Завершая

Арсений уже полчаса лежит на кровати и пытается думать об утреннем разговоре. Думать не хочется. Решать тоже. Но завтра Юля снова приедет и снова попросит уехать. Уезжать Арсений не хочет. Хотя… Хотя надо разобраться. Юля неправа. Конечно, нет. Она точно не человек Солнца — не та же Катя — откуда ей знать, что лучше для Арсения? Она его сестра. Сестра, которая не звонила год и которой он понадобился, только когда попросил деньги. Родители беспокоятся. Может, приехать к ним, объяснить, что всё в порядке? Ага, как же. Им всегда было плевать на то, что он чувствует, что думает, что хочет. Сколько его заставляли учить ненавистную математику? Сколько говорили, что его мечта стать актёром ничего не стоит? Они хотели для него только лучшего. Чего «лучшего»? Чтоб он поступил в экономический и уже в 19 стал серой массой? Непонятно зачем живущей и бесполезной? Здесь он нашёл Цель, нашёл людей, которые поддерживают его. Здесь у него есть шанс стать чем-то бо́льшим, чем-то важным. И у него всё получается. Всё ли? В комнату заходит Даша. Даша, которая впервые назвала его родинки красивыми. Даша, которая показала ему, что может быть и другая, лучшая жизнь. Даша, которая проводила с ним всё своё время и отвечала на любые вопросы. Даша, которая неделю назад вылила ему на голову пересоленный суп. Арсений понимал, что ходить целый день мокрым от овощного бульона — ещё не самое худшее, что негативные эмоции надо выплёскивать и что он не может винить за это Дашу. Только себя за то, что пошёл против рецепта и решил положить соль. Он понимал, но… Но чувство беспомощности, охватившее тогда, было сильнее. Никто не разговаривал с ним в тот день. Никто не обращал на него внимание. Ни Даша, ни Игорь, ни даже Стас. Никто. Будто Арсений — пустое место. Перед ужином Антон подошёл к нему необычно грустный и протянул руку. Первый за день. Арсений даже не поверил сначала. А когда Антон вывел его в центр зала и предложил обсудить утренний проступок, просто разрыдался. Он сидел на полу перед сотнями людей и сквозь слёзы умолял простить его, клялся, что исправится, что не будет таким своевольным и эгоистичным. Он был готов на всё ради прощения. Потом, когда голос сел, а голова начала болеть, Антон поднял его, прижал к себе и зашептал на ухо, что он прощён. Потом подходили люди, обнимали его, хвалили, Даша ярко улыбнулась — простила, Стас рассеянно погладил по голове. И все обязательно говорили какие-то приятные слова. Арсений уже не помнит, какие именно. Помнит только, как легко и радостно стало на душе от понимания, что его любят и ценят. Антон стоял всё время рядом и крепко держал за плечо. А после сел напротив за ужином и улыбнулся. Это был лучший вечер в жизни Арсения. Улыбку Антона хочется видеть чаще. Хочется, чтобы она больше не меркла. Может, если Арсений возьмёт небольшой перерыв, наберётся сил… Он всё пропустит. Или снова подпадёт под влияние Луны. Но Антон говорил, что у каждого свой Путь к Солнцу. Может, Арсений должен идти к нему один? Один. Арсения пробирает дрожь. Быть одному не хочется. И решать не хочется. Хочется просто спрятаться под одеялом и подождать, пока оно само не рассосётся. Что должно рассосаться, он не знает. — Арсений. — Тут он замечает, что Даша стоит рядом и держит его за плечо. — Что с тобой? — Не знаю. — Говорить Даше про Юлю не хочется — у неё и своих забот хватает. — Мы беспокоимся за тебя. Ты был очень грустный за ужином, — не грустный, а задумчивый, — и не съел ничего. Что случилось? — Не знаю, — повторяет он. Но Даша молчит и надо что-то сказать. — Я как-то расклеился в последнее время. — Сходи к Кате. Она поможет. Почему Даша хочет отослать его именно к Кате? Да, она добрая, понимающая и обязательно его выслушает. Но понятно же, кто на самом деле нужен Арсению. И к кому так страшно идти. — Ты думаешь, у Солнца нет дел, кроме как успокаивать меня? К тому же Катя беременна. — Катя беременна, у Димы больные, Антон… к Антону он и так много ходит. — Конечно. Следить за благополучием Дома — первая задача Солнца. Ей даже лучше станет, если она поможет тебе. — Даша оживляется и говорит так уверенно, что часть этой уверенности передаётся Арсению. Лучше же потревожить Солнце, чем перейти на сторону Луны. — Наверное, ты права. Схожу. Спасибо Даш, — за поддержку он правда благодарен. Комната Антона этажом выше — надо лишь подняться по лестнице и дойти до конца коридора. Даша рассказывала, что на этой территории раньше был санаторий, летом работавший как детский лагерь. Поверить было легко: атмосфера беззаботности ощущалась здесь кожей — будто прилипла к стенам. Даже сейчас Арсению кажется, будто ему не девятнадцать, а двенадцать и будто идёт он за клеем в комнату вожатых, а не на важный разговор. Но перед комнатой Антона это ощущение куда-то испаряется. И ему снова девятнадцать, снова надо что-то решать, что-то делать, что-то думать. — Входи Арсений, — вдруг раздаётся за дверью. Наверное, он уже долго стоит. Комната у Антона немногим лучше, чем у других — разве что кресло стоит — но отчего-то она кажется очень тёплой и уютной. Может, люстра горит чуть ярче. Или всего одна кровать создаёт интимную атмосферу. Или дело в самом Антоне, сидящем в кресле. В кудрявых волосах, которые так приятно трогать и тянуть, в морщинках-лучиках у глаз или в слишком большой, даже для него, футболке. Да, наверное, Антон — самый уютный в этой комнате. И родной. Роднее, чем остальные. Арсений подходит вплотную к креслу и замечает, что нигде нет ни леденцов, ни петушков. Странно — Антон столько их сосёт, что сам немного пахнет абрикосом, но в комнате никогда не видно даже фантика. Впрочем, Арсений не особо ищет — смотреть на Антона и чувствовать его колени своими куда приятнее. Наверное, он стоит слишком близко, но никакого неудобства не чувствуется. С Антоном все расстояния будто стираются, а само понятие личного пространства кажется чем-то глупым и неестественным. — Как ты понял, что это я? — Арсению не то что очень интересно, но надо с чего-то начать. Хотя он не отказался бы провести так, молча, у ног Антона остаток ночи. Или жизни. — Я знаю тебя, — просто и прошибающе. — И вижу, что ты в смятении. Расскажи, о чём твои мысли. Антон мягко берет его ладони в свои. Интимно, будто создавая связь между ними. Будто Арсений просто пришёл обсудить непонятную фразу из Учения. И можно спросить сейчас про Луну, про Землю, про Солнце, увести разговор от того, что тревожит… Но он давно разучился врать Антону. А когда тот гладит запястья Арсения большими пальцами и легко сжимает руки на каждом вопросе, ложь кажется почти преступлением. — Я не знаю, — выдыхает он. — Юля приехала и… Конечно, она неправа, но у меня в последнее время ничего не получается… Я не знаю… Может мне правда… отдохнуть? Взять перерыв? Как ты думаешь? — Ты хочешь бросить Путь? Арсения пробирает дрожь. Мысль об уходе кажется чуждой и очень неправильной. — Нет. Конечно, нет. Я хотел только взять перерыв? Если это возможно. Антон чуть усмехается. — Возможно всё, Арсений. И я не раз тебе это говорил. Но я хочу, чтобы твоё решение было осознанным. Нельзя менять всю свою жизнь из-за двух слов, — Антон говорит, и каждое его слово звучит гораздо взрослее, умнее и взвешеннее всего того, что Арсений успел надумать. — Ты сказал, Юля натолкнула тебя на эти мысли? — Я не говорю, что она права, но… — Ты доверяешь ей? — Она… моя сестра? — Арсений спрашивает, будто не знает. Он так давно не называл Юлю сестрой, не вспоминал о ней, что почти сомневается в их родстве. Он помнит, что у них общие родители, что отец всегда гордился её независимостью, ставил её в пример. Помнит. Но не уверен, имеет ли это значение здесь и сейчас. — Она лучше тебя знает, что здесь происходит? Арсений вспоминает слова Юли: «секта», «высасывание денег», «психопат Шеминов, возомнивший себя богом»… Бред. Стас же дурачок. Молчаливый и безобидный. Сидит на кухне, читает Учение, никого не трогает. Почему Юля решила, что он опасен? Что за эйблизм? — Нет, — выдыхает Арсений. — Разве Юля — человек Солнца? — Нет. Нет, Антон, я так никогда не говорил… — Тогда почему ты хочешь уйти? И почему думаешь, что будешь в состоянии вернуться? Да, может быть, первое время, без тягот Пути тебе и будет легче, но без Учения, без Солнца, без нас всех, кто удержит тебя от падения в Луну? В щёки ударяет краска. Арсений снова переоценил себя и решил, что он умнее всех. Снова. — Извини, Антон… извини, я не подумал… — получается совсем тихо, но Антон слышит и горько усмехается. — Я рад, что ты хотя бы пришёл ко мне за советом. — От этих слов, от этого тона стыд накрывает сильнее. Неужели Антон совсем в него не верит. Неужели он разочарован? — Даша хотела, чтобы я пошёл к Кате… — Арсений цепляется за это, как за соломинку, за последнее доказательство его верности. Он смог победить один соблазн, значит, сможет и другие? Не всё же потеряно? Антон чуть хмурится: — Я поговорю с ней. Но ты снова пытаешься оправдаться. Ты пошёл именно ко мне — молодец. Но проблема в причине, по которой тебе понадобилось к кому-то идти. Ты сомневаешься в нас, сомневаешься в Пути. Сможешь ли ты идти, сомневаясь в тех, с кем идёшь и как? Арсений сомневается только в себе. Понимает, что даже сейчас думает не о вечном — Путь, Солнце, а о сиюминутном — о Даше, о её словах. Ставит секундную улыбку Антона выше возможности увидеть его завтра. Ничтожество. Во рту становится жарко, в ушах шумит, и он, чувствуя, что скоро заплачет, опускает глаза — Антону не нравятся слёзы. -… если ты, конечно, не против, — откуда-то доносится голос Антона, и Арсений с ужасом понимает, что ушёл в себя и прослушал его речь. Прослушал. Решил, что его слова ничего не стоят. Антон мягко сжимает ладони — ждёт ответ. Надо что-то сказать, или он всё поймёт и не простит. Не даст исправиться. Не даст искупить вину. — Я готов на всё, Антон. Дай мне шанс, пожалуйста. Антон улыбается — такой ответ его устраивает. Вдруг встаёт. Подходит к столу, открывает ящик и достаёт пистолет. Арсений смотрит на пистолет, на то, как правильно он выглядит в руках Антона, и замирает при мысли, что тот может лишить его жизни одним нажатием на курок. Да. Так и должно быть. Только Антону решать, достоин ли он прощения, сможет ли и дальше ходить по земле. Не перешёл ли точку невозврата. Хочется верить, что всё хорошо, что он исправится. Но что-то внутри, какой-то тихий, смутно знакомый голос шепчет, что всё потеряно. Что как бы Арсений ни пытался, как бы ни стремился, ему не прыгнуть выше собственной головы. Что он навечно останется таким ничтожным, глупым и эгоистичным. И что лучше умереть, чем снова и снова видеть подтверждения своей бестолковости. Антон уже сидит в кресле и, будто прочитав мысли, подносит пистолет к губам Арсения. Властный, придавливающий взгляд, пистолет так близко и понимание собственной судьбы — так чётко Арсений это ощущает, так сильно это всё давит на него, что… возбуждает. Дыхание сбивается, щёки краснеют, член начинает твердеть, но Арсений не в силах отвести взгляд. Весь его мир сосредотачивается на стволе. На пуле, которая может оттуда вылететь и лишить его жизни. В голову лезут ужасные, пошлые, дурные мысли, и Арсений пытается отмахнуться от них, но вдруг понимает, что именно об этом и говорится в Учении. Единство смерти и зачатия. Это и было целью Антона. Он мог забрать его жизнь тысячей способов, но иначе он не был бы Антоном, не был бы Солнцем. Так он позволит Арсению стать частью Круга Жизни. Наделит его смерть большим смыслом, чем жизнь. От этой догадки член встаёт окончательно. Мягкий стук пистолета по губам кажется почти благословением. Арсений открывает рот. Холодный металл обжигает чувствительную часть губ. На языке мгновенно оседает горький запах, и член снова дёргается. От горечи ли смерти или от понятного символизма, неясно. Арсений ждёт. Ждёт выстрел, ждёт запах пороха, ждёт пулю. Но ничего не происходит. От нетерпения он начинает тянуться к пистолету, но тихо, осторожно. Скорее, с надеждой, чем с намерением. Антон хмыкает, и пистолет проскальзывает до упора. И все мысли Арсения смывает изумлённый восторг. Он смог! Смог понять замысел Антона! Он стонет, на мгновение прикрывая глаза. А когда открывает, видит улыбающийся взгляд. — Соси. Вкус металла отвратителен: холодный, горький, забивает рецепторы так, что невозможно дышать, но Арсений сосёт, как не сосал даже член Антона. Он будто надеется, что сможет вытащить пулю и заставить пробить его позвоночник. Он ласкает ствол, проходится по стыкам и неровностям, уговаривая его выстрелить. Сосёт так, будто от этого зависит его жизнь. И от этой мысли стонет ещё. Слюны так много, что она стекает по лицу, но Арсению плевать. Он и не думает вытираться или сглатывать. Боится только, что повредит механизм, но понимает, что Антон этого не допустит. Антон. Антону явно нравится то, что он видит. Щёки покраснели, глаза блестят, язык постоянно облизывает губы. Арсений опускает глаза ниже и видит, что он медленно, почти лениво мнёт член через штаны. Длинные, сильные пальцы, плавные движения, чёрные свободные штаны, которые натягивает крупный, и даже за двумя слоями ткани роскошный стояк. Арсений ничего красивее в жизни не видел. И, наверное, он слишком отвлекается, потому что Антон начинает медленно вытаскивать пистолет. Всё внутри Арсения противится этому, кричит, что он исправится, что больше так не будет! Будто у него отнимают самое ценное. Будто пистолет — часть Антона. Арсений тянется за ним, тянется всем существом, стонет просяще, вытягивает шею, наклоняет корпус. Но на грудь ложится тяжёлая рука. Арсений видит, что всё серьёзно, что Антон не дразнит, и перестаёт пытаться. Раз он решил вытащить, значит, так будет лучше. Арсений может лишь смотреть. Он смотрит. Смотрит на пистолет, смотрит, как он блестит в свете ламп, смотрит, желая притянуть обратно. И замечает, что Антон тоже смотрит. Тоже разглядывает влажный от слюны ствол. Будто оценивает. И вдруг начинает облизывать. Не как Арсений, нет, Антон высовывает язык плашмя и медленно проходится от основания до самого конца, закатывая глаза. Лижет с таким наслаждением, будто это петушок, а не горький металл. Арсений смотрит на Антона и входит в некий резонанс с ним. Что-то подобное он испытывал на групповой медитации. Чувство невероятной близости, будто все они единое целое. Но сейчас оно более сконцентрированное. Антон облизывает пистолет, и Арсений особенно ярко чувствует горечь на языке. Антон гладит левой рукой собственный член, и Арсений чувствует своими ладонями его твёрдость. Все эти ощущения давят на мозг, замедляют время, и кажется, будто они здесь уже вечность. Но тут Антон останавливается. Кладёт руки на колени и просто глядит на Арсения, всматривается, ищет что-то. И ухмыляется. Да, это именно ухмылка. Довольная, но недобрая. Антон будто укоряет его. Видит, что Арсений неспособен выполнить даже простейший приказ, и показывает своё превосходство. Арсений вдруг понимает, что это правда. Что он никогда и ничего не сможет сделать так, как Антон. Что Антон всегда будет лучше и всегда будет возвышаться над ним. Во всех смыслах. И неважно, что делает Арсений. Неважно, как выглядит со стороны. Это Антон будет подчинять его одним взглядом, это Антон будет направлять каждую его мысль и это Антон будет сверху. Даже если держит член Арсения во рту. Это осознание успокаивает. Вносит ясность в их неравные, недостойные Антона отношения. — Раздевайся, ложись на спину. Одежда падает на пол быстрее, чем Арсений осознаёт, что делает. Он приходит в себя, только когда лежит абсолютно обнажённый на кровати Антона. Сам Антон сидит в джинсах и кофте, и этот контраст заставляет Арсения чувствовать себя ещё более уязвимо. Хотя, казалось бы, куда больше, когда рядом Антон, одно только присутствие которого придавливает Арсения к земле, делает маленьким и слабым. Полностью беззащитным перед Антоном, но защищённым от всего мира, от всего плохого, одним только его присутствием. Антон медленно подходит к Арсению. Встаёт у изножья и разглядывает. Смотрит на худые согнутые ноги, на плоский живот. На его прогресс. Арсений помнит, каким безвольным он был до Дома Солнца. Как перекусывал каждый час, как придирался к вкусу и запаху еды. Но Солнце не может так зависеть от физического. Оно отбрасывает всё ненужное и от этого становится только сильнее. Раньше Арсений не верил в это, но сейчас видит плоды. Видит, что может есть гораздо меньше, чем в школьные годы, но работать, заниматься физическим трудом, словно он грузчик, а не подросток. Антон называл его сильным. Юля назвала тощим. Бред. Как и всё, что она говорила. Что Арсений «спятил» или что в Доме Солнца, в единственном месте, где Арсений на самом деле стал лучше, над ним «издеваются», что он «как раб» здесь. А ведь если бы Даша не привела его сюда, он продолжил бы общаться с Юлей, опираться на неё… Поверить страшно. Арсений чувствует невероятную благодарность Даше и Антону за то, что те появились в его жизни, но при этом ему стыдно за то, что усомнился в них. Он виноват и признателен, открыт и защищён, и чем дольше он лежит, чем дольше Антон на него смотрит, тем сильнее его разрывает это противоречие. Арсений одновременно хочет, чтобы это закончилось, и чтобы никогда не заканчивалось. — Ты же не слушал меня, — звучит резко и презрительно. Словно пощёчина. К горлу подступает паника. — Нет, Антон… нет, я… — Арсений не помнит, что слушал, что нет, он просто пытается оправдаться, пытается успокоить Антона, но получается только жалкое блеяние, от которого хочется провалиться под землю. — И правда, зачем — я ж дурак, ничего не понимаю! Только время на тебя трачу. Что ты там хотел? Уехать? В универ поступить? Давай поступай — отговаривать не буду. Куда мне? Что? — он, видимо, ловит отчаянный взгляд Арсения. — Чего ты здесь лежишь? Чего добиваешься? Каждое слово будто загоняет иглу под ноготь. Антон отправит его домой. Прямо сейчас. Скажет одеваться, собирать манатки и прощай Дом Солнца, кто-то другой займёт его место, кого-то другого будут осыпать любовью, кому-то другому… Арсений вдруг понимает, что должен сказать. — Я просто… Я хочу принадлежать тебе. Чтобы никто другой не сбил меня. Антон поднимает брови — такой ответ ему нравится. — Значит, не всё потеряно, — его голос звучит гораздо мягче и от этого перепада кружится голова. — Знаешь… Если Солнце решит, что ты достоин. Есть особый обряд. Отречение от биологических родителей и, — он кладёт руку на колено Арсения, — обретение духовных. — Я… — У Арсения перехватывает дыхание. Он помнит, как удивился, когда Катя назвала Диму Отцом. Как она рассмеялась, посмотрев на него, и объяснила, что это значит лишь сильную духовную связь между ними, а не что Дима — чокнутый извращенец. Тогда Арсений счёл это странным. Сейчас же… Если Солнце разрешит, они станут ещё ближе, станут чем-то большим, чем Наставник и Ученик: Родителем и Ребёнком. Отцом и Сыном. Нет, Арсений никогда бы не решился назвать Антона… так, но возможность такой сокровенной близости, возможность почувствовать себя целым кружит голову и заставляет кровь устремиться в пах. Странно, наверное, но его всегда будоражило неизведанное. Неизведанное. Когда-то раньше Арсению казалось, что он познал чувство близости с собственными родителями. Знает, что такое — «родитель». Знает, что такое любовь, счастье, жизнь. Знает всё на свете. Антон показал, что он не знает ничего. Он словно взял палитру и окрасил блёклые понятия, придавая им форму и значимость. Шаг за шагом, он открывал Арсению настоящие Любовь, Счастье, Жизнь. А теперь и Родитель. Что-то давно стёршееся и потерявшее смысл из-за бесконечных скандалов и упрёков. И в тот потерявший смысл мир Арсений чуть не вернулся. Солнце не решит, что он достоин. Никогда. Арсений опускает глаза не договорив. Он так чётко представил будущее, их связь, что реальность оказалась невыносима. Сколько ещё он будет разочаровывать Антона? Когда уже начнёт сопротивляться силам Луны? Что, если всё повторится вновь? Нет. Только не это. Он находит глазами пистолет. Вот, что может окончить его мучения. Лишь смерть даст ему доказать свою преданность. Антон, будто снова прочитав мысли, направляет пистолет на его голову. На лоб. Палец на курке. Внимательный, словно прицеливающийся взгляд. Член Арсения дёргается, но он не отводит глаз. Смотрит ровно в дуло, невзирая на захлестнувший стыд. Смотрит и ждёт, когда же вылетит пуля. Когда она прострелит ему череп, влетит ему в тупой, неспособный мозг и прекратит отсутствующую деятельность. Возможно, с такого расстояния она вылетит наружу, пачкая покрывало Антона кровью и слизью. Антон ведёт пистолет ниже, словно решив, что это слишком лёгкое искупление. Выстрел в сердце ‐ и пуля быстро разорвёт этот несчастный кусок вены, подарив Арсению пару секунд агонии. Выстрел в живот — и агония продлится куда дольше. Интересно, сможет ли он не поморщиться, хватит ли ему сил не упустить последние мгновения, в которые он видит Антона. Неожиданно в глазах того загорается интерес, и он опускается на колени. Арсений невольно раздвигает ноги, на миг испугавшись, что делает что-то без разрешения. Но Антон улыбается, даже гладит икры и вдруг начинает его растягивать. Без ласк. Без предупреждения. Грубо и быстро. Пальцы, обычно нежные и аккуратные, почти небрежны. Мышцы слегка жжёт. От этого член чуть опадает, и Арсений на миг пугается, что Антон разозлится, но тот будто не обращает на эту мелочь внимание. Возможно, кому-то другому, более глупому и невежественному, подобное отношение показалось бы оскорбительным, но Арсению хочется плакать от благодарности за то, что Антон захотел к нему прикоснуться. К нему, причинившему столько боли, предавшему его. И хочется быть самым покорным, самым верным, самым послушным, только чтобы Антон был доволен. Но всё, что Арсений может делать — лишь лежать и принимать эти благословенные пальцы. Вскоре они покидают его, и он вмиг чувствует себя брошенным и опустошённым. Будто у него отняли что-то, что было ему необходимо. Но он не смеет даже двинуться с места. Не смеет и проскулить от пустоты — Антон никогда не причинит вреда. Даже сейчас, когда он только и делает, что разочаровывает его. Арсений не знает, что будет дальше. Не знает, почему Антон решил отсрочить казнь. Дал надышаться перед смертью? Или в последний раз решил насладиться их близостью? При мысли о последнем у Арсения заходится сердце: для Антона опасна подобная щедрость — истинному Солнцу нельзя подпускать так близко людей, не прошедших Путь до конца. Но для него Антон всё-таки сделал исключение. А Арсений посмел усомниться в нём. Сейчас, чтобы не разрушить последние мгновения, ему остаётся только ждать, не смея даже моргнуть. Ждать жадный язык, стремящийся вылизать всё изнутри или, возможно, горячий влажный рот, в который невозможно не кончить. Но внутрь толкается что-то холодное и неровное, и Арсения прошибает током от осознания. В него входит пистолет. Тот самый пистолет, который облизывал Антон. Смертоносный и заряженный. По крайней мере, Арсению хочется так думать. Дуло совсем тонкое — три пальца Антона гораздо толще — но он всё равно чувствует себя насаженным на вертел. И все его тело выпрямляется, выравнивается по этой оси. Чтобы пуля прострелила кишечник и лёгкие, оставляя кровавое месиво. Чтобы пробила череп и попала точно в мозг. Тогда его смерть будет так же страшна и мучительна, как и его поступок. Он даже не чувствует себя извращенцем, когда член вновь крепнет и начинает истекать смазкой. Если бы Арсений мог, он бы стонал и извивался, кричал и просил, но его парализует от эмоций, и он способен лишь скулить от восторга. Оттого что это Антон двигает пистолетом. Оттого что это Антон меняет угол и скорость, то почти вытаскивая, то загоняя с новой силой, то мелко дёргая почти в одном положении. От ощущения, что именно Антон может выстрелить в любой момент. От неизвестности. От предвкушения. Внимательный взгляд Антона не делает лучше. Этот взгляд, который чувствуется где-то в промежности, сверлит, выжигает. И даёт понять, что Антону интересно, как Арсений войдёт в Круг. Займёт ли своё место в нём. Будет ли у него шанс на перерождение. Даёт понять, что Антону не плевать на Арсения. От осознания Арсения словно подбрасывает ближе к пику. Он чувствует, что вот, вот ещё чуть-чуть и… Щелчок.