Ложкой по лбу

Аль-Хайтам устал. Чертовы бюрократы из кадровой части все никак не желали угомониться, подкидывая ему все новую работу, словно этим желая доказать себе и ему самому, что лучше Мудреца, чем Аль-Хайтам им не найти. И работу эту приходилось делать, иначе все прежние старания пошли бы прахом, а Аль-Хайтам не хотел бы рушить то, во что влил столько сил, а делегировать полномочия кому-то еще — не тогда, когда половина ученых академии под подозрением и ждут своей очереди в камерах, чтобы побеседовать с Сайно и его матрами по душам. Архонты, Аль-Хайтам всего-лишь хотел, чтобы спокойная жизнь продолжалась. Он не хотел быть тем, кто будет пинать людей к этой самой спокойной жизни среди рушащихся надежд и осколков прошлых порядков. Как вообще так вышло, что эгоистичный, высокомерный, не ставящий чужое мнение ни во что он, внезапно стал первым кандидатом на вытаскивание Академии из той дыры в которую она с таким радостным криком ухнула? Еще и Кавех с ним не разговаривал. Ну, будем честны, на месте Кавеха он бы тоже с собой не разговаривал. Провести несколько месяцев в пустыне, без нормальной крыши над головой, привычной еды и купальни, в полевом лагере, без возможности нормальной связи через Акашу, заниматься постройкой и проектированием рабочих помещений, вместо архитектурных изысков, буквально на коленке — не та работа, которая была достойна Кавеха, но та, которую обеспечил ему Хайтам потянув за ниточки связей, чтобы обезопасить любовника на время разрешения конфликта, было последним на что бы тот согласился если бы знал. Но хорошо, что не знал. Строил себе поселение в пустыне, гонял рабочих и помощников, ругался, на чем свет стоит на песок, солнце, и обгоревшие плечи и затылок, и не лез в академические разборки, где со своим взрывным темпераментом, помноженным на острый и ядовитый язык да преувеличенное чувство справедливости, мог бы огрести кучу проблем или вовсе… В общем, Аль-Хайтам справился без него и совершенно не раскаивался по этому поводу, хотя Кавеха действительно не хватало. Особенно сейчас. Тот не имел привычки ходить вокруг на цыпочках, боясь сказать лишнее слово, всегда говорил, что думает и на сарказм капал ядом в ответ, умело держа Аль-Хайтама в тонусе, в отличие от благоговейно взирающих на него, словно он был еще одним воплощением Владычицы Кусанали сотрудников Академии. Как же он устал. И ведь даже сорваться не на ком. Язви не язви, все только соглашаются и смотрят так, словно его злые слова истина в последней инстанции, и вообще все, потому что господин секретарь просто устал, давайте его пожалеем, а то сбежит, вместо того, чтобы ткнуть носом в несостыковки или недоработки. И бросить все он тоже не мог. В конце-концов от одного ответственного разговора он уже сбежал — сюда, и бежать еще и от работы, которую сам себе и обеспечил, было бы верхом идиотизма, как, впрочем, и ночевать на диване в кабинете, нарываясь на очередную порцию рабочих документов с утра пораньше. И нет, Аль-Хайтаму все еще не стыдно, просто Кавеху нужно время, чтобы переварить и успокоиться. Да именно ему, а не самому Аль-Хайтаму, в очередной раз поджимающему ноги, чтобы уместиться на диване в кабинете. Предыдущий Мудрец, кабинет которого Аль-Хайтам занял, был весьма тщедушным стариком и диван у него был тоже далеко не образцом спального искусства. Поэтому спустя четыре дня непрерывного разбора документов, ругани на нерасторопных идиотов-секретарей и кадровиков, обсуждения приговоров с Сайно и подбора персонала в Храм Властительницы, когда шея с утра отозвалась дичавшей болью от сна на неудобном подлокотнике, Аль-Хайтам решил, что пора-таки раскаяться и вернуться домой. В конце-концов все имеет свои пределы. И его шея в первую очередь. Аль-Хайтам, конечно, не надеялся, что Кавех встретит его с распростертыми объятиями, готовой ароматной ванной, ужином и сладким поцелуем. Скорее думал, что тот будет строить кислую мину, фыркать на каждое движение и отпинываться от попыток обнять, все-таки Аль-Хайтам его сильно обидел. Но то, что Кавех с порога заедет ему металлической ложкой по лбу — точно не ожидал. Было, между прочим, очень больно. Словно любимым кавеховым двуручником прилетело промеж глаз — Аль-Хайтам только и успел охнуть, как ко лбу прижались прохладные губы, однако сам Кавех был явно раздражен. — Идиот. Ненавижу тебя и твои заумные планы. — Шипел злобно тот, снова и снова прижимаясь губами ко лбу Аль-Хайтама. Кавеху для этого всегда приходилось приподниматься на цыпочки. — Скотина ты. Тупоголовый, вьючный як! Меня, значит, отправил подальше, а сам шеей в петлю. Аль-Хайтам его рычание не прерывал, позволяя Кавеху ругать его всем, на чем свет стоит. Покорно подставлялся под аккуратные прикосновения, позволял осматривать себя на предмет неучтенных повреждений, провести в комнату и обнять, прижавшись лбом в ямку между ключиц. Кавех всегда был таким. Взрывным на эмоции, резким на слова и не подбирающим выражения, говоря правду. Но его отношение к человеку отражалось не в этом, вернее не только в этом. Кавех мог злобно шипеть и капать ядом с языка, но так он выражал свое волнение и заботу. Беспокойство. Аль-Хайтам бы был больше обеспокоен, если бы Кавех отмолчался бы или даже не встретил его, уйдя куда-нибудь из их общего дома. Такое было один раз, и повторения Аль-Хайтам не хотел. Хотя идя домой и предполагал худшее, потому что да — Аль-Хайтам его действительно сильно обидел. Так что он только улыбался украдкой в тарелку с супом, что налил ему Кавех, и молча выслушивал поток язвительных замечаний, критических сравнений и полных фантазии возможностей расправы, которым Кавех хотел его подвергнуть, за такое вопиющее пренебрежение собственным здоровьем и его, Кавеха, возможностями помочь. Молчал он и в купальне, когда под аккомпанемент шипения Кавеха, сидящего на бортике, о его умственных способностях, тот намыливал ему плечи и возмущенно сопя, убирал мокрые ладони Аль-Хайтама с собственных бедер, отчего полы халата Кавеха намокали и прилипали к коже, обрисовывая соблазнительные картины. — Ну, скажешь что-нибудь в свое оправдание? — Наконец выдохся Кавех, смыл пену с волос Аль-Хайтама, потянул чувствительно за мокрые пряди, запрокидывая его лицо к себе. Аль-Хайтам смотрел на него — покрасневшего от возмущения и пара купальни, с растрепанными и повлажневшими волосами, и вместо ожидаемого Кавехом, да и самим собой саркастического ответа сказал, то что хотел очень давно и ради чего вообще влез во всю эту историю с плененным архонтом. Они так давно жили вместе, делили дом, заботы и печали друг с другом, но не имели возможности не лгать, почему они это делают. Аль-Хайтам занимал слишком высокий пост, чтобы на него не попытались надавить через единственного небезразличного ему человека, а в последний год все отчетливее становилась вероятность того, что Кавеха попробуют использовать, чтобы держать Аль-Хайтама на коротком поводке. А теперь эта опасность исчезла. И можно было… — Завтра пойдем в Академию. — Сказал он серьезно, перехватив руку Кавеха и оставив долгий поцелуй на белом, так и не загоревшем за месяцы в пустыне запястье, полюбовался на красное пятнышко и вновь поднял взгляд. — Обновим семейный реестр. — Ты! — Кавех задохнулся, охнул, вырвал руку, прижав ее к задрожавшим губам. — Ты! — Наклонился вперед, прижимая голову Аль-Хайтама к своей груди. Сердце у него билось гулко, быстро и неровно, грудная клетка ходила ходуном, отчего в голосе послышались прерывистые ноты. — Хорошо. — Тихо сказал Кавех. — Завтра. Пойдем. — Завтра. Аль-Хайтам обвил руками его за пояс, и-таки стянул к себе в воду под возмущенно-задушенный вскрик. Решение стоило отметить. Да.