Наука

— Чем я заслужил такую ненависть? Сеттембрини спустился к Нафте впервые со дня дуэли. Почти две недели они оба редко вставали с постели, но понимали, что рано или поздно этот вопрос придется задать, как и придется на него ответить. С тех пор как выбрался из многодневного полубезсознательного жара, Сеттембрини успел передумать бесчисленное множество мыслей и произнести перед молодыми несколько коротких монологов (Нафта же их к себе, как было передано, впустил только раз и лишь на несколько минут). В его голове даже была чуть ли не целая речь, которую он собирался обрвтить к Нафте при встрече. Но стоило ему появиться в шелковой келье, как речь улетучилась, и главный вопрос сам сорвался с губ. При его появлении Нафта вздрагивает, и на секунду кажется даже испуганным и несчастным. Он поднимает взгляд и как будто секунду раздумывает. Его лицо ужасно бледно и как будто стало еще острее, а темные фиолетовые синяки под глазами кажутся такими огромными и яркими, словно их кто-то нарочно нарисовал, желая подпортить вид хозяина. Он не выглядит злым или самодовольным. Скорее кажется усталым и смирившимся с некоей участью, которой ждет и к которой готовится, не смотря на ее разрушительность. — Садитесь, — он кивком приглашает его расположиться на диване слева от себя. Сеттембрини мог бы гордо остаться стоять, но все же опускается на противоположный край. Ему уже не хочется побеждать Нафту. Хочется понять, что двигало во всем этом безумии человеком, который когда-то был ему дорог, был другом. Он надеется, что прямо сейчас Нафта тоже не намерен пытаться побеждать его. — Возможно, я немного… Ревновал. Сеттембрини удивляется прямому признанию слабости со стороны Нафты (пусть тот и пытается ее приуменьшить), но не удивляется самой сути сказанного. Нафта ревновал. Ревновал к нему их общих младших друзей. Внутри снова раскрывается обида и вспыхивает злость. Их борьба за юные умы не была ни для кого секретом. Как и взаимная вражда в этой борьбе. Но до определенного момента Сеттембрини видел в этом лишь игру, упражнение для логики, проверку убеждений на стойкость и мысли на быстроту. Оскорбления не были серьезны, и перепалки не мешали ему во всеуслышание хвалить противника и даже восхищаться им в окружении слушателей. Пока он не почувствовал, как из каждого слова Нафты, сказанного в его адрес, сочится густая черная ненависть. Что от доказательства истинности убеждений осталось лишь бездумное стремление возражать. Кажется, если бы Сетембрини заявил, что трава зеленая, а снег белый, Нафта нашел бы способ логично доказать, что дело обстоит ровно наоборот. Впервые заметив это, Сеттембрини невольно подумал, как хорошо сочетается истинный моральный облик мистика с его фамилией. Сеттембрини вдруг чувствует себя раздавленным. Раздавленным этим господином, который предпочитает свести счеты с жизнью тому, чтобы жить в одном мире с ним. На секунду он думает, что зря осечка дала время выбить из его рук револьвер. Хочется выплюнуть это Нафте в лицо, назвать его высокомерным, низким, развращенным и тщеславным гадом. Хочется даже его ударить. Сеттембрини медленно дышит и расслабляет пальцы, которыми впился в подлокотник дивана. Непозволительно давать себе опускаться до оскорблений и рукоприкладства. Особенно сейчас. Медленно, тщательно выбирая каждое слово, почти сквозь зубы, он наконец отвечает: — Вы считаете, из-за меня они не столь охотно разделяли ваши взгляды? Что из-за моих критических ответов вы не имеете желаемого педагогического влияния? Но позвольте… — Мне не было так важно, что они подумают из-за ваших слов, как было важно то, что это говорите именно вы. Нафта сцепляет ладони в замок и опускает взгляд куда-то на свои колени. Сеттембрини не очень верит своим глазам, когда видит, что щеки мистика густо порозовели. Он не помнит, когда видел их такими в последний раз и видел ли вообще. — Не их я ревновал. Вас. Сеттембрини на секунду застывает. Такого ответа он ожидал менее всего. Врнее сказать — не ожидал вовсе. Он думал услышать придирки к словам, которые говорил во время споров, обвинения в глупости и совращении молодежи. Он уже давно оставил мысли, что Нафте может быть важно его суждение. И не помнил, когда в последний раз допускал, что тот может его ревновать. — Я же всегда выказывал вам соответствующее уважение, и… Нафта скрещивает руки на груди и почти перебивает его, с каждой секундой говоря все более нервно и торопливо. Его челюсть двигалась резко и с усилием, как будто он долго пробыл на холоде и ужасно замерз. — Вы почти перестали ко мне приходить. Вы много лет ко мне не прикасались, а к не-им..... Тишина следующих секунд кажется итальянцу сродни тишине после боя в гонг. Сердце как будто пропускает удар. Сеттембрини вспоминает, как секунду назад ему показалось, что сначала Нафта хотел сказать не «ним», а «нему». — То есть вы хотели, чтобы я прикасался к вам? — Нет. Нафта говорит чересчур твердо и резко. Сеттембрини хватает мгновения, чтобы понять, что он лжет. Лжет, потому что не хочет потерять лицо окончательно. Не хочет признать, что ревнует его к Гансу Касторпу. Нелепость. Нафта, способный на ревность к тому, что Сеттембрини на его глазах берет за руку предмет их общего наставничества. Который, кажется, сам хотел бы оказаться на его месте. Сеттембрини было проще предположить многое, чем то, что Нафта может быть попросту в него влюблен. Ему сжимает грудь осознание собственной слепоты. Он думал, тот подобное просто не умеет. Хотя, быть может, оказался не так далек от истины, судя по тому, куда Нафту завело желание держать его за руку. Сеттембрини не может придумать ничего лучше, кроме как сказать правду. — Я думал, вам это было бы неприятно. — Не было бы. — Хотите я сделаю это? — он его едва не перебивает, удивляясь мягкости собственного голоса и тому, насколько ждет положительного ответа. — Мне не нужны ваши гуманистические подачки. В голосе Нафты слышится холод. За секунду он как будто крепче скрещивает руки, сильнее ссутуливается. Кажется еще меньше, чем есть на самом деле. — Это не подачки. Я не буду предлагать дважды. Нафта не двигается пару секунд. Потом медленно укладывает руки на колени, поворачивает голову. Едва заметно кивает. — Да. Нафта говорит так тихо и даже смиренно, что у Сеттембрини внутри что-то сжимается. Протянуть к нему руку становится вдруг так нелегко, словно это значит обнажить грудь перед мечем победителя. Хотя, кажется, сейчас скорее Нафта оказался без брони. Они встречаются глазами, и Сеттембрини видит в его лице едва ли не доверие и покорность. Он замечает, как тот чуть разворачивает в его сторону колени и следует его примеру. Медленно ползет ладонью вправо. Маленькая левая ладонь Нафты чуть подается навстречу, и Сеттембрини накрывает сперва ее пальцы, а потом и всю целиком. Она холодная и сухая, и хотя Сеттембрини нередко брал за руку того же Ганса Касторпа, сейчас все ощущается настолько иначе, и почему-то очень глупо кажется, что это прикосновение изменит весь остаток их жизней. По крайней мере, хочется на это надеяться. Оставлять все на положении последних месяцев охоты нет никакой. Сеттембрини чувствует себя неловко и удовлетворенно одновременно, он рассеянно смотрит на сцепленные руки и спустя секунд пять только замечает, что оглаживает ладонь Нафты большим пальцем. Он вдруг чувствует себя до ужаса уязвимым и проклинает беспокойные непослушные пальцы, как видит, что сверху ложится вторая маленькая ладонь. Сердце пропускает удар. Внутри просыпаются забытые уже желания, забытые мысли. И как годы назад, ужасно хочется целоваться, и снять с Нафты очки с толстыми стеклами, и звать его вслух по имени, и доказать что Благо может быть и телесно. Хочется позволить себе все то, что пряталось долго и уже почти затихло, загнанное вглубь, под страх быть отвергрутым и уверенность, что объект любви его искренне ненавидит. Сеттембрини касается правого предплечья Нафты. Ласкает его пальцами, чуть сжимая, и тот повторяет действие несколько секунд спустя. Тишина как будто стала густой, но уже не тяжелой, а мягкой, прячущей. Они незаметно сближаются лицами, плечами, и Сеттембрини обвивает его руками, невольно вспомнив, что первый и последний раз, когда они были так близко, случился две недели назад, когда тщеславный мистик, залитый слезами злобы и отчаяния, хрипло требовал назад револьвер, клянясь в вечной ненависти ко всем присутствующим. Когда Нафта прижимается к нему, становится тепло до неприличного и по телу бегут мурашки. На несколько секунд оно кажется таким легким, словно вот-вот взлетит. Спина у Лео горячая, и Сеттембрини даже невольно задумывается, насколько силен у них обоих сегодня жар. Температуру он, конечно же, давно не измерял. — Друг мой, теперь вы довольны? — Сеттембрини гладит его плечо. — Вы это говорите, чтобы, получив ответ, тут же уйти? — он говорит глухо и сумбурно. — Я и не думал. Просто хотел удостовериться, что вы больше не в обиде на то, что я обделяю вас скромными касаниями своих рук и прочих частей тела. — Да. Сеттембрини улыбается ему в плечо. Я очень давно не касался никого, как вас сейчас. И уже давно хотел сделать это с вами. Кажется, что они сидят так ужасно долго, пока Нафта внезапно не начинает кашлять. Он высвобождается из объятий и прикрывает рот правой ладонью. Он хрипло вдыхает, голова и плечи трясутся и кажется, что внутри него что-то разрывается. Сеттембрини вдруг становится больно и тоскливо. Он ловит его ладонь, потом гладит чуть выше локтя и укладывает голову на свое плечо, когда кашель уже почти стихает. Успокоившись, Нафта шевелится в объятиях, и обвивает его руками. Сеттембрини чувствует носом жесткие черные волосы затылка, и позволяет себе касаться их, в шаге от того, чтобы нагло в них зарыться. Лео щекочет выровнившимся наконец дыханием шею, и Сеттембрини жутко хочется быть им туда же поцелованным. Он чуть отстраняется, глядя в карие глаза, спрятавшиеся за толстыми линзами очков, они почти соприкасаются носами, и кажется, что вот-вот будет пройдена какая-то граница, за которую уже нельзя будет вернуться (но не была ли она уже пройдена, когда их пальцы соприкоснулись?). Он касается губами неожиданно гладкой и мягкой кожи щеки. Ему самому смешна собственная нерешительность. Когда Сеттембрини целует Нафту в губы, часть его готовится быть отогнанным. Тот действительно отстраняется, выпутываясь из объятий. — Только вздумайте со мной играть. Только посмейте. — он говорит резко, и явно хотел бы звучать угрожающе, но Сеттембрини слышит лишь отчаяние. — Друг мой, я и не думал. — Вы говорили, что желаете мне смерти. — Это было недолгое помутнение в ответ на ваше поведение. Вы тоже многое говорили. — Я был не в себе. — Я тоже. А вы — возвращайтесь обратно. — Возможно, уже вернулся. Уголки губ Сеттембрини едва заметно приподнимаются. Он проводит пальцами по щеке Нафты, и тот как будто даже с наслаждением перекрывает глаза на эти секунды. Он сам поднимает голову, тянется наверх и Сеттембрини снова целует его. Нафта отвечает, как-то странно, и будто бы даже неумело. Он слишком широко открывает рот, и почти каждый раз, когда Сеттембрини пытается слиться с ним в общем движении, оба просто стукаются зубами. Не то, чтобы от Нафты ожидались большие умения. Но ожидается, что он сможет постигнуть эту науку основательно и глубоко. Они целуются пять, десять, тридцать секунд, после чего примерно столько же молча смотрят друг другу в глаза, гладя пальцами ладони. Снова целуются. Как результат предыдущих лет, все кажется абсолютно правильным. — А вы говорили, что никогда не опуститесь до такого рода удовольствий. — То, что человек стыдится своего тела не значит, что его у него нет. Сеттембрини оставляет реплику без ответа, касаясь губами подбородка, шеи и щек, возвращаясь к губам. — Я думал, вы меня презираете — почти шепчет Нафта в перерывах между поцелуями. — Чушь. — Сеттембрини гладит его по спине. — Даже после того, как я вас чуть не убил? — В первую очередь, вы чуть не убили самого себя. — Вы бы вспоминали меня? — Горевал бы. Поэтому если вам снова захочется, чтобы я взял вас за руку, не доводите дело до дуэли. Можете просто пригласить меня на чай. Я ваш в любое время. — Я тоже. Их лица так близко, что сложно фокусировать взгляд. Сеттембрини видит, как в уголках замечательных карих глаз обозначаются морщинки. Значит, Нафта улыбается. И это ему ужасно нравится.