Морфий

Здание Федеральной Экспертной Службы оккупированно. Стрельба. Всё это не в первый раз и не в последний. Трескучие голоса в рациях, бегущие люди, чужаки в балаклавах и бронежилетах. В лаборатории Амелина лежит на полу, разглядывая грубые берцы того, кто направляя на неё автомат приказывает молчать и не совершать резких движений. Где-то рядом в таком же положении Игорь Шустов. Оксана не видит его, но слышит свистящее дыхание и редкое кряхтение - недовольство онемением связанных рук. В коридоре Леонид Субботин прячась за выволоченным из буфета столом пытается связаться с "большой землëй" и периодически отстреливается, не то чтобы попадает, но позицию держит исправно. Лисицин в кабинете начальства вместе с Галиной Николаевной, Валей и Аллочкой сидя у выхода ждëт подкрепления. Спустя полчаса прибыл ОМОН. Эксперты, освобождëнные от гнëта захватчиков стали свободно выходить в холл, провожать взглядами проигравших правосудию. Неожиданно раздался выстрел. Должно быть, кто-то из скрученных преступников сохранил при себе запасной пистолет. Раньше, чем стало понятно, что произошло, Рогозина опустилась на колени, схватившись руками за бок. По рубашке поползло тëмно-алое пятно. На лице отразилось физическое страдание. Как оказалось после, полковнику повезло. Пуля застряла в ребре и больше ничего не задела. Однако повреждения межрëберных нервов - вещь мучительная, и приехавшим на вызов врачам необходимо было немедленно предпринять что-то для предотвращения болевого шока. Рогозиной ввели подкожно обезболивающее. Две ампулы по миллилитру. Морфина гидрохлорид. И на скорой в больницу. Боль постепенно уходит, перестаëт пульсировать в грудной клетке. Бросает то в жар, то в холод и хочется спать. Полковник лежит, смотрит на свет ламп сквозь полуприкрытые веки и думает уже не о работе и минувшем дыхании смерти, а о том, как момент, когда сильная боль проходит на самом деле прекрасен. Зимнее солнечное утро. Прошла неделя со дня ранения Рогозиной и она уже вернулась к выполнению своих обязанностей. Дело в этот раз казалось донельзя несерьёзным: пропажа уже покойного по документам человека. Галина Николаевна взялась за него не очень охотно, в довершение к "скучному" расследованию, ребро болело с самого утра всё сильнее с каждой минутой. В конце концов, не выдержав, полковник в обеденный перерыв отправилась в аптеку. Достать рецепт труда не составило, да и о каком труде может идти речь, когда у человека, уже по вине обстоятельств больного, есть медицинское образование и несколько хороших знакомых - медики? Антонова в этот день не работала, Селиванова просить отчего-то не хотелось, и начальница в туалете, чтобы её никто не видел в таком "уязвимом" положении, вколола половину ампулы, чувствуя себя неуютно, хотя это не удивительно. В самом деле, довольно странно делать себе инъекции тайком от всех, в кабинке уборной, даже если это лекарство, даже если это объясняется необходимостью частично оголиться. Дальше всё по-старому: Таню чуть не прибил подозреваемый, Майский чуть не прибил подозреваемого, Тихонов довëл Холодова, тот, в свою очередь, ушëл на обеденный перерыв с компьютером и так и работал до конца дня в буфете. Галина Николаевна, то-ли привыкнув уже, то-ли находясь в особенно хорошем расположении духа закрыла глаза на все мелкие проколы подчинëнных и до конца рабочего дня в ФЭС царил мир-покой, даже расследование двигалось в бодром темпе и без особых накладок. Домой полковник поехала на машине, обнаружив на одном из резких поворотов возвращение неприятных ощущений в грудной клетке. До квартиры добралась она уже грустной и уставшей. (А вы и дальше говорите, что здоровье ментальное от физического не зависит!) Ужин. Телевизор. Сначала Вести, потом сериалы с канала Домашний. Просто фон, нежелание оставаться в одиночестве. В очередной раз Рогозина поймала себя на мысли, что было бы неплохо выпить, но как всегда подавила её, потому что, как минимум, нечего. В глобальной перспективе, конечно, всё было сложнее. Она не держала выпивки дома потому, что считала алкоголь пустой тратой времени и денег, губительным для здоровья, а так же главной причиной разрушения семей в России, следовательно, не пила из идейных соображений. К телевидению относилась не многим лучше, но всё равно пролежала у экрана до одиннадцати часов, когда стало уже непозволительно клонить в сон. Заснуть оказалось непросто. В любом положении что-то мешало и давило на рану, но от идеи применить ещё раз анальгетик Галина отказалась, потому что понимала риски приëма сильнодействующих препаратов без контроля и назначения. Забытьë оказалось недолгим и тревожным, богатым на яркие, но неприятные сновидения. В три часа Рогозина открыла глаза совершенно разбитой. Песок в глазах, сухость во рту, боль в горле и тошнота. Не самый удачный набор для начала дня. Сонливость не покидала, но ком болезненных чувств мешал снова погрузиться в дремоту. Не слишком хорошо соображая, но слишком остро ощущая гнев на фортуну, полковник нашла в портфеле шприц с оставшейся половиной ампулы и добавила к нему ещё одну целую. Легла. Чëрная люстра на потолке как-будто начала раскачиваться, но вскоре фокусироваться на ней стало сложнее и Рогозина, укрывшись одеялом, закрыла глаза. Было тепло и спокойно. Сон поначалу не приходил, но и просто лежать стало уютно. Не хотелось ничего, мыслей не осталось. Всё стало приятным из-за своей незначительности. В шесть часов прозвонил будильник. Галина Николаевна села на кровати и с удивлением обнаружила, что всё вокруг плывëт. По пути в ванную всплыла ещё одна деталь - ноги тяжëлые, будто свинцовые, хоть это не приносит особого дискомфорта. Рогозина умылась ледяной водой и посмотрела на себя в зеркало. Лицо бледное, зрачки чуть уже, чем обычно. Она сразу осознала, что произошло, но штиль в голове не позволял поверить, а тем более обеспокоиться этим. Просто странная ночь. Страшный сон и необычное утро. Переволновалась накануне, только и всего. На работу полковник решила поехать на метро, не очень доверяя своему состоянию, но добравшись, ободрилась. Всё пошло своим чередом. Главный подозреваемый - сын пропавшего, Олег Миняев, на допросе всё отрицал, но, говоря об алиби, заврался, случайно раскрыв подельника. Потом был таки найден труп, а вместе с ним следы насильственной смерти. Галина сидела в кабинете, обдумывая дальнейший план действий, мысли выскальзывали, и поначалу она ловила их за крысиные хвосты, затаскивая обратно, но со временем, расслабившись, Рогозина стала разглядывать ничего не видящими глазами стены кабинета, приняв то, что от неё уже ничего и не требуется, кроме номинального присутствия подобно английской королеве. Постучавшись вошла Валя. Патологоанатом начала было докладывать результаты исследований, как взгляд начальника поразил её. - Галь, ты нормально себя чувствуешь? - Антонова заботливо мурлыкая приблизилась к подруге. - Да, абсолютно, просто немного устала - ответила Рогозина и, не долго думая, добавила - наверное, нужно пойти пораньше домой и отоспаться. Галина Николаевна, будучи истинно умной женщиной, привычки врать себе не имела, а потому сразу заметила, что намеренно соврала подруге. Не в первый раз, конечно, но раньше ложь была следствием нежелания тревожить Валю, заставлять беспокоиться или чтобы избежать её настойчивой заботы. Сейчас... Сейчас Рогозина соврала потому, что знала, какое решение проблемы предложит Антонова, знала, что она поймëт в чëм дело. Вернувшись домой пораньше полковник честно попыталась отоспаться, тем более что она на самом деле не планировала снова принимать эту дрянь, так влияющую на сознание. Однако спустя час или два Галина Николаевна проснулась и глаз до рассвета уже не смыкала, а потому весь следующий день провела, не то что без блаженного спокойствия, наоборот, в нервной раздражительности. В голове крутились воспоминания о дне ранения, о том самом ощущении, которое, как уже позже поняла Рогозина, было связано с тем, что врачи высчитывали дозировку исходя из веса, который им назвали, а в соответствии последних данных о весе текущим реалиям легко усомниться, если знать склонность полковника уходить с головой в одно дело, не есть, не пить, а потом, по его завершении набирать обратно потерянные несколько кило. Все эти роящиеся назойливые думы Галина Николаевна заглушала работой, провозившись с ней до утра. Спать не хотелось. Утром за чашкой кофе первый эпизод нервного возбуждения закончился, позволяя проработать следующий день с сонливостью, но без приключений. К вечеру, однако, спать расхотелось и, как ни пыталась, Рогозина отойти в царство грëз, ей это не удалось, оставив неприятный осадочек в виде усталости и головной боли. В тот день дело было завершено, но это не принесло ни радости, ни успокоения, ни довольства собой, и на вопросы Валентины о самочувствии полковник уже огрызалась. Обладая хорошим самоконтролем Галина Николаевна держала данное себе обещание, даже снотворного не пила, довольствовалась травяными чаями, мëдом и терпением. Бессонница под конец недели немного уступила, но двух часов беспокойного марева сновидений всë же было мало для полноценной жизни. Конечно, причиной всему происходящему были душевные терзания, а не аддикция, полковник это знала, но так же знала она и другое - единственное, что было неподвластно её воли как раз заключалось где-то в черепной коробке. Горе от ума. По прошествии ещё двух недель Рогозина привыкла к недосыпу, который не был в новинку, просто из эпизодического превратился в систематический. Вредно, но что поделаешь. Тревожила его причина - не уходящие, не проходящие мысли о том что с одного раза ничего не будет, ведь привыкание к морфину наступает с десятого-двадцатого употребления. Мысли о том что это того стоит, что поток сознания остановится и станет хорошо, по-настоящему хорошо. И в противовес: "это зависимость, я не могу оказаться наркозависимой, это всё так мерзко, кто угодно, но не я". Это всё и постоянный страх, что кто-то узнает, что кто-то уже всё знает. Наверное, именно так сходят с ума. Наверное, это было не причиной безумия, но его началом. Раннее утро, кабинет, на улице вьюга. Круглов оправдывается за очередной свой проступок, очередную выходку в ущерб рабочему настроению. В этом нет ничего нового, ничего важного, но Галина Николаевна делает вид, что очень зла на него, нет, не так, пытается разозлиться на него. Кричит, угрожает лишением обещанной премии и бьëт кулаком по столу. Замахивается и бьëт кулаком по столу со всей силы, так, чтобы появился ушиб или трещина или вывих, что-нибудь, что будет нестерпимо болеть. Рогозина в тот день возвращалась домой очень поздно, на каршеринге, рулить было тяжело и мучительно, запястье опухло. Полковник уверяла саму себя, что если она не уснëт, а, как обычно, пролежит до рассвета ворочаясь, то утром можно будет ехать не в кабинет, а на стол к Антоновой. После, спохватившись, она ловила себя на лжи, понимая к чему ведут эти раздумья. В конце концов был найден компромисс. Снотворное. Почти месяц Галина Николаевна прибегала к этому средству. Пряталась от неприятных навязчивых идей во сне. Работа-сон, сон-работа. Что же пошло не так? При очередном посещении аптеки фармацевт, узнав Рогозину, как бы в шутку сказал, что видит её слишком часто, что должно быть, есть в её рецепте (и направлении) какая-то ошибка. Это послужило звоночком. Сигналом, что всё зашло слишком далеко. Она попыталась отказаться от препаратов, по всем правилам, последовательно уменьшая количество лекарства. Так прошло около трëх месяцев. Дозировка упала до одной таблетки, но полковник потеряла сон, в этот раз совсем. Как обычно бывает, бессонные ночи сильно истощили психику, что привело Галину Николаевну в самое начало. К воспоминаниям о ранении и чувстве лëгкости, тепла и спокойствия. Стояли первые дни лета. ФЭС расследовала массовое отравление в одной из государственных больниц. И с этим делом всë пошло не так с самого начала. Мешали оперативникам абсолютно все. Бабушки-пациентки усложняли снятие показаний "крайне важными" бреднями, жаловались врачам, несколько раз позвонили в полицию, что особенных проблем не доставило, но приятным так же не было. Врачи молчали, как в плену у врага и прятали документы, на каждую пылинку требуя ордер. Кухня разбежалась, вынуждая каждого разыскивать по-отдельности. В довершение подобного апокалиптического хаоса Данилов сломал ногу, а Белая ушла "на больничный", то есть в кратковременный отпуск. Рогозина оставалась в конторе сутками вместе с окончательно поселившимся там Тихоновым и страдала от собственного бессилия, падающей работоспособности и постоянного "незаметного" флирта Круглова, которого ей хотелось убить даже больше, чем Валю Антонову, использующую фразу: "Галь, всё точно в порядке?" вместо обращения к подруге. Дело окончательно застопорилось в первых числах июля. Галина Николаевна ехала домой в самых расстроенных чувствах, исключая общую её нервозность, вспыльчивость и мрачность, появившуюся ещё в конце зимы. Сумрак опускался плавно, воздух стоял, дышать было решительно нечем, а машины так и носились по всей темнеющей Москве с открытыми окнами и выкрученной на всю музыкой. Хотелось напиться, в этот раз гораздо сильнее, чем зимой. Но Рогозиной хватило силы воли не заехать в бар или какой-нибудь круглосуточный магазин за бренди. В квартире было темно, пахло свежевыглаженным бельëм и гречневой кашей, одиночество ощущалось слишком отчëтливо. Полковник опустилась на кровать тяжело выдыхая, закрыла лицо руками и стала повторять шëпотом: "не могу, не могу, не могу". Она не плакала, уже не могла заплакать, она лишь пыталась оправдаться перед самой собой, когда решение было принято. Галина Николаевна достала косметичку с роковыми ампулами. Набрав в шприц содержимое двух ампул, Рогозина, подумав, вскрыла ещё одну. Сняла брюки, протëрла участок бедра (или, как говорится в медицине, его передненаружную поверхность) и под наклоном вонзила под кожу остриё, медленно вводя содержимое. Спустя минут пятнадцать всë вокруг стало кружится, смазываясь в единую массу. Рогозину будто припечатало к полу. Неизвестная сила давила на голову, руки, ноги, плечи. В голове монотонно загудело, воздуха стало меньше, мысли, будто окунувшись в патоку, всё замедлялись. И стихло. Уютно, пусто, безразлично. Галина Николаевна так и осталась лежать на полу. Не было ни сил, ни желания подняться. Ей впервые за долгое время было так хорошо. Хорошо без каких-либо поправок и уточнений. Спустя какое-то время она уснула, и впервые за долгое время сон не был тревожным и богатым на кошмары. Следующее утро началось позже обыкновенного, иными словами начальник ФЭС проспала, но даже этот факт не показался ей особенно удручающим. Рогозина шла по улице, дыша летним воздухом, разглядывая пëстрые клумбы и насыщенный зелëный цвет деревьев, перистые облака и синеву неба и всё ей казалось обновлëнным. На работе всех удивила эта перемена, но никто, кроме Вали не рискнул выразить это вслух (чтобы не спугнуть, о, человеческие суеверия!). Наступившим вечером всë повторилось. Ведь в самом деле, рассуждала полковник, больные могут несколько месяцев по указанию врача колоть морфин, причëм, без особых последствий, тем более, слезают же как-то. Вот только слезают не все. И по статистике, большинство морфийных наркоманов начинали в больнице под присмотром врача. Но людям свойственно обманываться, даже самым сильным и мудрым. Наступили выходные. В пятницу дело было раскрыто, на отдых все разошлись уставшими, но довольными собой. Зайдя в квартиру Галина сразу же пошла в ванную, там, в навесном шкафчике волшебные ампулы. В раковину падают пустые. Одна, вторая, третья, четвëртая, пятая, шестая. Впереди два дня. Никто ничего не узнает. Рогозина ставит ногу на ванну, вводит иглу под кожу в образовавшийся за неделю синяк. Давит на поршень шприца и смотрит на себя в зеркало. Бледная кожа, уставший взгляд покрасневших глаз. Спустя минут десять начинают сужаться зрачки. Полковник идëт в спальню на кровать, но с каждым шагом это простое действие всë сложнее. Колени становятся студнем. Галина Николаевна лежит на кровати и смотрит в потолок. Тело ватное и совсем чужое. Если закрыть глаза и сделать усилие, можно из него выйти. Ритм сердца замедляется, а дыхание как будто становится осознанным. Таким осознанным, что про него забываешь. Рогозина считает вдохи, если пропустить несколько, лëгкая тошнота, которую она и не замечала усиливается, и что-то горячее подступает к пищеводу. Всё становится холодным и липким от пота. Дышать сложнее. Перед глазами, то совсем близко, то далеко, как будто, за потолком возникают образы. Что-то яркое, словно из прошлой жизни. Неизвестные существа начинают смазываться. Приятные сочетания цветов сливаются в грязь. Видения превращаются в монстров. Они ещё не нападают, но полковник знает то, что они опасны. Это сложно объяснить, но, несмотря на эту опасность, в мире всë так же нет ничего важного. Штиль перед штормом. Больное спокойствие. Галина Николаевна осознаëт, что происходящее - симптомы передозировки, что она может умереть, но ей всё равно. Она лежит и ждёт, когда это закончится. В голове гудит, даже с закрытыми глазами галлюцинации не прекращаются. Плохо. Очень плохо. Пот вязкий, как клейстер. Рогозина вспоминает, что лежит в рубашке и пиджаке. В пиджаке, рубашке и капроновых носках, без штанов. Полковник начинает молиться, чтобы это закончилось. Глаза слипаются. Главное не уснуть, сон в таком состоянии - кома. Кажется, что пульс пропал. На минуту Галина уверена в том, что уже умерла. Она не знает, сколько прошло времени, она не знает, сколько ещё это будет продолжаться. Времени больше нет. Отец протягивает ружьё и говорит: "стреляй", говорит: "стреляй", протягивает ружьë и показывает на стаю уток. Галя хнычет, но целится и спускает курок. В лоб прилетает пуля. Череп трескается. Она не знает сколько прошло времени, рубашка прилипла к телу, поминутно бросает то в жар, то в холод и тошнит. Сильно тошнит. Рогозина сползает на пол и на коленях пытается добраться до ванны. Несколько шагов вытягиваются в километр. Добравшись до унитаза, она кладëт локти на стульчак, пытается положить подбородок на руки или на унитаз или куда-нибудь, слишком тяжело, шея вот-вот хрустнет как первый лëд на реке. Её рвëт. Водой, желудочным соком, жëлто-зелëной слизью. В унитаз, на стульчак, на руки, на пиджак. Так проходит вечность. Горло болит, уголки рта, лицо, руки печëт и разъедает. Галина делая последние усилия, перебирается в ванну, включает воду и сидит в одежде, с причëской под душем, молится Богу, в которого не верила всю жизнь. Она чувствует, как умирает, но не чувствует страха, вообще ничего не чувствует и это... Это чертовски приятно. Выходные прошли, как в тумане. Каждую секунду клялась себе Галина Рогозина не прикасаться больше к этой дряни. Воспоминания об ужасах минувшей ночи ещё жили в ней, но даже тогда не были достаточно сильными, чтобы разорвать порочный круг. Она не считала себя наркоманом, не считала себя больной. Просто не признавала вину, как будто кто-то посторонний сделал это с ней. В воскресенье вечером, перед началом рабочей недели, ей необходимо было уснуть, просто необходимо. И в понедельник, и во вторник... - Галь, у тебя цвет лица какой-то нездоровый... И зрачки странные. Ты хорошо себя чувствуешь? "Чëрт подери, Валь, замечательно" - отвечала про себя Рогозина. Вслух она предпочитала выражения помягче. То о чëм не принято говорить: отсутствие стула, задержка мочи, повышенное слюноотделение. То что разумеется само собой: разные аптеки, разные рецепты, растущие дозы. Начало декабря. На улице уже давным-давно темно, но в ФЭС кипит работа. Рогозиной нестерпимо хочется домой. Мир с каждой секундой всë более пресный, она сама всë более раздражëнная. Как же это могло произойти? Ведь так не бывает. Не с такими, как она! Прошëл год с тех пор. Галина Николаевна стоит в кабинете туалета сняв рубашку. На бëдрах закончилось живое место. Игла криво входит в предплечье, попадая в нерв. По телу проходит очередная судорога. Спустя несколько минут морфин возымеет действие. Главное дождаться. В этот трезвый момент падения страшнее всего. Постоянный озноб, рвота по утрам, липкий холодный пот, слюна текущая по подбородку, тремор, аритмия, проблемы со зрением и существенная потеря веса. Шум в ушах, раздражительность, сонливость, бессонница, страх, отвращение ко всему. Рогозина просыпается и тянется к шприцу на тумбочке. Она больше не воспринимает мир без допинга. Всё вокруг стало адом. Организм разрушается. Разрушения необратимы. Сидя в душе под напором ледяной воды она трясётся от судорог и истерики. Пути назад нет. Пути вперёд нет тем более. Нужно лечиться. Нужно скрыть от них всё. Нужно спасать себя пока не поздно. Нужна инъекция. В ФЭС всё по-старому. Как старая мать резвых маленьких детей Рогозина улыбается. На улице весна, в конторе бурлит жизнь. Тихонов подкатывает к Оксане, Селиванов наблюдает за этим и смеётся, Соколова дразнит Лисицина. Дети, ей-ей дети разной степени шкодливости. В лучах мартовского солнца Галина Николаевна как будто прощается с жизнью. Всë по-старому, дети растут. - Галина Николаевна, стойте - по коридору несëтся Иван, размахивая какой-то бумажкой. Рогозина резко оборачивается на его голос и падает. А что дальше? Тихонов осторожно нащупает редкий пульс и позовëт на помощь. Солнце будет светить так же как и до этого, в момент, когда Селиванов с обеспокоенным участием возьмëт у своего начальника анализ крови.