спорим?

— Миша я сказал не здесь! Боже, что ты… Серые глаза оббегают кожаный салон и вид из окон. В ноздри бьет запах дорогой кожи и резкий (любимый) парфюм Московского, от чего между ног становится тесно. Саша не контролирует эмоции, как и румянец, проявившийся на его щеках и ушах от запретного желания и максимально блядского взгляда столицы. — Нравится, не нравится, терпи, моя красавица, — гогочет Московский, заглушая мотор своего Mercedes. — Боже, какой ты… — Саша уже чуть ли не пищит, правда, шепотом, будто в лесу с видом на бескрайние просторы, были другие люди, гадко следившие за ними. — Какой? — Московский, ты мне не хорохорься! Я знаю тебя как облупленного. — Очень хорошо. Значит, ты знаешь, что я не терплю, когда не сдерживают слово. Под русскую попсу, тихо поигрывающей на фоне, (к сожалению, из-за шумоизоляции невозможно было прислушаться к звукам окружающей их природы), Саша поддается этому «тону» Московского и слегка сжимает ноги вместе, нервно растирая пальцы, не решаясь. И Миша как специально, — да он все специально делает, лишь бы своего добиться! — кладет свою окольцованную золотой цепочкой и кольцами руку поверх Сашиных бедер, заботливо поглаживая. — Я очень, очень сильно злюсь. Его густые брови, которые Саша любил трогать в их общей кровати, а не на глазах у… зверей! нахмурились, вызывая новую волну мурашек, а при соприкосновении, от его тепла, будто током ударило. Саша еле сдерживает себя, чтобы не выдохнуть шумно, но под тяжелым взглядом невозможно контролировать себя и свой разум, кричащий о рассудке. Так хотеть, это еще надо уметь! Тем более, Сашенька никогда не представлял, что будет делать подобное с человеком, которому отдаст свое сердце, в конце концов, обручится! Эпизоды из будущей совместной жизни Саши с мудрой Москвой совсем не были похожи на секс на столе, будучи обмазанным (самым банальным) медом, или в ванне, прижатым щекой к холодной стене, грязно и пошло двигаясь бедрами в такт толчкам. Романов отчего-то еще гуще краснеет, а Миша шире улыбается. Он всегда улыбается! Взгляд серых глаз быстро оббегает местность, а позади слышится бархатный голос Московского: — Здесь никого нет, кроме нас. Саша подумал: «Он бы мог добавить что-то в стиле «я позаботился о тебе, детка», как иногда делал, и отчего Саша смеялся не в себя. — Первый и последний раз, Московский. Саша — юноша чувствительный и учтивый. Сказал — сделал. Поспорил, проиграл — выполнил уговор. Вот поэтому он и оказался сейчас лицом возле члена Московского. Стоило уже запомнить, спорить с этим мужчиной — изначально проиграть. Саша никогда не выигрывал в спорах с Москвой. И не потому, что ему не хватало житейского опыта, а потому… потому что Московский павлин! Сказал, сказал же, что выиграет фигуристка из Санкт-Петербурга! Да что ж такое?! Как она парила на льду, будто бы коньки — продолжение не только ее ног, но и ее самой, будто бы катание на льду — ее стихия. А какая постановка, какая музыка, какой стиль и смысл, выраженный ее непревзойденным исполнением! Все как одна неповторимо восхитительны! Как мило поблескивали ее стразы на костюме, как мило она играла! Саша был уверен, что Петербург одержит победу. Чего было сравнивать москвичку с милой петербурженкой? Та грубая, тяжелая, в глазах огонь, пожар, но разве пожар не приносит разрушение? Да и музыку какую-то выбрали, Романов даже понять не смог, что к чему. В общем, Саша плохо оценил ее выступление и искренне не понял, почему судьи отдали ПЕРВОЕ МЕСТО МОСКВИЧКЕ, а тут еще: «— Спорим на отсос, что моя выиграет, — шепчет без стыда и совести Московский, пошло ухмыляясь уголком губ. Пальцем проводит по бледной ладони Питера, наконец, замечая на себе недовольный взгляд. — Победит? — снова эта надменная улыбка Петербурга, разжигающая пламя азарта в глазах Москвы. — Михаил Юрьевич, вне сомнений Ваши фигуристки хороши, да только в Петербурге лучше. Кажется, Вы забываете, где взращиваются Ваши фигуристки. — Ну вот и проверим, — Саша вздергивает нос, гордо выпрямив осанку, подстать грации Питера и его представительниц. Кладет ногу на ногу и с детским интересом разглядывает новые номера, предвкушая свою победу. — Идет.» Саша расстегивает кожаный ремень Московского, а затем опускает змейку штанов, высвобождая достоинство Миши. Московский облегченно выдыхает, зарываясь пальцами в шелковые завитки, отчего Романов возбуждается сильнее. Черт убьет, не сознается, что нравится. Тонкие пальцы ловко вынимают возбужденный член Московского и, обхватив основание нежной ладонью, медленно массирует «вверх-вниз», наблюдая за тем, как Кремль Миши увеличивался с каждой секундой. Когда приятный полустон заполняет салон, Саша незаметно вздрагивает, покраснев от образовавшегося узла внизу живота. До чего ж… хорош. Миша крепче стискивает локоны Саши, еле сдерживая себя от ощущения горячего дыхания на головке. Приятное чувство возбуждения охрененно играло на нервишках, которых у Миши почти не осталось, из-за бремени быть столицей. Но Саша будто чувствует, а потому сразу делает так, как нравится Мише — послушно обводит кончиком язычка вокруг головки, а затем ласкает уздечку. Еще бы не знал… Его горящие ушки приятно манят, отчего Московский волей-неволей касается их, удивленно замечая, как вздрагивает Саша. Слабое место. Миша не знал, когда его Питер научился делать такой охрененный минет, но обиднее было то, что подобную роскошь он мог позволить себе крайне редко, а потому сегодняшнее соревнование было отличным шансов завлечь в грязную московскую игру Сашу. Саша тихо постанывает, обсасывая головку так, будто бы член Московского — какая-то лимитированная конфетка. И Саша уж слишком на нее падок. Это только начало. От этой мысли Миша был готов уже сейчас кончить. Саша оказался донельзя чувствителен ртом, потому, часто возбуждался в процессе. Это была их игра. Если хочешь что-то — ты должен дать что-то взамен. Вот Саша и давал… в рот и не только. Широко раскрыв рот, чуть высунув язык, Романов заглатывает постепенно, желая в этот раз взять до основания родной член, ощущая нежной кожей светлые волоски на лице, закатывая глаза от непередаваемых чувств. А затем снова, вверх-вниз, вверх-вниз, с характерным хлюпаньем. Ощущая его глотку своим членом, Московский не сдерживает баритонный стон. Его хриплый голос заполняет не только салон, но и сознание обескураженного Саши. Теперь-то точно в штанах нет места. Мишин голос — как вишенка на торте для чертиков Романова. Отвечает — значит, делает все правильно. Значит, может лучше. Саша вынимает изо рта толстый член Миши, шумно вдыхая как можно больше кислорода в легкие. Вязкая густая слюна, перемешанная с предсеменной жидкостью, чуть ли не льется с его рта, он уже хочет взять салфетки из бардачка, но снова оказывается щекой у члена. Взгляд серых глаз находит подсвечивающийся телефон Московского, куда пришло оповещение о зачислении средств на несколько миллионов… Его волосы тянут назад, мягко массируют, притираясь головкой к мягким губам, а затем, когда Романов, поддавшись чувствам, снова открывает рот, оказывается в своей же западне. Немного не подумал. Московский грубо трахал Сашу в рот, порой задерживая свой член в его глотке немного дольше, чем обычно, пока юноша мог продержаться без воздуха. А потом делал глубокий толчок, перед тем, как отпустить и дать вздохнуть. Миша насаживал его рот себе на член не только наклоняя, но и двигая бедрами в такт отсосу. Эти чертовы пошлые звуки сносили крышу покрасневшему Питеру, млеющему от подобного зверства. Не жалел и не хотел жалеть, Миша использовал его рот по его прямому назначению, а Саша только подстраивался, пальцами еле находя змейку на своих штанах, дабы высвободить свой сочащийся член. Поддающиеся своему мужчине стоны заполняют салон. Внутри душно, кажется, что сейчас и тонированные окна запотеют, только Саша не увидит из-за горлового. — Давай, — хрипит Московский, вынимая член и оставляя его напротив приоткрытого рта Саши, смотрящего своими наполненными слезами глазами на Мишу. Поза неудобная, но, если этого хочет Миша — Саша покорно открывает рот и, дождавшись, когда в него кончат, глотает густую сперму под хриплые стоны, желая чуть ли не пищать от возбуждения. Романов поджимает губы, прикрыв глаза. А когда вновь раскрывает, шепчет: — Трахни меня. Они пару секунд смотрят друг другу в глаза: Саша до безумия возбужденно, а Миша изумленно. Пару секунд и тут же накидываются друг на друга как дикие животные в период гона и течки. Саша бьется головой, но тут же запрыгивает на Мишу, а Московский моментально подхватывает его. Оба снимают с себя одежду: Миша припускает душащий галстук, Саша откидывает в сторону пиджак, затем пуговица за пуговицей, успевает своими ловкими пальчиками даже Мише пуговицы на рубашке расстегнуть. Под звуки музыки, уже не существующей для них, Московский ловко расстегивает змейку Сашиных брюк и припускает их вместе с нижним, под сладкий стон высвобождая его член. Пару нажатий кнопок и сиденье отъезжает до максимума от руля. Перед лицом Миши воспаленная грудь Романова, покрытая старыми засосами, и это то, перед чем невозможно устоять. Он ловко сжимает его талию, отчего юноша грациозно прогибается в пояснице, подставляя себя под жадные поцелуи. Саша стонет, и как-то еще пытается заткнуть себя, побаиваясь, что их поймают. И да, даже тонировка не помогает! Но Миша помогает ему отвлечься: прикусывает его чувствительную бусинку и слушает свой заслуженный желанный стон, смотря так властно из-под белых ресниц. Саша больше не может сдерживаться, делает то, что Миша безумно обожает — плавно двигает своими бедрами, притираясь мягкой задницей о член Московского, отчего порой кажется, что Московский может кончить, а это ни есть хорошо. Саша порой увлекается, вот как сейчас. Надо его остановить. Животная страсть, одолевшая их рассудок, поглощала изнутри и лишала здравого смысла. Саша уже был отдан Мише, а Миша так бесстыдно и одновременно приятно манипулировал им. Сжимал ягодицы, направляя член к уже растянутому колечку мышц. — Войди в меня. Б-быстрей, — обвивая тонкими руками шею Московского, ревел Романов, давясь собственными слезами. И от подобного у Миши всегда слетала крыша. Когда он погружает в Сашу смазанный член, Питер торопится и глубже вбирает его в себя, отчего сам же сдержанно пищит на весь салон. Неловко получилось. — Не торопись, — рычит полушепотом Московский, затягивая Сашу в очередной страстный поцелуй. Он буквально всасывает его губы и покусывает их внутри рта, не позволяя Романову отстраниться. — Я… все, — уже спокойнее шепчет Саша, рассматривая заплаканными глазами Московского. Отчего на лице второго появляется довольная ухмылка. Одним движением, Миша придвигает к себе уже полностью обнаженного Сашу и не спеша проводит своими пальцами от его ягодиц по прогибу и позвоночнику к верхушке спины, вызывая у юноши волну мурашек. Саше от этого только хуже становится, он дрожит всем телом и даже от подобной нежности скулит, ощущая на своем животе выраженный бугорок от члена Московского. Чего же играется?! А затем… Миша так быстро хватает его за шею и несильно сжимает, делая первый глубокий толчок. Саша ухватывается тонкими пальцами за его руку и сдавленно стонет, сильнее выгибаясь в спине. Поддается. И так, с каждым новым толчком все сильнее, пока слезы одна за другой стекают по щекам. Полностью в его власти. Кончает первым. Внутри все разжигается адским дьявольским пламенем. Что за пошлость?! Что за низость?! Быть в его сильных руках, в прямом смысле этих слов, оказаться затянутым в подобную алчную игру! И так бесстыдно насаживаться на его член, будто это второе из списка хобби Саши. Первым все же был минет. Он ощущает его внутри себя пиздец как хорошо. Большой, широкий, заполняющий его до самого основания. Член Московского скользит до того уверенно, что невольно думается: «Так никто, кроме него никогда и не заходил, потому форма есть», отчего Саша сам готов кончить во второй раз. Приятно также ощущать его сильную руку, все еще сжимающее лебединую шею. Хоть бы синяков не осталось… Когда привыкает, Питер сам двигает бедрами в такт толчкам и до того сексуально насаживается, так прогибается и стонет, еле удерживаясь дрожащими руками за плечи Москвы, что Миша забывается, крепко прижав к себе Сашу, дабы набрать новый темп. Жестко вбиваясь в изморенное любовью и страстью тело, Московский не щадил Сашу, под его охрипший голосок и тиски, драл его дырочку так, что Саша метался то в одну сторону, то в другую, пытаясь то ли уйти от проникновения, то ли напротив взять до самого основания. — Быстрее, Московский! — шипит Романов, — А-ах! А-ах! Да! — Блядь. Московский шлепает Сашу пару раз, а после сжимает до того крепко, входя до самого основания. Под звонкий, блаженный стон Саши, трясущегося и дрожащего в его руках так, что это можно было бы описать «бьющийся в конвульсиях», Московский кончает в него. Романов скулит, ощущая, как белое семя наполняет его живот. Не в силах встать или поругаться, он принимает все до самой капли, подрагивая всем телом, и кончает сам. Миша шумно, сбивчиво дышит ему на ушко, а затем заботливо покрывает поцелуями все, до чего может дотянуться. Московский массирует его бедра, поднимается выше и поглаживает спинку, только потом выходит. — Хоть какой-то толк есть в этих мероприятиях. Надо почаще выбираться вместе на соревнования, да, Саш? — Миша достает салфетки из бардачка, сам еще восстанавливает дыхание. Весь красный и смешной, а Саша сонно повис, рассматривает прядки. — Могу подтереть тебя, — наглым образом говорит и также улыбается. — Подтереть?! — пищит юноша, изумленно хлопая глазами и пихая Михаила в плечо. — А что еще ты можешь сделать? Романов смотрит в любимые наглые глаза. И понимает, что безумно любит этого мужчину. Ведь сейчас в них Саша мог видеть только свое отражение и блеск, вызванный его присутствием. Приятное тепло разливается внутри. Он целует его сначала в лоб, ловит до смеха грозный взгляд, а затем не спеша целует в губы, сжимая расстегнутую рубашку в ладонях. — В следующий раз отсосет Москва. Я позабочусь об этом. Ответ на пламенный взгляд — его хитрая улыбка.