I can't decide

Fuck and kiss you both at the same time Smells like something I've forgotten Curled up died and now it's rotten I'm not a gangster tonight Don't wanna be a bad guy I'm just a loner baby And now you've gotten in my way I can't decide Whether you should live or die       Всё, чего Чилтону сейчас хотелось - это принять душ. От злости его прошиб пот, высохший на коже отвратительной липкой плёнкой. Да и вообще весь диалог с Лектером оставил ощущение, что его с головой окунули в помои. Ганнибал выпотрошил его детище как кроличью тушку, выставил напоказ все искажения. Присущая его стилю демонстративность. Ткнул Чилтона носом в собственную ложь, как нашкодившего котёнка. Конечно, у Лектера было полное право пустить в печать реакцию на книгу, в конце-концов, “Ганнибал-каннибал” была о нём.       Только вот Чилтон прекрасно знал, что смысл был не в том, чтобы открыть читателю истину. Никаких благородных побуждений. Ганнибал просто хотел поразвлечься, наблюдая за его позором и бессильной злобой. Он знал, как сильно Чилтон ему завидует, как сильно хотел бы хоть немного походить на него. И не мог не воспользоваться возможностью в очередной раз напомнить, что ему никогда не достигнуть чего-то подобного. Хирургическое чутьё позволяет Лектеру безошибочно находить самую болезненную точку, а потом он давит на неё изо все сил, сохраняя при этом свою бесстрастную улыбку.       Чилтон был не из тех, кому всё даётся легко, этот урок пришлось усвоить ещё в детстве, но он был готов упорно работать для достижения своих целей. Но порой его душила зависть. К тем, кто талантлив от природы, к тем, кто всё схватывает на лету. А ещё к тем, чей уровень андрогенов в крови выше уровня эстрогена, и чья жизнь не была отравлена необходимостью бороться с собственной природой. Всю свою жизнь он проклинал собственный набор хромосом, обрекший его на существование омеги. (Попрекаемый с детства за то, что родился “неудавшимся” и “неправильным” единственный ребёнок-омега из многодетной семьи, выросший среди братьев полноценный альф, он был уверен, что пятьдесят процентов всех его неудач происходило именно по этой причине. Возможно, отчасти это и было правдой, из-за сохранившихся во вроде как прогрессивном обществе предрассудков. Полудохлых, но всё таки доживающих ещё свой век в людских умах. В конце-концов, даже его родители верили в то, что омеге никогда не достичь того, что доступно альфам. А может просто хотелось сбросить с себя хотя бы часть ответственности. Позиция жертвы позволяет оправдать себя в своих же глазах.)       К Ганнибалу, даже заключенному, прислушивались коллеги-психиатры, каждый день ему приходили увесистые стопки писем, а его статьи продолжали печатать в научных журналах.       Книга Чилтона вышла ограниченным тиражом, на жёлтоватой, просвечивающей бумаге. Проведёшь по странице пальцем - чернила размажутся, испачкав бумагу и кожу.       Захлопнув за собой дверь, он ощутил резкий прилив жара и предательскую дрожь в коленях. Из-за нервного напряжения его потряхивало. Пришлось отдышаться, уперев руки в колени. Совладав со сбившимся дыханием, Чилтон, порывшись в карманах, достал ярко-оранжевый пузырёк, и наплевав на врачебные предписания, вытряхнул на ладонь сразу две таблетки. Глотать пилюли с пересохшим горлом и не имея под рукой воды - дело не из приятных. Тонкая оболочка размякла, и таблетки оставили на языке противную горечь. “Ничего, потерпишь, тебе не привыкать глотать неподслащенные пилюли”, - съязвил про себя Чилтон, закрывая глаза в ожидании действия препарата. И оставшись, наконец, один на один с темнотой за опущенными веками, позволил жалости к себе на миг захлестнуть себя. Но поупиваться ею всласть ему не позволили. Он едва не подпрыгнул, когда над ухом разнеслось требовательное покашливание Аланы Блум. Она больше не носила каблуков, а сам Чилтон слишком погрузился в свои мысли, чтобы расслышать её тихие шаги. - Ну что - скривился он. - Тоже пришла поиздеваться?       А потом сыграла на его тщеславии, закинула крючок с самой привлекательной наживкой. Он понимал, что его подкупают. Но согласился, то ли из желания отыграться, то ли польщённый, что о нём наконец-то вспомнили и обратились именно к нему. Собрать воедино втоптанную в грязь самооценку, хотя результат такой же как собрать в совок осколки разбитой чашки. Та же чашка, можно склеить, если выбрасывать жаль, но к использованию абсолютно непригодная.И всё же некий суррогат того, чего он хотел бы на самом деле. Книгу над которой я старательно работал почти год смешали с дерьмом. Но посмотрите, я такая-то важная шишка, мои слова коверкают и печатают в жёлтой газетёнке, зато благородно позволяют сфоткаться на обложку.       Он удивился жесту Грэма с рукой на его плече. Они никогда не были друзьями и даже не питали друг к другу мало-мальски приятельских чувств. Что-то здесь было не так, но в чём заключалось это “что-то” он понял только два дня спустя. Это был вечер воскресенья. Приманка проглочена, крюк пронзил кожу, обратный отсчёт пошёл.       Вечером вторника он в сопровождении охраны спустился на подземную парковку. День вышел плодотворный, книга о Зубастике почти дописана - не хватало лишь последней главы, но это скоро исправится. История пишется сама собой, его задача лишь щедро приправить повествование подробностями. Чилтон пребывал в приподнятом настроении. Его книга выйдет первой из всех, что будут написаны о Зубастике. Он просидел над ней почти весь день, и так заработался, что забыл вовремя принять таблетки. Вспомнил о них только сейчас, когда уже начало становиться дурно. Течка в самом разгаре, сейчас совсем не время пропускать приём блокаторов. Ещё и агент всё не отставал, хотя все важные детали они уже обговорили. Чилтон и рад бы был разделить предвкушение триумфа, но конкретно в этот момент его заботило только то, что он не мог найти таблетки. А ещё ужасно хотелось наесться чего-нибудь вредного. Желательно в двойном объеме. Зажав плечом телефон и краем уха слушая что-то о хороших деньгах и одержимости масс новым персонажем, затмевающим самого Ганнибала Лектера, он ожесточённо рылся в портфеле. Концентрироваться на двух вещах одновременно тяжело, особенно когда тебя захлёстывают волны жара, руки подрагивают и мучительно тянет низ живота. Потом заветный пузырёк выскользнул из вспотевших ладоней при попытке его открыть и укатился под водительское сиденье. Чилтон, чертыхаясь в трубку, пополз за ним, и шаря в темноте под сидениями, не заметил, что по стеклам машины растекаются мозги его телохранителей, а чья-то рука уже нажимает на ручку двери. Он почти успел обернуться на звук, когда одна огромная ладонь ухватила его за шкирку, как щенка, а вторая прижала к лицу тряпку, едко пахнущую хлороформом.

      Ему казалось, что он спит и видит кошмарный сон, из тех, которые длятся бесконечно долго, из которых не можешь вырваться, потому что просыпаясь оказываешься в продолжении кошмара. Голова была тяжёлой, не способной ни анализировать ситуацию, ни принимать решения. Было темно и душно, как в гробу. Вроде как были руки, властные и белые, расстёгивающие пуговицы на его рубашке, но собственные отяжелевшие конечности не могли подняться и отмахнуться. Вроде был ещё шум автомагистрали, и пробивался сквозь веки ярко-оранжевый свет придорожных фонарей. Просвечивая сквозь сосуды он становился красным. А может быть то был лишь гул крови в ушах. Он чувствовал своё тело очень мягким, будто лишённым костей, но почему-то не падал. В какой-то момент он пришёл в сознание настолько, чтобы осознать, что сохраняет статичную позу. В этот же момент он решил, что попал в аварию. Что вообще было до? Он помнил, как садился в машину. Потом не помнил ничего. Хотелось закричать, позвать кого-нибудь, врача или медсестру, если была авария, то он, должно быть, в больнице? Но язык, казалось, намертво прилип к пересохшему нёбу, и крик, так и не родившись, битым стеклом оцарапал горло. Потом он снова отключился, так и не осознав, что фургон Долархайда увозит его дальше и дальше от дома.

      Долархайд выкатил кресло с привязанным к нему Чилтоном на подъездную дорожку. Над головой сияли созвездия, и он полной грудью втянул свежий ночной воздух. Последние мили дались ему тяжело. Возбуждение, которое вызывал у него запах пленника, отвлекало от самого главного. А бороться с ним было тяжело. Он даже разозлился на себя за решение раздеть Чилтона до приезда домой. С другой стороны, он хотел быть уверен, что тот будет надёжно зафиксирован. Он тряхнул головой и, покрепче сжав руль, надавил на педаль газа. Кожаная обивка руля, можно представить, что сжимаешь его горло… а у него такая нежная ухоженная кожа... пахнет мылом, мускусом и ещё чем-то совершенно невозможным, волшебным и манящим. И он так жалобно застонал, когда Френсис коснулся его. Он сжался, ожидая грозного окрика Дракона. Он давно уже должен был появиться и отдать приказ. Напомнить, ради чего он всё это делает. Напомнить унизительную кличку "Мандух" Так Дракон называл Фрэнсиса, когда тот позволял себе идти против Его воли. Но Дракон молчал, будто спал. И Фрэнсис, сам пугаясь своих мыслей, вдруг подумал, что пожалуй, даже не очень хочет, чтобы Дракон просыпался. Потому что тогда он заставит его убить Чилтона. А ему хотелось ещё немного… Он сам не знал, чего именно. Или боялся признать. Но знал, что убивать он вовсе не хочет.       А тело знало о его тайных желаниях. И эрекция, давящая на ширинку, была вполне явной. Ему и раньше встречались омеги. Но ни один из них не вызывал в нём таких чувств. А с появлением Дракона, ему и вовсе стало всё равно. Какое ЕМУ дело до жажды совокупляться, присущей этим ничтожным существам? Если Фрэнсису и случалось уловить в воздухе феромоновый след, он испытывал не больше эмоций, чем при виде собачьей случки. Но этот… он был каким-то особенным. И пахло от него не так, как от других.       

      В нос ударил запах нашатыря, и Чилтон, вздрогнув, широко распахнул глаза. Голова соображала плохо. Но надежда на то, что ему просто приснился дурной сон рассеялась почти мгновенно. Тошнотворный запах хлороформа стоял в носоглотке, и ему показалось, что его сейчас вырвет. Обстановка вокруг меньше всего напоминала больничную палату, значит, и аварии никакой не было. Запястья примотанные к подлокотникам инвалидного кресла затекли, ладони холодели и ныли от недостатка кровообращения. Лодыжки тоже были связаны, но не настолько туго. Верёвка проходила под грудью, фиксируя спину. Вот почему он сидел так прямо. Жёсткий ворс натирал кожу, и в местах соприкосновение ощущалось жжение. Из одежды на нём остались только трусы. Здесь не было холодно, но вдоль хребта побежали мурашки, как будто его окунули ледяную воду. И будто бы почувствовав, невидимый похититель подал голос. - Вам не холодно? Принести плед? - не дожидаясь ответа. - Я принесу Его укрыли пледом, натянув ткань по самый подбородок. Тяжёлые руки замерли на обнажённых плечах дольше, чем следовало бы. Сжали почти до боли и отпустили, проскользив будто бы в извинение. Он успел почувствовать мозолистую кожу и огромную силу. Эти руки способны ломать кости. Он хотел что-то сказать, но от ужаса тело парализовало, и сведенное горло выдало лишь жалкий всхлип. “Думай, Фредерик, думай”       В мозгу вспыхнула неоновая табличка, будто лампочка над головой мультяшных героев: “Я не видел его лица. А если увижу - я труп” И снова, будто видя сквозь крышку черепа всё, что происходит в его голове, похититель начал медленно разворачивать кресло. Чилтон почувствовал, как по спине стекают крупные капли пота. Он зажмурился изо всех сил, до боли во лбу. Но властный голос потребовал немедленно открыть глаза и взглянуть в лицо его обладателя. Он глянул. Мельком. Но мгновения хватило, чтобы поймать взгляд пронзительно жёлтых, каких-то звериных глаз. И почувствовать себя кроликом, парализованным взглядом удава.              А Долархайд в его глазах увидел ужас, мольбу и слёзы. И этот слизняк посмел сказать, что ОН не мужчина? Вспомнив всё, что говорил о нём этот человек, все его омерзительные грязные слова, Долархайд опять разозлился. Злость помогла ему немного придти в себя. Значит, нужно повторять в голове “сумасшедший, уродливый, импотент” зациклить, отпечатать на сетчатке и повторять, повторять, пока искры гнева не перерастут в пожар, достигающий небес. Никакой жалости. Никакого вожделения. Никакого помилования.       Но возмездие он прибережёт на потом. Сейчас он пойдёт в душ. Приготовится как следует. Ночь будет долгой. Он оставил Чилтону свою презентацию. В назидание. Посмотри, что есть Искусство. Посмотри, что будет с тобой.       Чилтон снова остался один. Только сейчас он почувствовал, что по его бедрам стекала тягучая прозрачная влага. Как же ты, сука, не вовремя. Глупое тело, повинуясь инстинкту размножения, так и норовит лечь под первого же мало-мальски привлекательного альфу. Блядь, он сейчас назвал Долархайда привлекательным? А если соблазнить его, будет ли шанс вымолить прощение? Можно потерпеть. Полчаса, час. Да хоть десять. Но выменять их на свободу, на годы жизни. Нет, это вовсе не его мысли. По крайней мере, не его осознанные мысли. Он так и не успел принять таблетку. Пузырёк, должно быть, до сих пор валяется где-то под сидением забрызганной кровью машины. А если бы успел, думал бы он сейчас в подобном ключе? Да плевать на таблетки… Интересно, сколько прошло времени? Ошмётки мозга на окнах должно быть уже высохли.       В голове до сих пор шумело и плыло, перед глазами плясали разноцветные мушки. Да что там, это были полноценные жирные мясные мухи, вьющиеся над его воспалённым мозгом, будто над раздувшимся трупом. И мысли метались так же. А от одной, которая, если продолжать сравнивать мысли и мух, была самой жирной и самой наглой, накатывала глухая животная тоска. И была она о том, что его, скорее всего, ещё даже не начинали искать.       Где-то наверху оборвался шум воды. Долархайд покончил с душем, а значит времени осталось совсем мало. Теперь он боялся даже моргнуть. И дышать старался как можно тише. В резко наступившей тишине, нарушаемой только грохотом напуганного сердца, даже моргание казалось ему оглушительно громким.       Наконец послышались тяжёлые шаги - Долархайд спускался по лестнице. Старые доски жалобно трещали под его огромным весом. И хотелось скулить от ощущения огромной мощи, надвигающейся и готовящейся обрушиться на него как цунами.       В душе Фрэнсис успокоился, смыв ледяной водой возбуждение, и был готов обрушить на Чилтона справедливый гнев. Он потянулся, с удовольствием ощущая силу собственных мышц. Он сломает его хребет без особых усилий. Шёлк кимоно приятно скользил по обнажённой коже. Вставная челюсть наполняла рот навсегда въевшимся в материал ароматом чужой крови. Дракон всё ещё молчит. Но вероятно, Он лишь затаился перед броском. Дракон будет доволен. Он спускался по лестнице. Туда, где лжец ожидает своей казни. Туда, откуда исходил такой потрясающий аромат. Который хочется вдохнуть, сначала издалека, а потом уткнуться носом в шею, туда, где бьётся под кожей артерия, и кожа так тонка, что губами можно почувствовать пульсацию крови. Он не сразу осознал, что поглощённый этой мыслью уже какое-то время стоит практически вплотную к Чилтону, а эрекция приподнимает полы его кимоно. Долархайд снова почувствовал смятение. Всю его решимость как ветром сдуло. Он должен ещё раз подумать. Должен решить, что делать. Ещё только один вздох. Он втянул насыщенный феромонами воздух, раздувая тонкие ноздри, и блаженно зажмурился. Нет-нет, нельзя. Вспоминай, что он говорил про тебя. Но на ум ничего не пришло. Разозлившись, он несколько раз ударил себя по голове. Чилтон напряженно следил за ним взглядом, насколько позволяло значительно ограниченное поле зрения. Странное поведение похитителя пугало. Он непредсказуем. Он видел, как Долархайд борется с желанием, и кто знает, как он отреагирует в итоге? Нет ничего хуже томительного ожидания, когда мысли мечутся в голове стаей испуганных птиц и исчезают, не успевая родиться во что-то оформленное. Лучше бы убил сразу и не мучал. Чилтон боялся боли. Даже уже не смерти, ибо он и не надеялся выбраться живым, и смирился, пусть и ровно настолько, насколько может смирится с осознанием близкой гибели жизнелюбивое человеческое естество. Только бы убил быстро. Но Долархайд принял другое решение. Надеясь, что Дракон не появился сейчас, он опустился на корточки рядом с креслом. Его рука скользнула под плед и легла на бедро. Неуверенно переместилась ниже. Бархатистая, влажная от смазки кожа. А потом он порывисто подался вперёд, обнажая жуткие искривлённые зубы и, всё ещё боясь, спеша и сомневаясь, прижал свои губы к чужим мягким, приоткрытым в испуганном вскрике губам. Его слюна с металлическим привкусом смешалась со слюной Чилтона. Он стащил плед и принялся распутывать верёвки, радуясь, что вопреки первоначальному плану, решил не использовать для фиксации пленника эпоксидный клей. Только теперь пред глазами Чилтона бешено замелькали, складываясь, наконец, в законченную историю. Алана, выцепившая его в коридоре, Грэм, выворачивающий его слова наизнанку, его рука на плече, щелчок, вспышка, подземная парковка, беспамятство. Они же всё заранее знали. Тебя подставили, Фредерик. А ты и рад был попасться. Остаётся только сжать зубы и терпеть. Когда закончится это. А потом и его жизнь, наверно. Течка течной, но никаких гарантий, что после этого Дракон его не убьёт не было. Руки ему Долархайд не развязал. Рывком, как тряпичную куклу, стащил с кресла и уложил на отброшенный парой минут назад плед. “ Я просто хочу, чтобы всё поскорее закончилось” Руки Долархайда подрагивали, когда он разводил его бёдра. Немного даже трогательно - смесь неопытности и предельного возбуждения. Чилтон, проклиная себя, осознал, что и сам начинает заводиться. Наверно, дело в зашкаливающем адреналине. Или в понимании того, что дав Долархайду, что он хочет, он, возможно, сможет остаться в живых. И ебаных гормонах, конечно. Эту причину стоило бы поместить на первое место. Снова происходило то, что он так сильно в себе ненавидел - проклятые реакции тела, с которыми абсолютно ничего нельзя сделать, идущие вразрез с желаниями разума. Он презирал эту животную сущность, каждый цикл усмиряя гормоны препаратами. Конечно, в ситуациях подобных этой, всё равно ничего невозможно сделать, кроме как смиренно ждать конца, но внутри кипело отвращение, в первую очередь к самому себе, к своему телу, которое против его воли испытывало желание. А тело послушно выгибалось и подрагивало под чужими властными руками, принимая в себя возбуждённую плоть. Губы распахивались, хватая воздух. И каждая фрикция вырывала из горла полуболезненный-полуисступлённый стон. Он постарался абстрагироваться. Плевать на тело. Кусок мяса, вскипающий в бульоне бушующих гормонов. Ты же этого на самом деле не хочешь. Получалось с переменным успехом. Игнорировать широкие ладони, судорожно шарящие по его телу. Не замечать хриплого дыхания, опаляющего шею. Не смотреть на Долархайда. Оскал, страшные зубы. А румянец почти мальчишеский. Кожа лица тонкая, нежная, а вот ладони грубые...Блядь, да не смотри ты на него.       Единственное, на что кроме чужого лица натыкался взгляд была зацикленная презентация. Фрикция, влажный шлепок, щелчок, окровавленный труп с осколками во впадинах глазниц. Чилтон жмурится, он не выносит вида крови. Френсис кусает его в шею, глаза от боли распахиваются - как раз в тот момент, когда улыбка второй жертвы со щелчком сменятся посмертной гримасой. К чёрту. Он чувствует, что Долархайд близок к оргазму, и сам он, хоть и против своей воли, уже на грани. А значит скоро конец. У него пронзительно жёлтые глаза. Поймав его взгляд, Чилтон цепенеет. Должно быть так себя чувствует оленёнок, забредший на железнодорожные пути. Последнее, что он увидит - два гигантских надвигающихся жёлтых пятна. Оцепенение. О Господи, сейчас он кончит, сохраняя прямой зрительный контакт с самым разыскиваемым убийцей страны. Эту мысль заглушает грохот сердца . А потом его накрывает сокрушительной волной. Жёлтые глаза, оленёнок на пути мчащегося поезда, удар и брызги. Красные и белые, жизнь и смерть. Потом пропасть. Сколько бы усилий он не прикладывал, но вспомнить, как потом добрался до дома не мог. Сознание вернулось только на подъездной дорожке. Помнил хруст гравия под ногами, помнил, что было чертовски холодно, одежды на нём не было, а плед, тот самый плед, он выбросил в ближайшие кусты. Всходила блёклая призрачно-зелёная заря. Дрожащие руки не с первого раза попали в дверной замок. Он помнил крупные капли осевшего на стенки ванной пара, отвратительное ощущение стекающей по бёдрам спермы, боль в тех местах, на которых смыкались зубы Долархайда, и которые он ожесточённо тёр мочалкой, желая смыть мерзкие отметки со своего тела. Помнил истерику, слёзы вперемешку с хохотом, бутылку чего-то крепкого, обжигающего горло, которая выпала из обмякшей руки, когда он, окончательно опьянев, уснул прямо в кресле. Всё это он помнил вплоть до мельчайших подробностей. И наверное, запомнит на всю жизнь, и хотя засосы давно прошли, а на пятно на ковре, которое не получилось вывести он перетащил кресло, он точно помнил их расположение.       После всего пришлось обратиться к психологу. Ему назначили курс антидепрессантов, побочным эффектом которых являлась тошнота. Врач говорил, что скоро это пройдёт, организму нужно привыкнуть, и это займёт неделю или две. Не больше. Но тошнота не проходила, а наоборот, усиливалась. К ней добавилась рвота. Чилтон не сразу понял, что это может значить, пока однажды, где-то между сплёвыванием вязкой слюны и попыткой подняться от унитаза на дрожащих ногах, мозг не пронзила страшная догадка. "Блядь нетнетнет"       Он выбежал из дома, в чём был, накинув пальто на мокрую от пота и покрытую пятнами рвоты футболку. До ближайшей аптеки. Не обращая внимания на красноречивый взгляд фармацевта, протянувшего ему пачку тестов. Блядь! Быстрей домой, пальто на пол, первая попавшаяся кружка. Долго жмуриться, не решаясь взглянуть. Чилтон никогда не думал о детях. Не хотел их и не любил. Да и не с кем было их заводить. Он слишком был занят работой. Попытками реализоваться. Всегда таблетки, подавители, предельная дотошность в единоразовом сексе. Результат положительный. И следующий, и следующий. Он извёл всю упаковку, молясь, чтобы это была ошибка, бракованный тест, что угодно. Все с одинаковым результатом. Блядь. Срок для аборта слишком поздний, и сколько он ни обивал пороги клиник, ни умолял врачей, предлагая запредельные суммы взяток, все разводили руками, мол, слишком поздно, вот пришли бы Вы раньше… Если бы он не был трусом, попробовал бы сам. Немало слышал историй о кустарных абортах в ванной. Но слишком боялся последствий. И опять же, боли. Больше, чем будущего в роли отца одиночки незапланированного ребёнка. Переломив себя, пришлось смириться. У него будет сын. И Чилтон молился, чтобы он не был похож на него. Принять факт нежеланной беременности стало легче, когда он узнал, что Долархайд мёртв. Эдакое смирение с долей злорадства. По крайней мере, теперь можно не бояться того, что он попытается его найти. Или, увидев новость об очередном убийстве, думать, чьё дитя носишь под сердцем. Ребёнок никогда не узнает, кто был его отцом. Вина за действия этого человека никогда не ляжет на его плечи. И может быть, Чилтон даже сможет его полюбить.

Пять лет спустя

      Фредерик просыпается от того, что маленькие тёплые ладошки гладят его по щекам. Он улыбается, не открывая глаз. Он старается скрывать от ребёнка то, что порой невольно вздрагивает, глядя на него. У него такие жёлтые глаза. Редкий цвет глаз, к счастью, единственное, что он унаследовал от отца. А в остальном, он чудесный маленький мальчик. Ласковый, умный и весёлый. Мальчик любит мороженое, рисовать и собак. ( Может быть, на шестой день рождения, он так и быть подарит ему долгожданного щенка)       А ещё он любит Фредерика. И он, кажется, тоже, впервые в жизни начинает любить кого-то.