Не буди меня

– Доброе утро, – раздаётся в тишине. Чимин чуть поворачивает голову и почти незаметно кивает в ответ на приветствие омеги. Входная дверь гулко хлопает. Оставшись в кухне один, Чонгук, тяжело вздыхая, невольно наполняет лёгкие густым, дымным ароматом ладана, отчего сердце в груди, споткнувшись, мгновенно ускоряет бег крови по телу. Подняв брови, мужчина бездумно рассматривает остатки холодного кофе на самом донышке чашки. Это продолжается вот уже полгода, с того самого дня, как альфа появился на пороге их дома. Вернувшийся в отчий дом Чимин стал угрюм, молчалив и нелюдим, а может, он всегда таким был. Чонгук не знает, им не довелось познакомиться раньше. Более пяти лет альфа не был на родине, воевал, принимая самое непосредственное участие в боевых действиях в другой стране, а потом что-то случилось, и его с почестями отстранили от дальнейшей службы. С почестями, но отстранили. Чимин не делился подробностями. Он вообще предпочитал делать вид, что омеги по имени Чонгук в его доме не существует. Омега по имени Чонгук, к его большому сожалению, притворяться, что ничего не происходит, не умел: характер не тот. Слишком чистый, слишком открытый и честный… простой. Потому первое, что он сделал, узнав, кто перед ним – пустился в слёзы. Было тяжело. И за полгода легче не стало ни на йоту, скорее, наоборот. Чон Чонгук родился в самой обычной семье, самым обычным мальчиком. Никакими выдающимися способностями не обладал, оценки в школе имел чуть выше среднего, внешность имел милую, немного наивную. Большие, как будто вечно удивлённые, глаза, зрительно делали моложе и без того юного омегу. Хрупкое тело вкупе с тонким и ненавязчивым, но манящим ароматом лаванды, вызывало у альф желание защитить, сберечь, забрать себе и окутать заботой. Что, собственно, и сделал Пак Дженин. Встретив Чонгука на рынке в пригороде, где гостил у друзей, альфа твёрдо решил заполучить омегу себе в мужья. Дженин был сильным, нежным и романтичным. Отношения завязались так стремительно, что Чонгук едва ли осознавал свои действия. Он просто сказал «да», согласившись уехать вместе с Дженином в столицу, не послушавшись родителей, что отговаривали единственного сына как могли. Чонгуку было всего семнадцать, он должен был вот-вот поступить в университет, как и мечтал, но возлюбленный альфа затмил собой всё, чем парень жил прежде. Спустя всего лишь пару месяцев после того, как пара съехалась, Чонгук понял, что ждёт ребёнка. Родители теперь уже по телефону просили его обдумать всё, намекая, что заводить ребёнка в столь раннем возрасте и в едва начавшихся отношениях – не самое умное решение. Но омега и на этот раз сделал всё по-своему. Расписавшись по-быстрому в Загсе, они с Дженином были счастливы, и стали ещё счастливее, когда на свет появился крошка Тэ. Чонгук сидел с сынишкой дома, а его альфа трудился в угоду семьи, и всё шло как в доброй сказке, пока в один из дней омеге не позвонили сотрудники полиции. Супруг омеги в спешке вылетел на красный; удар, авария и смерть на месте. Трёхмесячный Тэхён остался без отца, восемнадцатилетний омега – без своей любви и поддержки. Возвращаться в пригород к родителям, потерянным, разбитым, с младенцем на руках – было горько и стыдно, но омега вернулся: он думал, в первую очередь, о благополучии сына. Отец не принял, прогнал, не пустив и на порог. Папа, поджав губы, молча стоял в сторонке, наблюдая, как совершенно растерянный мужчина, отец-одиночка, борется с подступившими к горлу рыданиями. Чонгук принял их выбор, понял, и пожелав всего наилучшего, исчез из родного города и своей семьи навсегда. Много позже папа пытался связаться, передавал записки и подарки через общих знакомых, но младший омега не принимал. Родители оставили его в самый тяжёлый, самый трагичный момент, уязвимым и беспомощным, поддавшись голосу собственной гордости. Вернувшись в дом мужа, долгими бессонными ночами обнимая мирно сопящего малыша, Чонгук целовал малюсенькие пальчики и думал, думал, думал… Он влюбился, отказался от всего, да, возможно, поступил необдуманно, поссорившись с близкими и укатив с Дженином. Но омега не жалел. Покойный супруг был яркой, самой запоминающейся вспышкой в недолгой жизни молодого мужчины, а их дитя стало новым смыслом и причиной продолжать бороться и радоваться каждому дню. Когда Тэхён повзрослеет, когда начнёт сам принимать решения касательно его будущего, будет ли Чонгук препятствовать? Будет ли ставить ультиматумы, угрожать и наказывать? Ох, нет, нет и нет. Как можно? Что бы ни выдумал его любимый сын, омега всегда поддержит того, поможет советом или действием. Подскажет, как лучше, но никогда не будет настаивать. Судить со стороны всегда легче, но Чонгук и не осуждал своих родителей. Просто он знал, что никогда и ни при каких обстоятельствах не погонит Тэхёна из дома. Только они двое друг у друга и остались, вместе против целого мира. Первые месяцы после гибели Дженина стали сущим адом. Омега не успел как следует выдержать траур по покойному: было не до этого. Он разрывался между ребёнком и подработками, ведь их с альфой скромные сбережения быстро закончились, а Тэ так скоро вырастал из очередных пелёнок! За унизительную, мизерную плату Чонгук надраивал полы в чужих домах и мыл кастрюли в заведениях общепита, дёргаясь и нервничая от того, что малыш остался дома совсем один. Хорошенькому омеге не раз порывались «помочь» взрослые состоятельные альфы, но мужчине было чуждо подобное. Одна только мысль о том, чтобы кормить Тэхёна на деньги, вырученные собственным телом, вызывала приступ тошноты. В конце концов, потуги отца-одиночки окупились и молитвы оказались не напрасными. Один из временных работодателей, сжалившись над омегой с поломанной судьбой и без образования, помог тому устроиться уборщиком в детском саду, а заодно устроить туда малыша Тэ в качестве воспитанника. Сладкий омежка с большими, как у папы, глазками и непослушными пружинками тёмных кудряшек, мгновенно стал всеобщим любимцем, да и Чонгука персонал принял хорошо. Не считая пары завистников и кое-кого, чьи сальные взгляды вызывали холодную дрожь в теле, большинство сотрудников поддерживали молодого омегу и при любой возможности старались помочь. Так они и жили, отец и сын, в своём маленьком мире. Уходили с утра в садик, а под вечер вместе же возвращались в дом Паков. Чонгук, едва скинув верхнюю одежду, водружал на плиту кастрюлю с водой, и пока готовился лёгкий ужин, полулежал на полу среди ярких цветных подушек, вытянув гудящие от усталости ноги, и наблюдал, как его крохотное (но самое большое в мире) счастье спокойно играет в игрушки. По выходным в гости приходил Джин, воспитатель из детского сада и самый близкий друг Чонгука, и тогда в небольшой уютной квартирке становилось ещё теплее и радостнее. Дядя Джин был омегой с большим добрым сердцем, а подрастающий Тэхён быстро понял, что строя умилительно-капризные гримаски может покорить весь мир, поэтому мальчик, буквально, купался в сладостях, книжках, игрушках и премилых вещичках. Чонгук такого не одобрял и строго грозил малютке-вымогателю пальчиком, на что неизменно получал обезоруживающую сияющую улыбку и в итоге, покачав головой, всё равно сдавался. Осень была в разгаре; его сыну шёл третий год, когда, отозвавшись на стук в дверь, удивлённый омега увидел перед собой незнакомого альфу в военной форме. Не знакомого, но так похожего на покойного Дженина, что защемило в груди, а в глазах защипало. Чонгук слышал о брате мужа, пусть и немного, знал, что тот где-то есть на свете, служит в каких-то войсках особого назначения, но, признаться, никогда не думал о том, что будет, когда Чимин вернётся домой. Они с Тэ, честно говоря, никого уже не ждали. А Чимину, бывшему солдату с наверняка истерзанной психикой и не менее жестокой судьбой, как и Чонгуку, просто-напросто больше некуда было идти. С тех пор и началось их совместное проживание, или, точнее будет сказать, сосуществование. Поначалу омегу трясло от страха рядом с суровым родственником, ведь тот не то что улыбаться – даже говорить по-человечески не мог, редкие грубые фразы рявкая, точно зверь. Так вышло, что «зверя» приручил Тэхён. Лишённый отца, ребёнок инстинктивно жался к родному дяде, не отлипал от него и всюду следовал хвостиком несмотря на жёсткий нрав мужчины, чем чуть-чуть да растопил заледенелое сердце. Чонгук с Чимином не общались иначе чем дежурными фразами, но, по правде сказать, им того и не требовалось, ведь понимали друг друга с полувзгляда. Солдат получал жалование вроде пенсионного и сам отдавал всё в общий бюджет, не оставляя себе лишней копейки. Он делал домашние дела: убирал, стирал, чинил и латал, а когда требовалось, отправлялся на рынок за всем необходимым, часто забирая и ненавязчиво навязавшегося племянника. Чонгук расслабился, впервые за почти три года смог выдохнуть, почувствовав сильное надёжное плечо рядом. Заведующий детским садом предложил ему попробовать себя в качестве воспитателя, так как сотрудников стало не хватать, а уборщик Чон изрядно поднаторел в общении с детьми и знал, как о тех заботиться. Конечно же, омега с радостью согласился. Как-то само собой в их странноватой, будто склеенной из кусочков, маленькой семье вошло в традицию то, что Чимин приходил в сад после четырёх и забирал Тэхёна домой, а вечером вернувшегося Чонгука ждали горячий вкусный ужин и до скрипа вымытый, довольный сынишка. Присутствие альфы, на самом деле, ощущалось во всём. Зимой стало рано темнеть, и Чонгук даже не удивился, когда в безлюдном переулке вдруг почувствовал до боли родной запах ладана: Чимин вышел встретить его с работы и зашагал рядом, как обычно, не проронив ни слова. Наступила весна, но ничего не изменилось. Пак продолжал встречать омегу, сопровождая до дома, где их двоих терпеливо дожидался непоседа-Тэхён, как будто остепенившийся под дядиным воспитанием, но взаправду им же и разбалованный. Чонгук стеснялся говорить об этом вслух и очень надеялся, что Чимин итак всё понимает. Понимает, как сильно омега благодарен ему за всё. Только дело в том, что благодарным тут был, как раз-таки, сам альфа, что негаданно-нежданно обрёл самую настоящую семью и получил шанс на счастье. Снова. Сложность заключалась только в одном: во взаимных чувствах, что нельзя было ни принять, ибо это претило любым моральным нормам и оскорбляло память усопшего Дженина, ни игнорировать, ибо оно было выше их сил. Сердце не спрашивает разрешения, выбирая, кого ему любить. Альфу и омегу тянуло одного к другому безжалостно, без шансов на спасение сносило этой любовью по направлению друг к другу. Поломанные, неправильные и недолюбленные, они только будучи рядом смогли облегчённо, ровно вздохнуть, успокоиться, зализать раны ноющих душ. Чонгук думал, что любил Дженина. Но любовь постучалась в его дверь сама, чистая, подёрнутая дымкой печали, несвоевременная, запретная, но настоящая. Истинная. Ладан и лаванда по замыслу природы обязаны были быть вместе, принадлежать, разделить эту жизнь со всеми её бедами и радостями, на двоих. Но в мире людей ничего не бывает просто. Этот союз был обречен задолго до того, как была обнаружена их истинность. Чонгук поднимается и по привычке оставляет чашку в раковине, отправляясь в свою комнату, где всё ещё спит непотревоженный мягкими лучами воскресного апрельского солнышка кудрявый ангелочек. Укладываясь на бок и опустив голову на левую руку, мужчина с нежностью смотрит перед собой. Ротик Тэ слегка приоткрыт, издавая забавное тихое сопение, лоб и виски с прилипшими к ним завитушками покрыты испариной. Чонгук смыкает веки и делает глубокий вдох. Омежка никогда не был на грудном вскармливании, но пахнет парным молоком; его детский сладковатый запах перемешивается с ладаном, особенно в волосах, что дядя Чимин любит перебирать в своих пальцах. Ребёнок Чонгука пахнет его любимым мужчиной. Из-под прикрытых век показывается слеза, мучительно медленно сползая вниз по щеке молодого мужчины. Хочется выть от отчаяния и несправедливости, закатывать истерики ежесекундно, рвать на себе волосы и убивать голосовые связки, вопрошая, почему он? Почему именно брат Дженина должен был родиться его истинным? Но слезами горю не помочь и ничего уже не изменить. Любой из них двоих был бы рад уехать прочь, выкинуть если не из сердца и памяти, то хотя бы с глаз, но это невозможно. С первой секунды их встречи оба понимают, что не проживут в разлуке ни дня. И от этого становится только хуже. Тэхён улыбается, и только потом открывает глазки, мутные, очаровательно глупенькие со сна, и похлопав пушистыми щёточками ресниц, признаёт перед собой папу, ползком придвигаясь ближе и трогательно зарываясь в самые любимые объятия. Тонюсенькие пальчики ласково водят по папиному лицу, а брови, почти незаметные, сходятся вместе. – Папа Сёньгук, не плакай, – тихо просит малыш, судя по дрожащим губам, сам готовый вот-вот разреветься. – Не плачу, мой хороший, – искренне улыбается омега, быстро вытирая ладонью подсохшие дорожки и смахивая бисеринки с ресниц, – папе Чонгуку в глазик что-то попало, вот и всё. Сколько бы отец ни бился, убедить ребёнка называть дядю дядей, а папу – просто папой, не выходит. Для Тэхёна существует двое пап, и никто не заставит его думать иначе: у него есть папа Чонгук и папа Чимин. А у тех – дыра в груди от этого факта. Чонгук поддевает детский носик своим, и сынишка хихикает. Взрослый немного щекочет омежку, пока тот пищит от восторга, а потом поднимается с постели. – Мыться-то пойдём? – приподняв бровь, интересуется Чонгук. Тэ с готовностью подскакивает на ножки и прыгает на папу, умело обвивая конечностями и укладывая кудрявую головку на родительское плечо. Мужчина улыбается, поддерживая невесомое тельце одной рукой, второю поглаживает по спинке, слегка массируя, и несёт ребёнка в ванную. – Папа Симин стал? – любопытствует вертлявая обезьянка, корча недовольную мордашку и отворачиваясь от зубной щётки. – Встал, – кивает Чонгук, – но гулять с тобой не пойдёт. – Путюму? – искреннее удивление. – Потому что папа Чимин не гуляет с детками, которые не чистят свои зубки, – спокойно поясняет отец, делая вид, что собирается отложить детскую щётку. Ловко вывернувшись в его руках, Тэ хватает ту сам, яростно натирая мелкие редкие зубки. Спрятав победную ухмылку, Чонгук помогает сыну умыться, переодевает из пижамного костюмчика в обычный и сажает за кухонный стол, на автомате попутно включая мультики. Наблюдая за любимыми персонажами, увлечённый сюжетом Тэхён не замечает, как проглатывает творожок с фруктами, но услышав знакомый запах, бросает завтрак, мультики и папу и мчится, спотыкаясь, к двери. – Папа Симин! Ты де был? – повиснув на штанинах мужчины, омежка раскачивается, будто на качелях, – Магазине? Купил чота? Мне купил чота? А папе Сёньгуку купил? Пойдём гулять, я тистил зубки! А папа Сёньгук не тистил. Папа Сёньгук плакал… Чимин кидает быстрый взгляд в спину поникшего омеги, что, опустив плечи, стоит в кухне. Альфа отдирает от себя племянника и играючи закидывает того на плечо, придерживая за бедро. Он кладёт покупки из магазина на стол и думает несколько секунд, прежде чем сказать: – Мы идём гулять. Вот продукты. Чонгук знает, что больше в этот день он от альфы ничего не услышит. Голос Пака, как и его запах, – дурман, наркотик. Невозможно наслушаться, надышаться этим мужчиной, но в то же самое время это причиняет такую невообразимую боль! Омега уверен, для Чимина всё происходит так же, чувствуя горечь и отчаяние своего истинного. Тяжело довольствоваться платонической любовью, когда вот он, совсем рядом, только протяни руку – и твоё, нужно только взять. Но есть такие правила, которые нельзя нарушить, не разрушив при этом самого себя. Закрыв лицо ладонями, Чонгук мысленно считает до двадцати, чтобы привести в порядок свои эмоции и не разрыдаться вдребезги. Он не один тут страдает, ему не одному тут тяжело. Чтобы немного отвлечься, омега хватает ключи и закрыв квартиру, идёт в гости к другу. Утром выходного дня едва ли кто-то будет рад гостям, но только не Джин. Позёвывая, растрёпанный омега открывает Чонгуку, без вопросов пропуская того в дом, и жестом руки приглашает в кухню, сам ненадолго скрываясь в ванной. Джин в курсе их трагедии, знает, как сильно не повезло его другу, но помочь, само собой, ничем не может. Будь на месте Чонгука кто-то более ушлый, да кто угодно – неважно, – Джин посоветовал бы наплевать на всё и просто быть вместе с истинным. Многие идут замуж за братьев бывших супругов, что, казалось бы, в этом странного? Но в том то и дело, что Чонгук – не многие. И Чимин – не многие. Джину решительно не по душе этот мрачный солдафон, но омега честно признаёт того благочестивым и отнюдь не лишённым нравственных ценностей. Дженина он и в глаза не видел и может лишь предполагать, какие чувства были у Чонгука к мужу, но когда его друг даже вскользь говорит о Чимине, глаза его пылают болью и счастьем одновременно. Едва ли Джин хотя бы надеется обрести такой же силы любовь; этого хочется, но это и страшит. На глазах его живой пример: два любящих и заведомо разбитых сердца, и к чему, спрашивается, истинность и всё в этом роде, если люди просто-напросто не могут быть вместе? Не спрашивая, хозяин скромно накрывает на стол, угощая друга чаем и выпечкой, но Чонгуку кусок в горло не лезет, а в глазах стоят стылые слёзы, кажется, те никогда уже не исчезнут. – Он тебя не обижает? – негромко спрашивает Джин; его взгляд полон неподдельного сочувствия. – Даже если бы он когда-нибудь попытался, сделав больно мне, он этим сделал бы себе гораздо хуже, поверь. – Чонгук устало, протяжно выдыхает. – Я так устал, Джин. Невыносимо находиться с ним под одной крышей. – Съедь. Поживи у меня, – повторяет омега то, что неустанно повторял все прошедшие полгода. – Не могу, – всегда один и тот же ответ, – С ним я горю и это больно, но и приятно, – честно объясняет мужчина, беспомощно подняв на друга глаза, – но, если однажды Чимина не станет рядом, я уверен, что тотчас превращусь в прах. Я люблю его, Джин, – скорее, в ужасе признаётся Чонгук, со стоном роняя голову на кухонный стол, – люблю, желаю, вожделею, с ума по нему схожу, и так ненавижу себя за это. Ничего нового Джин не слышит: этот разговор, почти слово в слово, происходит между друзьями-коллегами с почти налаженной цикличностью. Чонгуку время от времени требуется выговориться, остыть, поделиться своей болью. Джин понимает, принимает. Он рад, что Чонгук продолжил общаться с ним несмотря на то, что с Чимином у первого знакомство совсем не заладилось. Джин перестал посещать дом друга именно из-за альфы, его отпугивающе-ледяного вида и тяжёлого нрава, но всегда ждал Чонгука и крошку-малышку Тэ у себя с распростёртыми объятиями. Что-то в самом Чимине беспокоило Джина, не позволяя приблизиться даже на чуть-чуть, заставляя опасаться, но что поделать? Истинных не выбирают, Чонгук ни разу не виноват в том, с кем его неразрывно связала сука-природа. – Он всё ещё делает это? – неожиданно спросил друг, – Свои до жути странные штуки? – У него всего одно правило, Джин, – укоризненно смотрит на омегу Чонгук, – и ничего странного я в нём не вижу. Один-единственный запрет, который он себе позволил. Один за полгода! Я итак живу в квартире его родителей, не могу же отнять у человека ещё и личное пространство. – И всё же, мне кажется это подозрительным, – хмурится Джин, отпивая из кружки какую-то настойку, которую варит исключительно для себя. – Чимин – военный, – пожимает плечами его гость, – он был на войне, он видел смерти… Убивал, – почти шёпотом добавляет Чонгук, невольно содрогаясь плечами, – это ни для кого не проходит бесследно, разве нет? Даже думать боюсь о том, что ему пришлось пережить… Джин скептически хмыкает, болтая отвар в кружке и расплёскивая остатки по высоким стенкам, но вслух об этом больше ничего не говорит, видя, что его неосторожные комментарии ранят друга. То, что он считает странностью, а Чонгук – нет, это действительно правило Пак Чимина. Единственное, что тот огласил, заявившись полгода назад на порог. Никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не разрешалось будить солдата, прерывая его ночной сон. Для пущей абсурдности альфа даже как-то по-особому тщательно готовился ко сну: по словам Чонгука, мужчина запирался в комнате наглухо, занавесив окна, принимал крепкую дозу снотворного и надевал наушники с включённой на всю громкость музыкой, чтобы звуки извне вообще никак не могли добраться до его слуха. Чонгук уважал этот своеобразный обряд, не влезая с расспросами, даже маленький Тэхён был научен тому, что, если альфа спит, разбудить дядю – значит быть наказанным и остаться без мультиков и сладкого. Джин же был не столь толерантен и считал такую прихоть Чимина извращением, о чём не раз повторял своему другу. И опять же, что мог поделать с этим влюблённый по гроб Чонгук? Лишь принимать своего солдата таким, какой он есть, томно вздыхая и обожая альфу с расстояния вытянутой руки. Возвращается омега только после полудня, засидевшись на чаепитии, и ощущает лёгкий стыд, когда видит, что Чимин опять занимается готовкой. Тэхён, не замечая папу, хрустко поедает сырую морковь, таращась в экран телевизора, зато альфа, учуяв лишающий его покоя аромат лаванды, мгновенно напрягается. Чонгук видит, как вздуваются мышцы на чужих руках, пока Пак крошит ингредиенты для обеда; слышит едва уловимое, но потяжелевшее в разы дыхание, и, кажется, участившийся пульс. Порыв подойти со спины, обнять, огладив сильные плечи, уткнуться носом в основание шеи, – неизбежно, грубо обрывается на полумысли. Раздражённый своими низменными, как ему представляется, желаниями, омега трусливо сбегает в свою комнату, где планирует сидеть, пока маленький Тэ не примчится позвать папу обедать. Чонгук ошибся. Не мог не ошибиться, ведь такое случилось впервые. За ним пришёл не сын. Постучав трижды в дверь, Чимин приоткрыл ту, оставаясь стоять неподвижно, и не глядя на омегу, сообщил: – Еда готова. Мы ждём. И что-то, чему Чонгук не может подобрать названия, разливается в груди от этого простого непринуждённого «мы ждём». Что-то светлое, как солнце, и вместе с тем, жгучее, нестерпимо болезненное. За столом омега позволяет себе бросить пару тайных взглядов на альфу, что улыбается уголками губ, слушая болтушку-племянника. Чонгук так боялся этого мужчину, да и сейчас порой побаивается, чего таить? Но как же сильно, Господи, он любит его! До разорвавшегося в сердце снаряда, до бреши в пробитой груди, до всего, что подразумевает взрыв, уничтожение, опустошение, но только грандиозное, громкое и необъятное. До бесконечности. Альфа тщательно вымывает с тарелок остатки пищи, отставляя те на столешницу сбоку от себя. Чонгук, подхватывая, перемещает в посудомойку, аккуратно укладывая. Обычная рутина их совместного быта, то, что они проделывают ежедневно, и то, что обоим до ненормального сильно нравится. Как тонко трогают друг друга невидимые облачка их естественных запахов, соприкасаются, легонько цепляясь, превращаясь в новый, ни с чем не сравнимый аромат. И альфа, и омега, упиваясь, дышат им, раздувая широко ноздри и стараясь не подавать виду, хотя заранее знают, скрыть это влечение невозможно. Чонгук отвлекается на застрявшую выдвижную полку посудомойки и не поднимая глаз, тянется за очередной тарелкой наощупь. Чимин в то же время кладёт посуду на стол, и случайно задевает руку омеги. Как ужаленный, Чонгук крупно вздрагивает, одёргивая ладонь, и роняет тарелку, испуганно наблюдая за тем, как та летит вниз и разбивается на осколки. Охнув, мужчина присаживается на корточки, принимаясь собирать останки фарфора. Чимин пытается остановить его, но понимает, что Чонгук не слышит его и опускается перед тем на корточки. Осторожно, почти неощутимо, обхватив запястья омеги пальцами, альфа заставляет того взглянуть на себя. – Не надо, – непривычно ласково и тихо произносит Чимин, – ты можешь порезать пальцы. Я всё уберу, – обещает он, но отчего-то не может убрать даже своих рук, завороженно наблюдая, как Чонгук сглатывает, и сжимая его запястья чуть сильнее. Чонгук слышит, как по его венам вместо крови несутся потоки чистого электричества. В ушах – сплошной белый шум, и только где-то на периферии сознания улавливается слабый нежный голос. Любимый голос. – Я… – пытается он что-то сказать, но не в состоянии даже дышать ровнее, укутанный волшебным, греховно-притягательным тандемом ароматов их тел, их общим ароматом. Альфа чувствует его дрожь и сам начинает непроизвольно дрожать, когда Чонгук, точно помутившись рассудком, перехватывает его ладони, изо всех сил сжимая в своих. Омега смотрит не в глаза – в космос, вселенную, наполненную не звёздами – им самим. Он видит своё отражение, подёрнутое сладкой пеленой томлёного на самом медленном и убийственном огне желания, и никогда больше не хочет отводить взор, ибо это прекрасно. Любовь Чимина прекрасна. Они молчат долго, много, обо всём на свете, и не сговариваясь, дёргаются навстречу друг другу, разрывая канаты своих собственных убеждений, надламывая замки и цепи. Чимин жадно рычит, хватая ладонями любимое лицо, и фанатично скользит широкими ладонями по его контурам, обрисовывая снова и снова, наслаждаясь истинной красотой, кроме которой других не надобно. Чонгук смотрит смело, преданно, громко выдыхая сквозь приоткрытые розовые губы, позволяя изучать себя вблизи и делая совершенно то же самое. Он скользит взглядом по чертам, что снятся ему каждую ночь, и бережно касается их кончиками пальцев, прикрывая на мгновение глаза от приятного трения своей кожи о чужую. Альфа ловит его руку и сильно, чувственно прижимается губами к мягким подушечкам, с горечью опуская ресницы, точно прощается. – Нам нельзя, – пустым голосом говорит он, разрывая этот невероятный момент, их первый и, судя по всему, последний. Поднимаясь на ноги, Чимин тянет застывшего омегу с собой, оставляя с ним виноватое, – прости. Чонгук оторопело провожает его взглядом, мысленно некстати удивляясь странным пятнам на безупречно чистом, салатового цвета, кухонном полу. «Кровь. Чимин порезал стопу» – понимает он, принимаясь за влажную уборку и заторможено проходясь шваброй несколько раз по одному и тому же месту. Тэхён не должен видеть кровавых следов. Чимин – слёз омеги, нескончаемым потоком рвущихся наружу из самой души. Мужчины не встречаются весь последующий час, притаившись каждый в своём уголке квартиры. Чимин, одевшись, идёт к выходу, когда его засекает прилипала-Тэхён. Малыш тянет ручки и хнычет: – Не уходи, пап! У альфы ёкает сердце. Насулив малышу яблок в карамели, он почти бегом покидает квартиру, не имея сил более дышать лавандой. Чонгук смотрит, скрывшись за шторкой, из окна, и всхлипывает, судорожно вздыхая и понемногу успокаиваясь. Он знает, куда направляется Чимин: омега и сам часто бывает на могиле Дженина, в особенности – когда всё идёт наперекосяк. Поздно ночью Чонгук не спит, вслушиваясь в звуки дома. Ему неймётся физически, неймётся сердцу в плену тесной клетки из рёбер. Он задыхается. Как это бывает со многими по ночам, разум притупляется, логика уступает место интуиции, и голые, ничем не разбавленные чувства и мысли освобождаются, овладевая омегой полностью. Чонгук ворочается ещё немного, а затем встаёт, аккуратно выбравшись из-под одеял, и поцеловав голову спящего сына, на цыпочках выходит из спальни. Комната Чимина расположена через одну. Босиком омега пересекает гостиную, стараясь не шуметь, и подойдя к чужой двери, плотно вжимается в неё телом, тяжело дыша. Он больше не может это терпеть, его ведёт сам внутренний волк, заставляя, толкая вперёд, к его второй половине. Поскребшись ноготками по гладкому дереву, омега негромко урчит, жалуясь на невнимательную пару. Он стоит так довольно долго, пока из спальни не показывается, приоткрыв дверь, сонный Чимин. – Чонгук? – хрипло, удивлённо щурится он, всматриваясь во взволнованное донельзя лицо в темноте. – Чимин. – умоляюще шепчет тот. Альфа выходит из своей комнаты, не пуская туда омегу, и взяв того за руку, усаживает на диван в гостиной, предварительно потрудившись принести для того воды. – Я разбудил тебя, – щипая свои ладони, не зная, куда те деть, говорит Чонгук. – Ничего. Всё в порядке, – Чимин задумчиво смотрит на мужчину, – что-то случилось? – Да. Я знаю, мы не должны, – сбивчиво шепчет тот, – но ты ведь знаешь… Я не могу, меня ломает. Я люблю тебя, – последнюю фразу омега выдаёт почти неслышно, резко и крепко зажмурившись, отчего слезинки брызжут в стороны. – И я тебя, – признаётся альфа, вздыхая, – не знаю, как быть. От тебя никуда не деться. Твоё лицо, твои глаза… твой запах… Чонгук. Я был сегодня у Дженина… – Знаю, – кивает омега. – Я плохой, я ужасный, и мне очень жаль, но я не могу без тебя, без вас с Тэ. Даже если мне суждено гореть за это вечность в аду, я согласен, я продам душу хоть сейчас. За одну только ночь с тобой, – дрожащим голосом торопливо говорит Пак. – Одну только ночь, – умоляет он. – Одну только ночь, – непрерывно кивая, хватается за его слова, точно за соломинку, Чонгук. В ту же минуту он чувствует нежные, нетерпеливо подрагивающие губы на своих. Чимин по очереди пробует на вкус, лижет нижнюю, верхнюю, снова нижнюю, и тихонько стонет, закрыв глаза. – Ох, Дьявол! Чонгук жадно тащит ртом кислород, но воздуха в лёгких всё равно невероятно мало. Он до боли стискивает плечи альфы руками, сминая, будто массируя, но только потому что боится отпустить и что его отпустят. Чимин проникает слегка прохладным языком в его рот, двигая им хаотично, ненасытно, но в каждое его действие, даже самое грубое, вложена вся его любовь. Обвивая талию Чонгука, он притягивает омегу, как бы подкладывая под себя, и нависает сверху, избавляя самое желанное на свете тело от тонких слоев одежды, не прекращая впиваться в сладкие лавандовые губы, плохо сдерживающие томные стоны. Омега раздет, распят, слаб перед ним. Чимин обводит пылающим взглядом невероятные линии, повторяет раскрытыми ладонями изящные изгибы и целует, целует без конца, Чонгук захлёбывается горячей волной любимого запаха; феромон альфы сейчас агрессивный, горьковатый и тяжёлый, возбуждающий. Омега шепчет что-то бессвязно, в предвкушении вертя бёдрами, прижимает Чимина теснее к себе, к изнывающему от любви к нему сердцу, и задушено скулит. Чимин входит в него плавно, но не даёт привыкнуть, сразу устанавливая нужный темп. Он с силой сжимает в пальцах кожу на округлых бёдрах, где тотчас наливаются круглые сливовые отметины, и порыкивает в поцелуи, придавая каждому новому толчку больше скорости, больше желания. На секунду прервавшись, мужчина резковато подхватывает омегу и разворачивает спиной к себе, прислонив того грудью к спинке дивана и поставив на колени. Жадные, внезапно даже болезненные, глубокие толчки, отзываются в теле Чонгука сладко, вязко и пошло. Он ощущает себя грязным грешником, пока стонет в обивку мебели, позволяя брать себя всё жёстче. Чимин сходит по нему с ума, а он с Чимином уже сошёл. Альфа мнёт и гладит его грудь, не изучающе, а крайне собственнически, подавляет, присваивает себе целиком и полностью. Кожа словно полыхает огнём; острое, почти ядовитое запретное удовольствие концентрируется в одной точке, утяжеляя низ, требуя двигаться быстрее, как в последний раз. Чонгук кричит в чужую ладонь, зажимающую его рот, и закатывает зрачки, ловя вспышки перед глазами. Его трясёт от самого необыкновенного, что вообще приходилось испытывать в жизни. Чимин врезается в его тело быстро, беспорядочно, с беспощадным обожанием причиняет боль и доставляет наслаждение. В последний раз толкнувшись в напряжённое тело, он замирает вместе с омегой, прижав того как можно теснее к себе, и чувствует, как того накрывает вместе с ним. У Чонгука дрожат коленки. Неуклюже сползая вниз на диван, он утыкается туманным взглядом во всё, что только можно, лишь бы не встречаться им с Чимином. Близость с истинным – нечто запредельное, люди не врали, но после хрупкого мгновения счастья омегой овладевает жгучий стыд. – М-мне… Я в душ, – лепечет он, прикрываясь вывернутыми наизнанку пижамными тряпками, и натурально сбегает. – Постой, – едва ли успевает бросить ему вслед Чимин. Взгляд Чонгука расфокусирован, точно перед ним всё медленно плывёт. Путаясь в сумбурных мыслях, омега толкает перед собой дверь, одновременно ощущая, как за спиной вырастает фигура альфы. – Ванная в другой стороне, Чонгук, – с ледяной усмешкой произносит скрипучий голос. Омега не может шевелиться и выдать хотя бы намёк на звук. Губы, точно замороженные и залитые воском, не слушаются. Распахнув глаза широко-широко, обнажённый Чонгук в ужасе устремляет их прямо перед собой. – Ты перепутал или нарочно меня ослушался? – шипят над ухом, – Снова. Я ведь предупреждал, и не раз: не буди меня. Животный страх миллиардами иголок впивается в разнеженную после ласк кожу. Чонгук, по ошибке ворвавшийся в комнату альфы, не моргая смотрит на кровать, где спокойно спит его истинный, Пак Чимин. То, что находится позади, мерзко, ехидно смеётся, а в следующую секунду дверь в комнату с грохотом закрывается, после погружая весь дом в зыбучую, мёртвую тишину. Разбуженный странными звуками, крошка Тэ слезает с кровати и топая пухлыми ножками, в предрассветной мгле идёт по комнатам, разыскивая папу. Похныкивая, он зовёт Чонгука и Чимина по очереди, пока не слышит голос отца. Вернувшись обратно в спальню, мальчик с удивлением смотрит на протянутые к нему прямо из открытого шкафа руки и недоверчиво дёргает бровками. – Папа Сёньгук? – уточняет омежка, потирая кулачком глазки. – Да, малыш, это я, – лжёт зловещий загробный голос. – Давай поиграем в прятки. Иди ко мне. Ребёнок радостно взвизгивает и с разбегу бросается в шкаф. Дверцы со скрипом затворяются. Чимин невнятно выругивается, поняв, что проспал. Тэхён не любит уходить в садик без дядиных поцелуев: тогда у омежки на весь день портится настроение. Вспоминая о вчерашнем, альфа лежит немного и приходит к выводу, что он и Чонгук – взрослые люди и вправе решать свою судьбу сами. Дженин, светлая ему память, мёртв, а они двое живы. Крошка Тэ жив, и тому нужен отец, нужна настоящая семья. Дав себе обещание поговорить с Чонгуком по душам, альфа встаёт, жмурясь от солнечных лучей, и выходит из комнаты. В доме стоит тишина. Включив электрический чайник, мужчина также нажимает кнопку на автоответчике, прослушивая пропущенные сообщения. "Хэй, это семья Пак, вас приветствуют Чимин, Чонгук и Тэхён. Пожалуйста, оставьте нам сообщение или свяжитесь с нами по мобильному. Хорошего дня. Саранхэ!" «Чонгук? Чонгук, это Джин. Почему ты не отвечаешь на звонки? Я беспокоюсь. Ты ведь никогда не пропускал работу без уважительной причины. Что-то с Тэтэ? Он заболел, поэтому его сегодня нет в группе? Пожалуйста, набери, как сможешь. Кстати, я, в общем, покопался в интернете насчет мест, где служил этот твой вояка, и у меня аж волосы дыбом. Это проклятые земли, Чонгук, там, где они воевали, имеются древние захоронения. Сатанисты и чернокнижники проводили на них свои бесовские ритуалы, призывали демонов, убивали младенцев, и всё в этом духе. Один негатив и мрак, бр-р-р. Это я к чему? Проверил информацию, никак не мог успокоиться. Как-то странно всё это, не считаешь? Послушай... Извини, что нагрубил вчера. Наверное, Чимину и впрямь тяжело. Я надеюсь, вы двое найдёте решение вашей проблемы и будете счастливы, вместе или врозь. Позвони мне, эм… пока.» Взгляд Чимина, ранее прикованный к выпачканному в красных отпечатках телефону, соскользнул ниже, на потемневшую, высохшую кровь на собственных ладонях... Всё повторилось. Сначала он, не ведая того, убил целый отряд, теперь - свою семью.