От вторинка до вторника

      Дику уже почти тридцать. Он был сайдкиком Бэтмена, стал самостоятельным героем. У него в наличии кучка младших птичек-невеличек: один из мертвых восстал, второй гений, третьего воспитывали как ассассина-психопата с пеленок.       В целом, он это к чему. Удивить его трудно. Ну. Ему так казалось.       А потом… потом, в один прекрасный вторник, все полетело туда, куда оно полетело. Он, конечно, понимает, что произошло это далеко не в один момент, что история гноилась давно, как застарелая рана, — и от этого откровенно хочется сдохнуть, — но хоть какое-то понимание, на самом деле, пришло к нему, пожалуй, не так уж давно.       Понимание огромного звездеца, что подкрался к нему и навис темной тяжелой тучей, пришло вместе с тихими шагами Дэмиана, что вернулся из Нанда Парбат и теперь мялся на пороге его квартиры, не решаясь даже войти.       Дэмиан. Прямой как рельса. Не решался то ли подойти, то ли начать разговор. И до побеления сжимает в пальцах какую-то папку.       Грейсон чувствует, как неприятный холодок оседает внизу живота. Потому что такие заминки ни к чему хорошему обычно не приводят. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Потому что обычно они означают большой-большой косяк.       Либо Дэмиан что-то натворил, и его выперли из дома. Ох уж этот излюбленный педагогический прием Брюса, при воспоминании о котором Дику хотелось орать благим матом на всех известных ему языках. Не о Брюсе. О педагогике. Хотя, кого он обманывает? О Брюсе тоже. Либо что-то натворил Брюс, и Дэмиан тупо сбежал, не выдержав этого. Вот этого хотелось орать матом и цыганскими проклятиями, выученными еще в цирке, уже точно на самого Уэйна. Ну, либо был вариант, что в папке очередные чудачества от дедули Ра’с аль Гула, способные уничтожить весь этот бренный мир. И, честно говоря, он бы предпочел последний его. Это хоть разрулить возможно было в отличии ото всего остального.       Дэмиан тупит на пороге, будто он не здесь, будто ему действительно нужно приглашение. И Дик приглашает. Сначала словом, потом делом — буквально втаскивает его за локоть. Путь до кухни тот преодолевает сам. Может, ранен? Мысль пугает, хотя уже не должна. Крови нет. Это хорошо. А может наоборот — плохо. В голове Грейсона сто тысяч вариантов, и один хуже другого.       — У тебя есть выпить? — тихий вопрос звучит подобно выстрелу. И вот тут Дику реально хочется присесть. Дэмиан не Джейсон. Алкоголь не его путь решения проблем. Возможно он себя накручивает, но в шутку предложить младшему брату горячий шоколад язык как-то не поворачивается.       Поэтому Грейсон послушно достает виски, бокалы и лед.       — В чем дело, мышь-малыш? — вопрос осторожный, как и движения, хотя он и пытается держаться непринужденно, наполняя бокалы.       Он, в отличии от Брюса, никогда не забывает, что Дэмиан нашпигован динамитом из собственного напряжения, комплексов и страхов примерно двадцать четыре на семь на триста шестьдесят пять. И когда рванет непонятно, но рванет точно. Одна искра: неосторожный взгляд, жест, и фитиль подожжен.       Возможно, он горит уже сейчас.       Дэмиан молчит какое-то время. Все еще решаясь, все еще вцепившись в гребанную папку так, словно она была и величайшим сокровищем, и величайшим проклятием. Словно она была тайной.       Внутренности в очередной раз склизко и промозгло переворачиваются. Но Дик не спешит делать первого глотка. Его делает Дэмиан. Не осторожно отглатывает совсем немного, а выпивает почти залпом.       — Я разбирал архивы матери и нашел… это, — выдыхает он и кривится словно от зубной боли. Толкает папку ближе к Дику, так, словно она обжигает ему руки.       Дику хочется напиться, как никогда прежде, от какого-то дикого предчувствия беды, но он позволяет себе только глоток, прежде чем открыть папку и замереть на мгновение.       Досье тени. Досье Джейсона. Подробное. Страниц на двести. Многое Джей рассказывал сам, еще о большем умолчал, что-то осталось загадкой даже для Талии.       Пометки ее аккуратным острым почерком вводят Дика в ступор. Смысл слов доходит не сразу. А дойдя, вызывает острое желание вылакать весь алкоголь в доме. Пока Дэмиан здесь, Грейсон позволяет себе только бокал.       Сексуальное насилие в подростковом возрасте.       Печатный текст впечатывается и в его разум каленым железом. Алые чернила от ручки ранят сильнее клинка Дэмиана.       Отец?       Джокер?       Случайность?       Б…?       Кто бы знал, что всего одна буква способна выбить воздух из легких не хуже, чем мощные удары Бейна. Нет. Ну нет же. Бред. Бред! Слышите?! Чистая махровая бредятина!       Да Джейсон бы к нему на пушечный выстрел не подошел после такого! Это же Джейсон! Человек, который не прощает обид, а бережно складирует их, сортируя по хронологии, алфавиту и степени вины!       Может, она вообще не его имела ввиду? Мало ли кто может скрываться за этим инициалом вообще. Уточнить правда уже не у кого, эта стерва уж год как мертва и возвращаться, похоже, не собирается. Впрочем, с аль Гулами нельзя быть уверенным до конца.       Мысли уносит в сторону, спасая разум от ужасающих догадок.       Грейсон поднимает растерянный взгляд на младшего. Тот отвечает ему тем же. Аль Гулы те еще поехавшие твари, на самом деле, но даже у них были принципы. Принципы, что вбивали в Дэмиана с рождения. Презрение к сексуальному насилию — один из них.       Дэмиан подобен натянутой тетиве. В его вмиг потемневших глазах вспыхивают и тут же схлопываются вселенные, сплошь состоящие из гнева и вопросов, на которые у Дика нет ответов. И он не уверен, что хочет их добывать. Но на самый главный, на осторожно приподнятую бровь, он тут же остервенело качает головой.       Нет! Никогда!       С ним — никогда.       Мысль эта простреливает левый висок и пульсирует болью у правого.       С ним никогда.       Но Дик ведь не Джейсон.       Это ядом оседает на кожу. Въедается в мягкие ткани, кости, выкручивает суставы, словно в тяжелейшем гриппе. Мысли лихорадит всю последующую неделю. Подойти спросить напрямую — немыслимо. Да и каким образом? Учитывая, что сам Джейсон только-только начал выкарабкиваться из той ямы отчаяния и гнева, в которой варился последние несколько лет.       Это понимает и Дэмиан, бледной тенью самого себя бродя по поместью и срываясь на патрулях так, словно ему снова двенадцать, и о самоконтроле не идет никакой речи.       Благо Брюс болтается где-то на орбите Апокалипсиса вместе с Лигой. И сейчас это правда благо. Потому что в Дике такой раздрай, что он просто не в состоянии разгребать еще и это. Не в состоянии смотреть в глаза приемному отцу и не задаваться вопросами. Одним вопросом, на самом деле. Как он мог? Они же… Они же его сыновья! Тем более, что он может и не мог вообще. И все это не более, чем разыгравшаяся к чертям нервная фантазия. Да, Брюс мудак и самодур, но не… Это же не должно так работать, правда? Все бы все равно началось с Дика. Такого же темноволосого и голубоглазого маленького мальчика. От мысли передергивает.       Немного легче оттого, что Джейсон тоже носится где-то на совместных миссиях с отбросами. Словно чувствует, что его постыдную — постыдную? Постыдную?! Серьезно, Дик?! Насилие постыдно для преступника, а не для жертвы! — тайну раскрыли, а потому дом обходит десятой дорогой. Не то чтобы в этом плане что-то поменялось. Но в воздухе витает это напряжение. Возможно, Грейсон генерирует его сам. И, находящийся в перманентном состоянии низкого старта, Дэми ситуации не облегчает.       От чего Дику на самом деле легче, так это от мысли, что Джей не один, что с ним друзья. Неважно, что по факту они все также рискуют убиться по тупости и бесшабашности своей. Но вместе же. И неважно, что к среде Дик не в состоянии спать, гонимый из царства Морфея назойливыми мыслями и иррациональным чувством вины.       В какой-то момент ему даже удается убедить себя, что его предположения ошибочны. Что он бы заметил. Что заметил бы Альфред. И он бы не спустил это на тормозах. Только не он. Лично бы пристрелил, но не позволил.       Дик верит Альфреду. И верит в Альфреда, царствие ему небесное. И эта мысль приносит утешение.       Но в пятницу вечером все рушится окончательно. Любые иллюзии. Не то чтобы Грейсон этому рад. Но и продолжать в том же духе невозможно. Напряжение, гнет этой грязной тайны ощущается физически. И неважно, кто откликается на этот призыв: боги, сверхразвитые внеземные цивилизации или сама вселенная. В пятницу вечером мрачную тишину пещеры разрывает звонок от Роя.       Внутренности обрываются, и в спешке Дик отвечает, не отрубив телефон от бэткомпьютера. Разговор идет через внешние динамики. Пещера наполняется музыкой, звоном бокалов, голосами. В баре? Случайный набор? Они созванивались на днях.       Дик хочет отключиться, не мешать, не лезть в жизнь Джейсона. Но медлит. Голос младшего брата успокаивает. С ним все в порядке, по крайней мере, сейчас. Отдыхает. Болтает с лучшим другом. Разговоры у них обо всем на свете, немного пьяные уже. В том числе о сексе. И это максимально не для чужих ушей.       Дэмиану, рисующему за компьютером, кажется, плевать с высокой колокольни. Возможно. По бесстрастному лицу трудно что-либо понять.       — Итак, первый секс? — ох уж этот заговорщический тон. Рой определенно навеселе.       — Ох, Харпер, отъебись, — голос Джейсона тоже звучит с весельем. Немного пьяным, немного смущенным, немого деланным, как кажется Дику.       — Да ладно тебе, колись. Это была наша жопастая пташка, да? — Дэмиан усмехается едва заметно, Дик только закатывает глаза. Да он не просто навеселе. Он в хлам! Но, едва потянувшись, чтобы сбросить вызов, Грейсон отдергивается от телефона, как от ядовитой змеи. Потому что, видимо поняв что-то по лицу друга, Рой осторожно уточняет: — Брюс?       — Нет! — слишком поспешно отзывается Джейсон. — Конечно, нет! Да Альфред бы его подушкой задушил за одну мысль в эту сторону!       Смеется. Не весело. Не пьяно. Нервно.       — Бэтмен? — продолжает гнуть Харпер одному ему известную линию, четко проводя границу между сторонами чужой личности. Это так очевидно для всех, даже, кажется, для самого Брюса, что просто смешно. Дик ждет чего угодно: посылания Роя в пешее эротическое, очередного нервного смеха, но не молчания. Нет! Ну, нет же… Но Рой совершает контрольный: — Ох, птичка-Джей, иди ко мне.       Слышится шелест ткани, и, Дик почти уверен, едва уловимый всхлип.       Дотянувшись до его телефона, Дэмиан все же сбрасывает звонок.       Холодная, незыблемая тишина пещеры обрушивается на них подобно бетонной плите. Под этой тяжестью Дик разрушается. Морально. Кажется, даже физически. Дышать больно, легкие горят огнем. Он же до последнего не хотел верить, надеялся…       — Как же так?       Как так получилось, что они ничего не заметили?! Ни он, ни Альфред, ни Лига? Как?! Вопрос явно не по адресу. Да и вообще, скорее риторический. Но ответ все равно настегает. Отражаясь от холодных стен пещеры, он инеем оседает на позвоночнике.       — Он никогда не делал этого дома. Или там, где могли оказаться свидетели. В самых глубоких подворотнях или на самых высоких крышах, — голос Тима, замершего на одной из площадок, звучит буднично, будто он рассказывает что-то об очередном проекте. Поза расслабленная. И только пальцы до побеления сжимают перила. — После неудач, когда нужно сорвать злость или выплеснуть адреналин. Никогда не оставляя следов. Не оставляя шанса на сопротивление. Возможности говорить. Твое слово против его ничего не значит. Ты вообще должен быть благодарен за эту возможность: быть рядом с ним. Быть кем-то. Так что молчи и принимай, все что тебе дают. Ты ведь хороший мальчик. Только хорошие мальчики могут быть Робинами.       Тим хочет добавить что-то еще, но, только открыв рот, тут же его закрывает. Качает головой и улыбается как обычно.       Он, черт возьми, улыбается.       Только сейчас Дик осознает, что Тим всегда улыбается так. На грани срыва. В состоянии перманентного ужаса.       Дик… Дик просто не понимает. Не может, не хочет он понимать! Как… Он же рядом был, постоянно. От Тима ни на шаг не отходил, когда тот Робином был. Господи…       Первым из этого ступора выходит Дэмиан. Тяжело взглотнув, подбирается к Тиму, будто к дикому зверю, и встав гораздо ближе, чем мог бы себе позволить прежде, осторожно притягивает Дрейка к себе.       — Я в порядке! — тут же быстро уверяет его Тим, дергается, пытаясь освободиться, но Дэмиан не отпускает, упрямо притягивая в свои объятия, не слушая лепетаний, что совсем скоро срываются в какой-то горестный вой. Тим цепляется за него, словно за последнюю соломинку, но истерика сносит все плотины.       Он просто хотел, чтобы его любили. Он просто хотел семью. Он хотел быть Робином. Как и они все.       Дик вздрагивает от этой мысли. Но пошевелиться все равно не в силах. И только и может, беспомощно наблюдать за тем, как младшие братья оседают на ступени в попытке найти хоть какую-то точку опоры.       Когда во вторник возвращается Бэтмен, Найтвинг приветствует его ударом в челюсть и разрядом тока под дых. Удары ногами по ребрам заменяют им семейные объятия. Ох, ему есть, что сказать. И этот невербальный язык насилия хорошо знаком им обоим. Его праведный гнев сносит любое сопротивление. Под ударами не выдерживает броня, трещат кости, ноют собственные мышцы и связки. Это долгий разговор. Обстоятельный. Каждым движением Дик буквально кричит и не знает, сможет ли остановиться. Он не уверен, что хочет останавливаться.