Море для Гермионы

- Я люблю тебя, Белла, я тебя люблю! Беллатрикс сосредоточенно целует напрягшийся живот, сдвинув брови. Её лицо напоминает лицо первоклассника, решающего трудную задачу по математике. - Не бросайся такими словами, - говорит она между поцелуями. - Это всё очень серьёзно. - Я люблю тебя, Белла. - Откуда ты знаешь? - в голосе сквозит раздражение, и даже грубость, но руки так нежно гладят рёбра, что Гермиона не слышит резкости. - Просто знаю, - захлёбывается Грейнджер, хватаясь пальцами за шелковые, ускользающие кудри. - Я люблю тебя. Ты - лучшая женщина на земле. - Этого не может быть, - Беллатрикс захватывает кожу на животе открытым ртом, проводит языком линию, оставляя мокрый след и с громким чмоком отстраняется. - Ты всё себе придумываешь. Гермиона готова зарыдать. Ей не верят. Она, ведь, тут. Она здесь, она бросила всё. И это так естественно. И ещё. Она ведь признаëтся в любви. Но ей не верят. Это хуже всего. Она готова протестовать, но тёплые губы Беллатрикс целуют еë между ног, и вся решимость ругаться и доказывать тает в этой нежности. - Обед! -аврор стучит по прутьям решёток, нарушая тяжёлую влажную тишину, в которую с благодарностью погрузились все обитатели тюрьмы. За окном вроде бы лето, в камерах жарко и душно, даже море не спасает. Его освежающие брызги, влетая в зарешеченые окна, оседают на стенах липким, солёным пóтом. При любой возможности, заключённые ложаться спать, чтоб не думать, не понимать, не осозновать, где они и почему. - Обед! - приятный голос надзирателя кажется отвратительным, очень громким и скрипучим. Как будто металлическим лезвием проводят по стеклу. - Обед! - со стуком в камеру влетают две миски с чем-то отдалённо напоминающим овсянку и кусок черствого хлеба. После инцидента с дракой, к их камере - особое отношение. Миски с пищей, - назвать содержимое едой язык не поворачивается, - влетают в камеру и пустые возвращаются обратно как будто без участия людей. Миска с водой магически пополняется регулярно и стоит у стены, как будто для кошки или собаки. К их камере авроры не походят ближе чем на два метра, потому разносящего не видно, и это хорошо. Хоть какое-то подобие конфиденциальности. Их, как будто, не существует. И они могут продолжать без смущения. - Я люблю тебя! Я тебя люблю! - кричит Гермиона, не заботясь о том, что камера - это всего лишь три каменных стены и решётка, и её может слышать весь Азкабан. Беллатрикс молчит: её язык занят, он усердно работает над тем, чтобы её имя звучало как можно чаще и громче в этой душной, замкнутой тишине. - Я люблю тебя, Белла! - кричит Гермиона и расслабляется в сумасшедшем наслаждении. - Ты всё себе придумала, - шепчет Беллатрикс, облизывая солёные губы. - Ты помешалась. Этого не может быть. *** - Мисс Грейнджер... Минерва Макгонагалл выглядит слишком поражённой и страдающей. Гермиона сидит на полке, спокойно глядя на своего профессора. Десять минут назад, когда дежурный, - приблизившись к камере ровно настолько, чтоб его было слышно, но не видно, - сообщил им, что у Гермионы посетитель, они с Беллатрикс усадили еë на полку, подогнув бесчувственные ноги так, как будто такая поза - самая ествественная и правильная в мире. Тюремная роба, - её выдали три месяца назад, в первый день заключения, и ни разу не меняли, - серая и грязная, чуть прикрывает колени. Гермиона складывает руки в замок и придаёт лицу расслабленное выражение, хотя всё, о чем она может думать - голое, потное от жары тело Беллатрикс, которая с невинным видом сидит сейчас на краю шконки, разглядывая свои ногти. Минерва Макгонагалл вообще не входит в чьи-либо планы. Но она здесь, неизбежная, как Рождество, стоит, вцепившись в решётку и чуть ли не плачет. - Мисс Грейнджер... Как... Как вы себя чувствуете? От железобетонной Минервы не осталось и следа. Знаменитая выдержка улетучилась, и весь нереализованный материнский потенциал вырвался наружу. Она убита. Поражена. Она скорбит. Она знает подробности, и ей ужасно жаль. - Мисс Грейнджер, мне сказали, что вы сделали, - Минерва горестно поджимает губы. - Что вы убили человека. Гермиона степенно кивает. Она уже не помнит подробностей той драки. Всё, о чём она может думать - женщина, что сидит сейчас на краю полки, мечтательно кусая губы и делая вид, что её здесь нет. - Мисс Грейнджер, могу я чем-нибудь помочь? - Макгонагалл слишком участлива, от этого тошнит. Гермиона качает головой и посылает благодарную улыбку. В Азкабане плохо кормят. Очень плохо. Такую еду не продают даже свиньям. Но больше не подают ничего, и потому приходится есть то, что подают. От этого за три месяца Гермиона сильно сдала. И её благодарная улыбка сейчас больше похожа на гримасу умирающего от чумы. Макгонагалл никогда не купится на это. Она любит Гермиону. Как своего собственного ребёнка. Она не купится. Но Макгонагалл покупается. Она участливо улыбается в ответ. Потом бросает тревожный взгляд на Беллатрикс, разглядывающую потолок с преувеличенным интересом, кивает Гермионе и уходит, громко шаркая ногами в тюремной знойной тишине. Грейнджер хочется закричать. Но вместо этого она устало валится на бок, и её тут же подхватывают тонкие, такие же как у неё, истощенные руки. - Ты не должна.. - пытается сказать Беллатрикс, но Гермиона протестующе стонет, и тёмной ведьме не остаётся ничего, кроме как распрямить бесчувственные ноги и уложить Грейнджер себе на грудь. - Я люблю тебя, - говорит Гермиона. - Ты всё себе придумываешь, - Беллатрикс укладывается поудобней, намереваясь поспать. *** - Никто, и особенно те, кого мы сами назвали героями, не должны думать, что могут творить всё, что захотят! Убивать людей! Путаться с преступниками, вроде Лестрейндж! И думать при этом, что их былые заслуги спасут их от справедливого возмездия! Истеричный рычащий голос Грюма бьет по ушам, даже Бруствер морщится так, как будто ему физически больно. Гермиона сидит, прикованная цепями к креслу, вокруг неё клетка, под потолком парят дементоры, сдерживаемые огромной рысью, сидящей у ног министра. Меры предосторожности, конечно, усиленны до предела, учитывая, что Грейнджер на тюремном пайке ослабла на столько, что едва не засыпает посреди своего собственного судебного заседания. Она окидывает безразличным взглядом зал: Гарри сидит, зарывшись руками в волосы, наводя ещё больший беспорядок на своей лохматой голове, Сириус сжал кулаки так, что даже ей со своего места видно, как побелели костяшки, Рональд, красный от гнева, бросает на неё растерянные и разочарованные взгляды, и Гермиона лениво думает о том, что, возможно, он даже немного рад исходу, который её, безусловно ждёт. Он же считает её изменницей, разбившей ему сердце. А, как известно, каждому своё собственное сердце - дороже всех прочих. Упс. Гермиона ухмыляется и устало подмигивает своему рыжему другу, от чего он удивлённо открывает рот. - Мы должны принять это непростое, но правильное решение! - продолжает орать Грюм. - Чтоб другим неповадно было! Хватит тянуть! Вы тянете уже три месяца, хотя приговор был очевиден с самого начала! Она убила человека! Одного из лучших парней в моей команде! Мы уничтожили Волдеморта не для того, чтоб в нашем мире осталось зло! Преступники, убийцы, - он делает ударение на этом слове и пристально смотрит на Гермиону своми разными глазами, - должны быть уничтожены! Закончив эту кровожадную и пафосную речь, он, стуча металлической ногой, возвращается на своё место. Визенгамот начинает голосование, а Гермиона думает о том, что скорее хочет обратно. Тем более, времени теперь мало, нужно успеть. Успеть насладиться всем, что так охотно и бескорыстно даёт ей Беллатрикс. Отвлеченная мыслями о женщине, Гермиона вдруг с удивлением замечает, что Гарри Поттер, её друг, герой войны и просто хороший, но уже взрослый парень, рыдает, как маленький, сняв очки и зарывшись в плечо своего крестного, который в свою очередь, что-то гневно кричит, обращаясь к Визенгамоту и лично к Брустверу. Грюм пытается переорать Сириуса, но тот только презрительно смотрит на него и вдруг плюёт в его сторону с такой ненавистью, что Гермиона от неожиданности ахает и начинает хохотать над возмущённым выражением перекошенного лица главного аврора. Это весело. Про это надо будет рассказать Беллатрикс. Стук судейского молотка заглушает крики, и голос министра перекрывает все остальные: - Защите даётся две недели для обжалования, - он устало вздыхает и добавляет как-то совсем неофициально, - хотя, я уверен, что ничего нового мы не услышим. В любом случае, если защита в результате так и не найдёт каких-либо доказательств, смягчающих вину обвиняемой, приговор в отношении мисс Грейнджер будет приведён в исполнение через две недели, то есть тридцать первого июля. Заседание окончено. *** Миски с овсянокой и влетают в камеру и скользят по каменному полу, как фигуристы на льду. - Представляешь, они назначили казнь на тридцать первое июля! - хохочет Гермиона, сидя на полке. Бледные, безжизненные ноги, свисают из-под тюремной робы, как белые макаронины. Беллатрикс, сидя на полу, сосредоточенно поглощает свою порцию, не глядя на Грейнджер. - И что? - между глотками безвкусного месива спрашивает она. - Тридцать первое июля - день рождения Гарри, понимаешь? - Гермиона смеëтся и размахивает руками. - Я уверена, это всё придумал Грюм! Чтоб всем "неповадно было"! Понимаешь? Беллатрикс мотает кудлатой головой. - Чтоб даже для Гарри каждый день его рождения был напоминанием, что любовь - ничего не решает. Решает Грюм, - Гермиона размахивает руками так, как будто хочет ударить невидимую цель. Беллатрикс пожимает плечами, откусывая кусок хлеба. Гермиона с нежностью смотрит на неё. - Знаешь, - говорит она, - с тех пор, как у меня нет ног, мне ужасно хочется выглянуть в окно. Беллатрикс сосредоточенное глотает чёрствый хлеб и исподлобья смотрит на Гермиону. - Там шумит... - Грейнджер сглатывает, - море шумит. Я хочу на него посмотреть. - Глупые мечты, Грейнджер, - облизывая губы, говорит Беллатрикс, - у меня нет сил дотащить тебя, а сама ты до окна не доберешься. Она кивает на другую, полную миску: - Будешь есть? Гермиона мельком кидает взгляд на месиво и отрицательные качает головой. - Ешь за двоих, Белла, - улыбается она и вдруг как-то смущается, комкая в руках подол тюремной робы, - может, если я не буду есть две следующих недели, я умру и всё. И им не придётся высасывать из меня душу. - Вполне возможно, - пожимает плечами Беллатрикс. *** Двое авроров очень осторожны, они приближаются к камере почти на цыпочках, опасясь неожиданностей. - Эй, - кричит первый автор, осторожно постукивая по решётке камеры палочкой, - а ну-ка, отползти к окну! Гермиона, сидя на полке, не двигается, отползти, при всём желании она бы не смогла. А вот Беллатрикс, почему-то лежавшая в этот момент под шконкой, хватаясь за живот, со стоном и ругательствами ползёт в дальний угол. С момента вынесения приговора, во преки ожиданиям, у них ни разу не было близости. Сколько Гермиона ни просила. Беллатрикс находила отговорки. То "я не в том состоянии, Грейнджер", то "о душé подумай, Грейнджер", то истеричное "ты всё себе придумала", то просто "отвали". Но Гермиона всё равно всегда отдавала ей свою порцию. Пусть живёт. Пусть Гермионе осталось две недели, но пусть живёт Беллатрикс Лестрейндж. Хоть эти две недели. А потом... Потом больше не будет докучливого влюблённого сокамерника с отказавшими ногами. И не будет лишней порции. И всё будет хорошо. - Отошли от решётки! - стучат по прутьям авроры и, убедившись что Беллатрикс, похожая на живой скелет, отползла в дальний угол, заходят в камеру. Гермиона сидит, гордо вскинув голову, на шконке и улыбается. Пусть Беллатрикс меня не любит. Я люблю. Это того стоило, забирайте. Скоты. Сытые скоты, вам не приходится каждый день бросаться с голоду на овсянку и хлеб. Забирайте. Вам не приходится каждый день ждать смерти. Забирайте. Вы не жаждали каждый день перед смертью увидеть море. Забирайте. Забирайте. Бледные, худые руки Беллатрикс, выныривают из-под робы. Над головой первого аврора, который стоит к Беллатрикс спиной. В руках у Беллатрикс - булыжник из-под кровати. Он резко опускается на голову с таким ясным хрустом, что становится тошно. Потом руки, бледные, изможденные руки поднимаются ещё раз, и пока второй аврор ошарашенно оглядывается, опускаются, на его голову. Две белые изможденные руки хватают две палочки, хриплый голос кричит: "Бомбарда Максима! " Беллатрикс, как сумасшедший призрак, выползший из темного угла, подхватывает Гермиону на руки. - Вот так, лапуля, - довольно улыбается Беллатрикс, и Гермиона хихикает от неожиданности. - Что ещё за "лапуля", Лестрейндж? - ласково выдыхает она, чувствуя свежий ветер, врывающийся в проëм в стене. - Если уж решила звать меня по фамилии, прибавляй "мадам", - парирует ведьма, и Гермиона, улыбаясь, целует её в щеку. А потом ещё раз, и ещё. Беллатрикс пытается отвернуться: - Не отвлекайся, - говорит она и делает шаг к разлому. - Пора покинуть это гостеприимное место. - Стой, стой, - поспешно шепчет Гермиона, крепче хватаясь руками за шею женщины, и Беллатрикс вопросительно поднимает бровь. Гермиона кусает сухие губы: - Если вдруг мы сейчас... Если мы... - она решительно смотрит на Беллатрикс. - Если мы с тобой сейчас умрём. Я просто хочу сказать, что я люблю тебя. И я не придумываю. - Я знаю, - кивает Беллатрикс. - Знаю, что не придумываешь. Тёмная ведьма пару секунд наслаждается счастливым выражением лица Грейнджер и шагает вниз.