И этого достаточно

В Академии, несмотря на репутацию и старательно отлаженную систему, было предостаточно загадок, недомолвок, любопытных студентов прошлого и неоднозначных инфоповодов, но одним из ярчайших событий последних десяти лет многие могли бы назвать союз местного секретаря с его непутевым недо-соседом, недо-архитектором и недо-алкоголиком, а, нет, вот именно в этом плане приставка «недо» не требовалась, творческая душа Кавеха спиваться умела лучше, чем дышать. Да и можно ли его осудить? Верно сказать, кто в принципе мог бы судить Кавеха, это себе дороже, зубоскалить блондин умел похлеще ярых опытных дебаторов, слава о его скандализме и любви проявить себя летела впереди него на бешеных скоростях, порою достигая даже соседних континентов. Парой они были колоритнейшей, едва ли кто мог назвать адекватную причину существования их союза, особенно учитывая, что у Аль-Хайтама при слове «союз» касательно его с Кавехом отношений начинал очень характерно дергаться глаз, при чем так явственно, что вопросов задавать не хотелось. Аль-Хайтам и сам не мог понять, как это случилось в его жизни. Точнее сказать, не желал ни коим образом пытаться обосновать их положение. Последствий сего знания он боялся даже больше, чем публичного признания крепости и вечности этих отношений. Отношений…от одного слова передергивало и на языке горчило, мерзость-то какая. К счастью, рационализировать именитого архитектора Сумеру было столь же сложно, как пытаться постичь всю сущность бытия, в этом Аль-Хайтам безапелляционно признавал его достоинство. Порою он даже ловил себя на мысли, что, наверное, в этом и есть некоторая изюминка. Неохотно, чаще (всегда) после пары бокалов вина, он мог позволить себе признать, что Кавех был…незаменим. Верно, это самое правильное слово. Образ Кавеха был совсем неподходящим под обычное описание именитых архитекторов. Он был ярок, скандален, подобен вихрю противоречий, колких фраз и невероятно горделив. Он был всем тем, кем не были классические представители сумерской элиты, и его это ни капли не смущало. Самооценка Кавеха и в худшие времена пробивала потолок, он прославлял свой гений и не терпел возражений на этот счет, а уж Хайтам, как никто другой, это знал. «Истероид классический», как сказали бы знатоки чужих умов, «Зазнавшийся кретин», как неизменно подмечал секретарь. И все же… от него захватывало дух. Понять Кавеха было так же сложно, как переспорить. Привыкший проглатывать за считанные дни любые научные труды Аль-Хайтам, позорно терялся в личности Кавеха, как несмышленый младенец. Образ, построенный на противоречиях и постоянных метаниях, заставлял его теряться и путаться в собственных выводах, вынуждал неизменно задерживать взгляд и запоминать. Ещё в первые годы Академии, когда Кавех был нескладен и юн, он казался самородком в толпе безликих фигур, что редко выныривали из своих многотомных фолиантов. Первый, к примеру, в принципе редко в них даже заныривал. Он путался в долгах, как в шелках, постоянно вступал в смехотворные по значимости стычки с кем попало и проживал жизнь на скудные пару сотен моры, хотя и те он систематически сбывал в каких-то конкурсах и лотереях, как последний профан. Сам же он гордо и невозмутимо заявлял, что ценности деньгам не знает и знать не желает, он признает лишь безграничную свободу творчества, самовыражения и собственную правоту. Стоит заметить, с тех пор его мнение касательно этих вещей абсолютно никак не поменялось. С Аль-Хайтамом он столкнулся совершенно случайно, потому что птицы столь разного полета в одном пространстве мало как могут пересечься, но зато одного этого знакомства им хватило на всю жизнь. Аль-Хайтама тогда впервые за всю жизнь так феерично унизили, оборали, да еще и так нагло и уничижительно назвали «каким-то там Хайтамом из списка самых выёбистых уродов с доски почета в главном зале». Кавех получил завидный подарок в виде искривления переносицы в двух местах и непревзойденный в своей изобретательности матерный стих. А вся Академия впервые узнала, что новое Солнце науки, прославленное своей кирпичной рожей, умеет складывать что-то подобное тому матерному стиху. После судьбоносной встречи им так и не удалось расстаться, хоть они и пытались, но неведомая сила поставила перед собой цель сделать из них главное посмешище сезона. Этот титул, к слову, они не теряли аж до самого выпуска, зато и несли его гордо и вместе. Их первый поцелуй инициировал сам Аль-Хайтам спустя пару лет скандальных прелюдий, неумело и нелепо попытавшись втюхать свою поцелуйную девственность, он с детства был далеко не романтиком, а потому мало того, что грубо смял Кавеху любимую рубашку, так еще и со всей своей силы впечатал его острыми лопатками в книжный стеллаж библиотеки. Кто, собственно, сказал ему, что библиотека это хорошее место для немого первого признания — не ясно. Хотя навряд ли он интересовался. Он же самый умный. Кавех ему спасибо не сказал и на поцелуй не ответил. В тот день Аль-Хайтам был заслуженно послан и получил в ответ лишь рассеченную губу и побитую самооценку. Глубже его это не задело…хотелось бы верить. К (не)счастью, спустя пару дней уже сам Кавех зажимал свой непутевый объект ненависти в его собственной комнате, целовал он мокро, влажно, грубо и глубоко, шептал в губы разномастные оскорбления и пихал чужие ладони себе под рубашку, а жмурился так сильно, что под веками плясали звезды. Аль-Хайтам никогда не признает, но всматривался он тогда в его лицо, как одержимый, силясь запомнить каждую деталь и поймать даже самый тихий стон. С тех пор Кавех так и не покинул комнату Аль-Хайтама. С тех пор он приноровился целовать его прямо на людях, причем со вкусом, как умеет только он. Со вкусом крови. Кавех следовал за своей пассией в любую квартиру и в любой дом, избавиться от него было невозможно, хотя и жил-то он неофициально. Ни разу они вслух не обговаривали условия своего сожительства, это просто…существовало? Как и их…отношения? Справедливости ради, с двух первых поцелуев не многое в их способах взаимодействия изменилось, разве что теперь Кавех взял на себя обязанность вовремя припозорить честь Аль-Хайтама и вылизать его губы прямо посреди коридоров Академии, иногда даже посреди разговоров. Архитектор просто влетал в беседу, вносил свою лепту в виде потери чужого авторитета в глазах собеседников, и упархивал столь же быстро. Клятый чёрт. Возразил Аль-Хайтам этому ровно ноль раз. Годы шли, после выпуска из Академии оправдание сожительства финансовой необходимостью себя изжило, — честно говоря, оно изжило себя на моменте, когда Кавех пропил пару десятков тысяч моры, которые стащил у Хайтама, — казалось, уже весь мир смирился с их очень однозначными отношениями, помимо самих главных участников этих самых отношений. Кавех не прекращал упрекать своего несчастного сожителя за каждый выдуманный промах, а на каждый «Ну и вали тогда от меня к чертовой матери» неизменно отвечал «Ты охренел? Никуда я не уйду». Пару раз Кавех и правда валил, проводя пару месяцев на месте строительства очередного детища своей больной фантазии: проверял грунт, утверждал расчеты, пропивал заработанные деньги и исполнял прочие обязанности главного Архитектора Сумеру. В такие моменты Хайтам не мог нарадоваться своей свободе от упреков и скандалов, а именно: предпочитал возвращению домой сон в уютном рабочем кабинете на диванчике длиной в полтора метра, видел белый свет только по праздникам и очень довольно и счастливо отчитывал каждого подчиненного, что имел удачу попасться его педантскому величеству на глаза. Одним словом — шиковал. Как и говорилось ранее, с каждым годом Аль-Хайтам лишь сильнее убеждался, что Кавех в его жизни незаменим. Он просто…будто держал его в постоянном тонусе. До их встречи у Хайтама была мечта, был план в жизни, он шел по нему верно и упорно, вот только с опытом начинаешь ценить некоторую хаотичность, возможность услышать возражение своим приказам. Нет ничего лучше ощущения безумного азарта спора, достойной словесной схватки, где, даже предвещая проигрыш, ты будешь наслаждаться каждой минутой. Кавех приносил свежесть, даже если почти всегда вместе с ней приносил душок перегара. С ним просто было хорошо. И этого, наверное, достаточно.