Не совсем влюблен

Дэймен, кознями братца-бастарда ставший не новым повелителем Акилоса, а бесправным рабом в отнюдь не дружественном ему государстве, затаив дыхание прислушивался к тому, как дышит во сне его господин. Следующий полноправный король Вира, как он – своей земли. Так же, как он, преданный самым близким ему по крови человеком, родным дядей-регентом, недавно организовавшим неудавшееся покушение, а теперь отправившим его в военный поход на верную смерть. И вот развернулся над ними двумя походный шатер в ночи… Обманчиво кажущийся в эту минуту надежней каменных стен, сродни нерушимому магическому заклинанию, укрывшему их ото всех, кто есть вокруг. Как много у них с Лораном общего и как, в то же время, ничтожно мало! Однако гораздо больше, чем все это взятое вместе, принца настолько же, насколько раба Дэймена занимало иное. Все мысли в голове занимало, не напрямую, так подспудно. - Ты знаешь, кто я, ведь так, верно? – в который раз настойчиво шепнул он спящему прямо на ухо, плавно подтянувшись к соблазнительно разметавшемуся на ложе Вирскому принцу с пола, где был должен спать сам и то это было для раба слишком великой честью. – Ты все понял сразу же, как только меня увидел и узнал мое имя! Принц Лоран никак не проявил того, что услышал обращенных к нему слов. Так же, как то, что ему прекрасно известно остающееся тайной для остальных при дворе. Ночь – особенное время. Все становится хотя бы немного другим, чем есть в свете дня. Ночью отчетливей всего виден невидимый днем свет надежды. Спросить у Лорана то же самое в любое другое время суток у Дэймена не достало бы ни духа, ни безрассудства. Лоран был для него непостижимой загадкой и ему оставалось лишь гадать, чем тот руководствовался в своих действиях по отношению к нему. С некоторых пор, и радостней, и страшней было думать об этом, как о его к нему чувствах. Про свои неподдающиеся никакому осмысленному анализу чувства к нему думать было бесполезно и совсем уж ужасно. - Я убил твоего брата, но, клянусь, это был честный поединок. Сотый раз клянусь и готов поклясться еще трижды по столько. Не своей жизнью, которая все равно принадлежит тебе одному, но твоей, которой ничего для меня нет дороже во всем мире. Говоря, шепча горячо и сбивчиво, Дэймен ласковыми, чуть касающимися движениями убирал со лба Лорана растрепавшиеся волосы тонкого золота. Больше даже просто осторожно и бережно гладил его по голове. Час приближался. Знал ли Лоран за собой такую особенность? Откуда ему было об этом знать, если он не спал ни с кем. До него. Увы, выражаясь исключительно в прямом, а не переносном, таком сладостном смысле этого слова. «Фригидный», так его называли за спиной злые языки. Или все-таки ему откуда-то стало о таком известно, именно потому он, этикету вопреки, допустил недостойного раба туда, где ему не могло быть места? На самом деле все гораздо проще, без свойственных принцу Лорану многоходовок – только так тот может себе позволить облегчить душу, выговориться, так же, как и сам Дэймен ему? Случайно или намеренно, в первую же ими совместно проводимую ночь принц-раб проснулся от голоса своего властелина и не смог сразу его разбудить от снящегося тому кошмара, а потом едва собственного имени не позабыл, мог лишь слушать, леденея от ужаса. Ночной кошмар исправно повторялся хатем приблизительно в один и тот же час. Многое бы принц Дэймен, истинный король Акилоса, отдал за то, чтобы ничем, кроме страшного сна, это никогда не было. Отдал бы все на свете, включая свою жизнь! Но слишком все складывалось одно к одному в невыносимую для любящего взора и сердца картину. Любящего, совершенно верно, а когда, почему и как такое могло произойти, Дэймен старался не задумываться, чтобы не свихнуться. Добродетельный регент, предпочитающий, как выяснилось, зеленых до кислоты и оскомины юнцов, на вкус Дэймена, во всяком случае. Регентов любимчик, так потрясающе похожий на Лорана, каким тот наверняка был в его годы. То, как настойчиво его дядя выспрашивал, не любовники ли они и каждая из его пошлых, скабрезных инсинуаций, включая ту, когда он фактически приказал новому рабу «фригидного принца» соблазнить хозяина, чего не удавалось сделать еще никому. Его собственный дядя… Его единственный оставшийся в живых родной человек! Еще недавно Дэймену казалось, что не может быть ничего страшнее того, что сделали в садах с юным Эразмом. А все, что мог сделать он, все, что оставалось теперь ему, это гладить своего недосягаемого возлюбленного по серебристо-золотым волосам, пока тот не успокоится от тепла его нежных прикосновений и не заснет сном глубоким и спокойным, после того, как по бледным щекам перестанут бежать слезы из под плотно сомкнутых век. Все-таки хоть такую малость Дэймен мог сделать. Для Лорана. Ради которого совершил бы все, что в человеческих силах или по силам хотя бы королю.