Мимолётно

Среда людей оставалась для Макимы слишком чужим местом, где нужно было подстраиваться. Улыбка на лице играла всю жизнь, глаза смеялись, закручиваясь в золотые сперали и под тенью иронии унижали. Сладкая ухмылка Макимы — ложь, приторная и слишком очевидная, но незаметная, ведь следует тому, что вещи надо прятать на видном месте. Макима красива, утончена и изящна. Зависима своим превосходством. Её миловидное лицо цепляло своей красотой посравнению с другими, а тонкая талия брала обороты взглядов. Макима была мастером слова, если и дурака обделить было проще простого, то умника она брала лишь большим напором, заманчиво посмеиваясь и трепетая глазками. Макима гниющая мразь, которая смеётся человеку, думая как же забрать его жизнь. Макима сжирает тебя изнутри, пока ты заглядываешься на её фигуристую задницу или очень-даже-такую грудь под рубахой. Она изверг который готов кровожадно идти по головам ради цели, уничтожая припятствие всеми силами. Она заставит выбрать Макиму между всем твоим окружением, а после растопчет тебя в грязь. Потому что она по природе являлась такой. Гнилью нефти которая уничтожит океан или же вирусом в обществе людей который вскоре намертво сожрёт их жизни. И Макиме плевать будь ты демон, изверг или человек, она испытает твое терпение до конца. Это будет правильным. И воседая на обычной стуле, в кабинете за столом заполенным стопками документов она будет все такой же. Стук в дверь, точащий все перепонки, как единственный звук помимо шелеста бумаги. Дверь со скрипом открывается. Молчание для единственного гостя в эту комнату – приглашение. — С каких пор ты завалена бумажками? Заходит в наглеж, блеща собою слишком ярко. Глаза его светятся гулобезной, а волосы слишком броские своей белезной. Подходит ближе, все близко к самой Макиме. Наваливается прямыми руками о стол, смотря в глаза напротив, вовсе не думая о уважении, ведь с одним шагом в помещение, оно испаряется вместе с вежливостью. — Пришлось, все взвалили на мои плечи. — Утомленно улыбается, начиная наблюдать за своим невероятным гостем. Макима всегда была Макимой. — А где твои псы? — За двором. — У тебя есть коты? — Один. Годжо сомневается театрально, не убегая глазами продолжает глядеть в заворожащие глаза. — И где же он? Макима держит тишину, часы которые стали слышны только сейчас раздражительно трезвонят: Тик-так. Тик-так. Она смотрит гадко, правый уголок губы поднимается. — Смотрит на меня. — И Годжо хохочет, не сдерживается —смеётся, вовсе отпрянув от хозяйки дома, которая удовлетворёно продолжает чтение очередной бумажки. Однако, сменяет свой разведённый шум Годжо на тишину лишь под стук часов, оказываясь за спиной Макимы в пару шагов. Не подставляй спину врагу верно? Но кем Годжо, нет, Сатору являлся для Макимы? Мужские руки притрагиваются к предплечьям Макимы, медленно и аккуратно касаясь. Словно невесомо, с одним лишним движением может разрушить хрупкую шею, которая на осколки развалит предплечья, и вся Макима развалится на куски, а её симпатичная, трепичная как у куколки голова намертво упадет на пол, со стуком и погрешностями преземляясь и ломая аккуратный, кукольный нос. И порой Макиме желалось, что бы так случилось и произошло в ту особенную минуту, когда он здесь. Это пугало, разворачивая всю её погрешную человеческую структуру. Её нечеловечкое сердце было отдано другому, так почему она смеет проявлять такое? — Должно быть, ты совсем затрудилась. Басистый голос, который сводит слух, а по телу непривычно бежит рой мурашек, слишком будоражуще. Мужсуте руки сжимают потихоньку предплечья, сводя пальцы к шеи: своенравнный массаж именно от Годжо Сатору, что то странное. Хоть и был он человеком тактильным, как правило поддающиеся ситуации контакта или как сейчас её иницатором, он оставался без крайни далеким. Чувственным лишь своим касанием, создавая раздражение к телу, которые реагирует слишком бурно, ведь сердце стучит слишком громогласно. — И разве я так похож на кота? — Прямой и ровный голос сзади неё, как и кисти, что сжимают шею тонко и ровно. — Иногда. И Макима проваливается в должные ощущения. Чёрные буквы на белых документах остаются неизвестными на первый и десятый взгляд, а в предплечья ярко и приятно сжимаются пальцы, чувственно сменяя напряжение на расслабление. И посмотрела бы она на него, то увидела разлитые краски, расплывчатый облик человека, ведь более и не появилось бы. Перед глазами дурмано все плывет. Макима ластится к чужим пальцам слишком нагло, что вызывает у Годжо лишь улыбку. Ровную медную косу на спине легким движением отводят вперед. Большой палец надавливает на лжибнку между шеей и спиной, кажется Макима будь то мурлычет. Вместо пальца появляются губы, которые пульсацией разводят целый штурм мокрыми поцелуями, перемещаясь по всей открытой шеи. И все таки этого всего слишком мало. Макима голодный зверь, который требует все и сразу, ведь терпит уже слишком долго и много. Потому, она шустро меняет положение корпуса и разворачивается к нему лицом, хватая рукой воротник Годжо, натягивает на себя и наконец-то вмазывается своими губами в его наглый рот. И это астрал. Такое малое, но сильное чувство, которое она могла испытать с любым, но эффект именно с Сатору, будет дурно действующим по отношению к ней, наверное, поэтому она всегда оказывается в его объятиях по своей воле. Губы теплые, ощущения острые, а поцелуй мокрый, глубокий. Годжо улыбчиво отвечает на поцелуй с уловимой грубостью. Съедает, да нскрывает губы не пуще самой Макимы. Мужские руки поглаживают пушистую медь на голове, голубые глаза распахиваются: необходимость видеть Макиму такой слишком сильна. И первой прерывает поцелуй она же, гадко улыбаясь. Сатору двоит её ухмылку. — Все же, собак я предпочитаю больше, чем наглых котов. В двери снаружи кабинета шумно шкребутся, а скулеж, видимо собак, слышно даже внутри. Годжо смеется.