***
Как и любой край мира, наш сохраняет свои истории, свои слухи и иногда свои тайны. Рыбаки, портовые работники, китобои и смотрители маяков не упускают возможности рассказать за пинтой пива различные морские истории и морские легенды, особенно когда есть веский повод, в виде прибытия гостей с материка. Тоже самое касается и тех кто больше отдаёт себя земле чем морю. От скуки много кто окружал таинственным ареолом не только море, но и небольшие леса, холмы, время от времени припоминая семейные и родовые легенды, порой жуткие, порой совсем простые и не несущие в себе глубокого смысла, дабы обсудить тему в течении вечера после тяжёлого рабочего дня. А учитывая штормы и редкие землетрясения, бывали естественно и случаи трагические, порой с исчезновениями людей. Шахтёры встречали свои бедствия, теряясь в обвалах и запутанных туннелях, что последнее время начинали идти ещё глубже и глубже. Фермеры и охотники терялись в урагане, или в лучшем случае долго блуждали по обуренной ветром пустоши, еле переводя дух при окончании бедствия. Моряки ясное дело, встречая тёмную морскую пучину при сильных столкновениях о скалы или просто о плотный ветер, всякий раз вспоминали таинственных морских обитателей, зовущих к себе. Да что уж там, даже жители самого порта, даже самые рациональные, не могли не устоять перед возможностью помолиться, когда бедствие нежданно накрывало острова волнами, несмотря на непоколебимость скал. И всё это формировало сознание людей, их быт, их жизнь и конечно же истории. Наша семья в этом плане мало чем отличалась от других. Отец мой, единственный служитель одного из храмов Всеотца Диоса, расположенного на самом Западном острове, острове что последним наблюдает закат. К храму пристроен и маяк, на тот случай если кто-то из отправившихся на Запад всё-таки вернётся, хоть и надежда на это угасла окончательно. Вследствии этого, за маяком мой отец перестал серьёзно ухаживать очень давно, обойдясь лишь тем что обучил меня всем премудростям работы с ним, на случай если долгожданное чудо случится. В остальном он выполнял свой основной и единственный долг, который выполнял его отец до него и который буду в скором времени исполнять я, сохраняя родовую традицию. Наши предки испокон веков отдали свои жизни служению Всеотцу ещё на материке, решив вести эту священную линию здесь, напоминая людям о том, кто именно владеет этой землёй, как и всем миром и всеми живыми душами. Потому-что несмотря на все старания, верования наших ещё более далёких предков, в месте столь отдалённом приобретали ещё большую силу. Где как ни здесь народ вспоминает легенды о Богах Морских и их слугах, сиренах, гарпиях и иных существах, мысли о которых неприятны людям, служащим во благо Всеотца, покрывающим всё бытие. Поначалу естественно всё с этим было просто, пока море с каждым десятилетием не пропитывало нас своей влажностью, вовлекая в давно отброшенные, хоть и не настолько по варварски примитивные, но суеверия. Так что сейчас мало кто остался полностью верен учению о милости и власти Всеотца, всё глубже погружаясь в эту атмосферу морского царства, что ещё не погрузилось на родное морское дно. Что уж тут говорить, когда даже наша семья в убеждениях своих стала пошатываться, как будто удары штормового ветра пробивались сквозь наши хрупкие телесные оболочки, заставляя души наши носиться в пределах телесной скорлупы, ища укрытие от холода что ветер несёт с собой. Но при всём этом, вера наша всё ещё имела большую власть над страхом и суевериями, несмотря на все испытания. Видимо в этом сыграла роль наша семейная флегматичность, спокойствие и уверенность, неведомые даже нашим спокойным в плане характера, соседям. Будучи образованными людьми, в библиотеке своей усадьбы мы хранили множество книг, рукописей и фолиантов, в основном богословского содержания, нужных для обучения будущих поколений нашей семьи. Мой отец и я читали их в обязательном порядке, порой будучи вынуждеными перечитывать некоторые фрагменты по нескольку раз, пока информация не усвоится в голове, хотя-бы в общих чертах. Для облегчения такой нагрузки, в библиотеке не запрещалось читать и книги другого, более художественного или исторического содержания, что я читал с большей охотой, из-за чего я, вопреки своей островной природе, на миг представлял себе жизнь на материке, будучи там самим собой или в теле героя, которым я при прочтении увлекался. Но окружающая меня жизнь, всё ставила на свои места и я принимался за работу. В основном, пока отец занимался делами храма, ведя за ним уход и в памятные дни проводя проповеди, собирая прихожан порой со всех уголков региона, я занимался рыбалкой, лавируя на лодке в проливе меж островами, ибо усадьба наша находилась как раз на соседнем острове, в составе одной из деревень. Когда рыба не ловилась, я не терял времени и вёл работу по дому или на грядках. Слуг мы не заводили из-за своих религиозных соображений, а мать я не видел с рождения. Отец всякий раз когда имел возможность, в течении этих лет пытался восполнить имеющуюся пустоту, вкупе с друзьями семьи, при этом зачастую избегая моих вопросов о матери, лишь однажды сухо озвучив простой и грустный факт, что мать моя умерла при родах. Тоже самое говорили и родственники наши, не добавляя по этому поводу никаких деталей, тем самым лишь усиливая мои сомнения в простоте произошедшего. Ещё сильнее мои сомнения утверждались, когда я в детстве, будучи в портовом рынке, краем уха услышал росказни о том, что мой отец, в период моего младенчества отдав меня на временное попечение в руки своего брата, с неясными целями отправился на материк и с неясными целями рыскал в библиотеке Столичной Академии Хагосса. Тогда я этому не придал столь сильного значения, которое придаю сейчас. Тогда я хоть и был озадачен, но будучи ребенком думал что отец отправился за новыми, недостающими рукописями, с учётом того что в нашем портовом городке, книги имелись в плачевно малом количестве. Накладывался к этому и факт смерти моей мамы при родах, ибо это событие естественно не могло не пошатнуть душу Отца, тем самым вынудив отправиться вдаль на поиски успокоения и знаний. Но шло время, я рос и становился всё более зрелым и эрудированным, готовящимся сменить неизбежно стареющего отца, который в свою очередь даже планировал дать мне возможность обучиться прямо в столице, пожертвовав тем самым не лишними шестью годами, в течении которых он бы спокойно ожидал моего возвращения. Но зная влияние тех приключенческих и исторических рукописей на мою юную душу, я боялся что не удержусь и поступлю вопреки своей природе, окунувшись в омут богатой на виды и события, столичной жизни или жизни среди зелёных лесов, широких полей и умопомрачительных гор. Так что я ещё заранее расставил приоритеты в своей жизни, даже заведя близкое знакомство с соседской девушкой, которая наверняка стала бы моей будущей женой. И ещё странным образом меня спасло бедствие, ужаснее всех происходящих здесь штормов, трагедий и исчезновений. На материке началась война, что по словам прибывающих сюда торговцев, не имеет равных себе масштабов. Более того, спустя год после её объявления, до нас дошли вести о том, что Хагосс, Великий Город и обитель Императора, на осадном положении. До нас доходили новости о сражениях сухопутных и морских, неведомых доселе размахов. И с ними новости об ужасных поражениях, потерях и зверствах противника. Как и раньше на войну мало кто отправлялся, не больше отправилось и сейчас. Как ни парадоксально, мы оказались островком спокойствия и тишины посреди бушующего кровавого океана новой войны, что судя по всему приобрела масштабы совершенно немыслимые. Дошло до того, что в наш порт периодически заходили корабли с беженцами из материка, чьи слова и нескончаемый ужас в глазах лишь подтверждали доходящие до нас слухи. И более того, слова их привнесли в нашу жизнь горечь, которую никто из нас не испытывал доселе. Ибо мы проигрывали всех смыслах. Потери шли на сотни тысяч, Хагосс всё ещё пребывал в осаде и единственной надеждой на хоть какой-то исход, было соединение разрозненных легионов в одну армию под Конартосом, северной столицей нашей Империи. На этом новости с полей битв временно обрывались, оставляя нас наедине с мыслями о туманном будущем и с призрачной надеждой на победу. С другой стороны, учитывая нашу отдалённость от бущующей на материке, кроваво-огненной бури, наша обычная жизнь на островах мало чем бы поменялась в независимости от исхода. Но видимо в этот раз, хоть какие остатки имперской крови брали вверх над солёной морской водой, пусть и выражаясь в такой мелочи, как приём беженцев под своё, мокрое от налёта волн, крыло. Среди этих добрых людей был и я. Договорившись с отцом, я взял под наш кров мужчину что был немногим старше меня, только только возмужавшего юнца. И к большому сожалению, его уже задела тень старости, что вызывало у меня еле заметную дрожь от осознания того, что война сделала с человеком, который только только начал полноценно жить. Ибо взгляд его был глубоким и отрешённым, зачастую направленным в некую даль, что я иногда замечал и у своего отца. На лице его, боевые шрамы смешивались со всё более заметными морщинами в неприятный ландшафт, на вид будто дно высохшего озера. Также у него не было правой руки, которую он потерял в своём последнем бою, будучи в рядах одного из легионов, вследствии чего он первое время с трудом мог присматривать за собой в нашей спокойной обстановке. Но спокойной до поры до времени, покуда испытанный им на войне ужас, о котором он ни при каких условиях не хотел рассказывать, не давал о себе знать в виде периодического чувства потерянности и приступов плача. Страшно и больно было наблюдать со стороны за тем, как война исказила и облик и душу молодого человека. Также страшно и больно было гадать и о том, что именно случилось с ним, помимо тех событий, результат которых был и так максимально нагляден. Успокоением молодому ветерану служила только тишина, и иногда кружка чего-нибудь крепкого, несмотря на наше неприятие злоупотреблением хмельного зелья. Дабы бедняга в алкогольном дурмане не крушил всё вокруг себя, мы старались заглушить боль его душевных ран, стараясь ознакомить с содержимым нашей библиотеки. Особенно с Богословием о милости Диоса, дабы человек не терял надежды в этот тяжёлый час, даже после ужасного разочарования в силах небесных. Насколько я мог понять, семьи у него не было, ибо прибыл он сюда совершенно один и практически без денег. И о причинах отсутствия с ним родственников, я мог только догадываться и понимая всю сложность положения нашего временного сожителя, не задавал ему никаких вопросов о его жизни на материке и о причинах прибытия именно сюда. Хоть меня и разрывало любопытство, поскольку я в жизни не видел ничего кроме того что меня окружало, совесть моя была сильнее. Вопросов не задавал и мой отец, последнее время уделяя всё меньше времени дому, по сути проводя чуть-ли не каждый день в храме, даже когда в этом не было необходимости, будто он каждый день стремился уединиться там для молитвы, хотя даже я не уделял так много времени мольбам. Казалось что на него, как и на многих, также повлияли новости с полей. Не имея возможности сделать что-либо, люди просто пытались сохранить себя в добром расположении духа. Одни засиживались в портовой таверне, другие, подобно моему отцу молились каждый день, порой по несколько часов. В дни молитв некоторых из них я имел возможность наблюдать в пределах Храмового Острова, силуэты которых терялись вскоре в тени его каменных колонн. За моим отцом такую же странность в поведении заметили и его родные. Дядя что в отсутствие отца растил меня, с недоверием и настороженностью смотрел на такое поведение людей, в последнее время держась подальше от Храма, что в последнее время особенно сильно вызывал у него чувство отторжения своим видом. Теперь ещё больше отторжения вызывало у него то, что это место, постоянно мрачное в серую погоду, наполняет чуть ли не сотня людей разных мастей, глубоко погрузившихся в молитвы, хотя ранее за ними не было заметно такого религиозного увлечения, доходящего чуть ли не до фанатизма. Иногда можно было заметить, как некоторые люди осознано не приступали к своим работам и совершенно спокойно шли на пристань, дабы погрузиться на лодки и отплыть на Храмовый остров. Дошло до того, что при последнем недавнем шторме не я один стал свидетелем того, как некоторые люди несмотря на удары ветра и волн, неотступно плывут на как будто непотопляемых лодках в сторону Храма, где как мне казалось, мой отец решил просто шторм переждать. Я и скорее всего не только я, в свете молний вспыхивающих посреди небесной мглы и среди раскатов грома внимательно наблюдали за этим, отбросив в сторону все дела, как только заметили в этом неладное. Наблюдая за тем, как лодки наполненные людьми, плывут без всяких признаков сильной штормовой качки, не говоря уже о том что в такой шторм любая другая лодка уже бы опрокинулась, я не мог сдержать всё более нарастающую дрожь. Как видимо её не мог сдержать ни дядя, ни наш сожитель ветеран, который ведь видел вещи и по-страшнее. Пугал сам факт непознанности этого явления, которое сначала казалось просто приливом религиозной самоотверженности, пускай и странной. Но ведь это уже не лезло ни в какие рамки. Даже бредовые мысли о том, что в храме заселились сирены, зовущие к себе глупцов, никак не подходили для объяснения этого явления. Как будто сама воля Диоса вела лодки, наполненные теми кто готов отдать жизни во имя его. Как будто из тьмы и забытья веков всплыла магия, некогда подвластная людям и другим расам. А ведь действительно, какие то остатки магии в нашем мире ещё остались. Правда все те кто ей в какой либо форме владел, будто намертво приковывались ко двору сильных мира сего. И никто из них, ни в наше время, ни во времена древнейшие, не имел сил и возможности так манипулировать бытием. Ибо как было сказано ранее, дело было не в податливости погоды, а в том что лодки в этот грозный вечер, плыли сквозь бурлящие воды прямо, как стрела выпущенная при отсутствии ветра. Однако даже не это было самым страшным и настораживающим. Если наблюдаемое нами в этот вечер естественно было крайне обескураживающим, я бы, хоть и не сразу, но всё-таки списал бы это на больное видение, вызванное усталостью и головной болью. Я бы с радостью принял это недоразумение, если бы мой отец вернулся с Храмового Острова домой, после окончания шторма. Всё могло бы быть немного спокойнее, если бы он вернулся домой, отложив хотя-бы на время старые фолианты и уделив время хотя-бы чтобы поговорить хоть о чём-то со мной. Но не вернулся ни он, ни как оказалось и все остальные, что в тот вечер отправились в сторону Храмового Острова. Об этом твердили все, родные и друзья которых, ударившиеся в молитвы и стремящиеся успокоить бурление эмоций в душе своей, отправились туда, не обращая внимания на попытки остановить их от выхода навстречу штормовому ветру. Да что уж там, из тех кто ушёл оказались даже те, кто вовсе не был человеком религиозным, по большей части проводившим свободное время за распеванием морских песен в хмельном дурмане. Вмиг после этого стали актуальны старые поверья и байки, связанные с соблазнительными сиренами или русалками, голоса которых якобы околдовали ушедших. Самые суеверные говорили о том, что эти самые сирены околдовали моего отца и захватили дом Божий, дабы кормиться телами и душами пришедших. Основание думать таким образом заключалось ещё и в том, что ушедшие не вернулись и на следующий день и на следующий после него. Я же оставался в состоянии неопределенности и непонимания происходящего. А мой сожитель ветеран как обычно хранил молчание, хоть и глаза его выдавали в нём такое же непонимание и ужасную взволнованность, что, как мне казалось, серьезно его озадачивало, ибо он и так увидел много чего ужасающего за всю жизнь, чтобы хоть чему-то ещё в ней удивляться. Молчал также и мой Дядя, всячески уходя от разговора на тему происходящего. И молчал он судя по всему не просто так, скорее просто выжидая момента когда можно будет озвучить свои мысли и подозрения по поводу происходящего. Произошедшее не прошло мимо населения островов и естественно наместника. На такой вопиюще странный и непонятный случай последовал ответ в виде, скажем так небольшой экспедиции на остров. Отряд вооруженных людей, вкупе с несколькими родственниками ушедших отплыли на Храмовый остров, дабы пройтись по нему вдоль и поперёк. Для этого даже снарядили старый и дряхлый корабль, чтобы патрулировать берег и нарезать круги вокруг острова, высматривая всех кто мог там находиться. К ней хотел присоединиться и я, от чего меня с трудом отговорил Дядя, дав мне указания ожидать его в гостях следующим вечером для серьёзного разговора. И если попытка отговорить меня от экспедиции была на грани провала, то спасла её возможность наконец-то услышать то, что Дядя мог сказать касаемо происходящих событий, до этого храня таинственное молчание.***
Сидя в мучительном ожидании, я по несколько часов смотрел на Храм, скрытый в лёгкой дымке. Неудачная экспедиция ожидаемо вернулась по домам ни с чем, но несмотря на это я всё равно наблюдал за островом, так окончательно и не отказавшись от желания отправиться туда самому. В свете этих событий, знакомые и близкие мне очертания храма, становились жуткими и таинственными, чего не должно вызывать место, что было твоим Предназначением с самого детства. Каждая колонна, каждая комната, каждая скамейка и каждый настенный рисунок… Клянусь Диосом, что я отчётливо видел, как в пределах храма прошмыгнули таинственные и едва различимые тени, ещё сильнее подстегнув мой страх, но ещё более сильнее подстегнув моё стремление раскрыть тайну происходящего. В этот момент я стал очень похож на своего сожителя, с которым я за это время немного даже сдружился. В последнее время у него даже получалось помогать в работе по дому, несмотря на отсутствие правой руки и так и не окончившиеся приступы болезненных видений. Он смотрел на Храм также как и я, видимо чувствуя тот же самый страх неизвестности, который можно было немного притупить лишь вином, который он в этот день и пил понемногу, стараясь держать себя в руках. Я же несмотря на страх, оставался верен своим старым убеждениям и не притрагивался к одурманивающему напитку, что мне предлагал порой новоиспечённый друг. Так мы и сидели у окон, пока не стемнело и пока не пробил час, когда обычно в дом возвращался Отец. Дядя постучался и был впущен внутрь. Он был хмур как никогда прежде, в принципе как и мы. С собой он принёс некий свёрток, содержимое которого не могло меня не заинтересовать. Присев в гостиной и немного притушив свет свечей, Дядя положил свёрток на стол и развернул, немного отпрянув от него, словно от содержимого исходило зловоние. После, Дядя пригубил немного вина из чашки и предложил мне взять то что было в свёртке. А была там книга, как мне казалось знакомая, возможно потому-что я мог видеть её в детстве среди экземпляров нашей библиотеки. Но в то же время, подобной книги в нашей библиотеки не было, будто она выскочила прочь из моей памяти в определенный момент. Книга была естественно затхлая и чахлая, которую от разложения на пылинки хранили тщательно в местах глубоких и холодных. Название и содержимое книги, которую я начал внимательно изучать, были написаны на неизвестном мне языке, хотя я для своей службы усиленно занимался изучением языков, зная как минимум пять, включая родной имперский диалект. Среди неясных мне слов, встречались разве что знакомые буквы, как будто позаимствованные из разных языков, либо написанные на языке гораздо более древнем или далёком. Книга не обладала даже иллюстрациями, хотя по крайней мере если бы они и были, то представляли б собой размытое чернильное месиво. Так что понять, о чём эта книга могла бы быть, я просто напросто не мог. Но главным было не это, ибо Дядя наконец то начал излагать то, что долго в нём таилось. Как оказалось, когда мой отец пребывал в библиотеках Хагосса, он пребывал там скорее всего не за тем, чтобы почерпнуть знания о деле своём. Ведь из путешествия своего он принёс именно эту книгу совершенно неясную ни мне, ни тем более Дяде. Более того, со слов Дяди судя по всему привезена была не только эта книга. Речь шла о нескольких таинственных фолиантах, с таким же таинственным содержанием. Я мигом перерыл всю библиотеку, не обнаружив ничего странного, после на ходу определив что скорее всего, все остальные фолианты отец мог взять с собой на остров. Несмотря на неясность содержания, происходящее было просто немыслимым. Неужто отец мой ударился в ересь, осквернив ей душу свою, души наших соседей и сам Храм, который поклялся оберегать. Дядя добавил к этому несколько деталей, что полностью обрисовали картину общей странности моего отца, черты которой я замечал с детства, но придал значение им лишь в эти последние дни. Отец как заколдованный молчал о том, зачем ему эти книги и никогда не давал даже малейшего намёка касаемо их. Не было ясно, зачем он искал именно их и тем более зачем притащил с собой эти, как сказал мой Дядя «Рукописи о Сокровенном», о содержании и происхождении которых судя по всему не знал никто в этом мире. По крайней мере таились надежды узнать что-то из книг, что мой отец мог взять с собой на Храмовый остров, надеясь на их более качественную сохранность и ясность. Со слов Дяди, он чаще меня наблюдал за тем, как мой отец часами сидел именно над этой книгой, держа под рукой чернила и кипу листов, судя по всему или переписывая содержимое… или переводя его на наш язык. В этот же момент я вспомнил моменты из детства, когда отец поначалу спокойно и впоследствии более властно, выводил меня из своей комнаты, когда я забегал в неё ведомый любопытством и желанием провести время в семейном тепле. Дяде моему в этом плане везло немного больше, когда он много лет назад подловил момент, когда отец ненадолго оторвался от своего дела, прервавшись на дрёму. Дяде в тот момент удалось посмотреть пару строк, с целью также утолить любопытство и обнаружив на листах пару загадочных и неясных не то что строк, скорее обрывков что должны были вскоре сформироваться в цельную картину. Единственное что из этого вспомнил Дядя, были несвязанные между собой, но при этом всё равно жутковатые и таинственные слова и понятия: «Глубины Мира и Границы его. Живущие у наших порогов. Непознанные тайны и времена древнее древних. Живущие за гранью времён. Сокровенные культы. Забытые, спящие, ждущие часа своего.» При попытке понять все эти озвученные обрывки, передо мной всплывали образы из книг, что в сказочной форме передавали древние легенды и мифы о магических существах, древних и не очень, злых и добрых, с которыми пересекаются герои. Однако это ожидаемо было далеко от того, что мы пытались осознать, впервые столкнувшись с тем, что нельзя объяснить даже вмешательством Диоса. Только разве что… Вмешательством Лукавого Злого Духа. И последующие слова моего Дяди только сильнее закрепили мой вывод… и даже более того, заставив меня дрожать от ещё большего страха и непонимания. Слова Дяди касались моей матери, которая, как мне уже было известно, умерла при родах и тем самым сподвигла моего отца на поиски покоя и знаний. И уж лучше бы это было так. То что рассказывал Дядя, изо всех сил стараясь не прибегать к чарующему пьянящему напитку, было просто немыслимо. Даже более немыслимее того что мы наблюдали пару дней назад, при всей бредовости происходящего. Ведь теперь, сюжеты из старых сказок и легенд становились не просто правдой, но и касались меня, обволакивая ауру моей души неведомым проклятием за связь с существами, что в легендах несли горе роду человеческому. По итогу сбивчивого рассказа оказалось так что моя мать при родах не умирала. Всё было вовсе не так. Тогда, много лет назад, Дядя мой в течении нескольких дней наблюдал картину того, как мой отец пребывал в Храме не один. Поначалу ему казалось что моего отца сопровождает прихожанка, пока он не осознал что девушка эта вовсе не из их краёв и не их крови. Неземной красоты женщина в странных тонких белёсых одеяниях, ходила с отцом моим меж колонн, порой теряясь вместе с ним в темнейших уголках острова, так и не дав понять цель своих действий. Мой Дядя на тот момент времени, мог об этом только гадать, не переставая молиться за душу моего отца, теперь уже очевидного предателя. Я просто не мог поверить, как мой отец мог допустить это с собой. И вот в один из дней, отец мой вернулся с Храмового Острова с маленьким мною на руках, позже отправившись на материк за этими еретическими книжонками. Дядя добавил что с того момента периодически всё-таки видел эту женщину, порой в компании с отцом моим, блуждающими в тени храмовых колонн. Вспомнил я и сам то, что тоже наблюдал нечто такое, будучи ребенком не придав этому значения. И более того, в моей голове всплыли моменты памяти младеческой. Моменты отрывистые и размытые, за которыми я едва мог различить красоты Невидимого Мира, частичкой которого сейчас стал наш Храм. На меня столько всего свалилось, что я еле еле держался на ногах, пытаясь сформировать заново всплываемые события и факты из детства, чтобы сделать из этого хотя-бы подобие картины происходящего, которое сейчас предстаёт передо мною в виде бесформенных и обескураживающих кусков и обрывков. Я вспоминал внутреннее убранство Храма, вид помещений и в принципе все места по которым водил меня отец, с самого начала готовя преемника. Вспомнил я и то, что никогда не был в нашем семейном склепе, пристроенном к Храму, хоть и неоднократно попасть туда хотел. Вспомнил я и то как отец знакомил меня со всем содержимым и занимательным в библиотеке, видимо решив пока не посвящать меня в тайны одного, а может даже и не одного древнего и неясного манускрипта. Точно также он показал мне все важные элементы Храма, составляющие жизнь Божьего слуги, лишь в семейный склеп не дав мне войти, тая от меня страшную тайну, которую я сейчас неизбежно постигаю. У меня не было слов чтобы что-то сказать в ответ, не было никаких идей и сил. Новости что принёс мне Дядя, всплывающие воспоминания и осознание глубины происходящего, вкупе с моим происхождением навалились на меня как волна. По окончанию дядиного рассказа, я просто сел за стол и вперил взгляд в пол, будучи полностью потерянным. Я не кричал, не плакал, не бранился и не покрывал всё вокруг проклятиями. Я просто сидел и молчал, разве что громко вздыхая и начав налегать на вино, которое зарёкся пить. Сегодня увы без напитка никак, ибо в противном случае я просто сорвусь с цепи как злой пёс. Я не знал чего от себя ожидать и не знал, чего хотел. Во мне кипел гнев на самого себя, что я в течении всех этих лет не смог заставить себя глубже заинтересоваться делами семьи, отдав всего себя на подготовку к будущей службе и закрыв глаза на многие странности. И к гневу моему, как паразит крепился вопрос, кем я являюсь на самом деле. Человек ли я, если всё сказанное Дядей является правдой. Мне не хотелось ему верить, хотелось выкинуть из реальности и тайные рукописи и необъяснимые события. Мне хотелось выкинуть всё что вело меня к этому моменту, будто я совершил непоправимую ошибку и в страхе жду наказания. Запивая потрясение вином, я даже забыл о великом учении Диоса, тем самым лишь ещё сильнее закапывая себя в глазах Всеотца. Дядя же, видя моё состояние, судя по всему также испытывал некую неопределенность. С одной стороны он испытывал сильное сожаление, открыв мне эти болезненные тайны. Но с другой стороны в нём наличествовало и смирение, ибо в этой ситуации, хранить тайны становится просто бессмысленно. Но помимо этого, несмотря на затуманенное сознание, подсознательно я чувствовал что Дядя рассказал мне не всё и судя по всему, не будет мне рассказывать даже если я буду молить его стоя на коленях. Я и так узнал сегодня слишком много, находясь на грани забытья, которое возможно временно помогло бы мне успокоиться и принять дальнейшие решения. К тому моменту, полностью смирившись с результатом своих действий, Дядя вздохнул и начал собираться обратно к себе домой, оставив таинственную рукопись на столе. Он попрощался со мной и с другом, что всё это время сидел в углу, неспокойно вздыхая от того что пришлось узнать и ему. Случившийся разговор пусть хоть и пролил немного света на происходящую бесовщину, но как и во многих других случаях, добавил новых тайн и вопросов, которые я, если бы был в состоянии духовного равновесия, хотя-бы более менее постарался бы раскрыть. И более того, это желание возникло у меня этим вечером, несмотря на шторм меня обуявший. Но желание моё временно притупилось, когда Дядя, уже пересекая порог навстречу ночной мгле, предостерёг меня от дальнейших действий. — «Как и ты, я тоже хотел бы чтобы твой отец вернулся обратно. Я хотел бы его вернуть. Но лучше не плыви к острову, и не входи в храм. Нам лучше не знать, что скрывает бездна, даже если она находится у нас на пороге.» — после чего Дядя закрыл дверь и зашагал в сторону своей фермы, желая как можно быстрее достичь её пределов и переждать нахлынивающий страх в уюте и семейном тепле. Я же, морально уставший и плюс ко всему ещё и впервые в жизни пьяный, попросту не выдержал и провалился в сон, просто уложив голову на стол, совершенно не замечая неудобств. Мне хотелось отдохнуть от этой неясности и неразберихи, отдав себя в руки спокойствию, которое к сожалению было нарушено последними словами Дяди. После них о хорошем сне можно было забыть, что в итоге и случилось. Ибо сны мне снились довольно дикие. Десятки, если не сотни больных образов и картин промелькали передо мной, резко встревая прямо перед моими глазами и постепенно угасая в тенях, имевших отвратительные и жуткие очертания. Образы из-за грани времён были неописуемо завораживающими и одновременно отталкивающими, ещё подстёгивая дрожь моей души, грозясь лишить покоя на всю мою жизнь, если не более.***
Благо поспать я всё-таки смог, во сне убегая от ужасных образов и мыслей, как будто пытался убежать от правды что я узнал. Бегство моё было успешным, раз уж я проснулся поначалу в полном спокойствии, несмотря на боль в голове после выпитого. Холодный утренний эфир окружал меня, обволакивая комнату и мир за пределами дома серыми цветами, побуждающими приступить к работе несмотря на соблазнительное желание поспать ещё чуть-чуть. Как раз сон всё ещё владел одноруким другом моим, что на удивление мирно спал в своей комнате, не подавая признаков своей душевной болезни. Так было спокойно и приятно на душе, с учётом тёплого штиля снаружи, что я, ожидая скорого ухода боли в голове, начал думать о том что всё происходящее в последние дни, было не более чем сном. Я сам того не осознавая, ждал появления отца на пороге, оставив в своей памяти о прошлых днях лишь шторм, что стал причиной задержки отца на острове и как следствие, моего волнения, которое я по неопытности решил залить тем что зарекался пить. Боже правый, до чего же были жалки мои попытки забыть то что видел и то что слышал вчера. В ожидании сидя за столом, неведомая сила заставила меня повести глазом на предмет что лежал передо мной на столе и который я никак не хотел замечать. Взглянув лишь раз, мне этого оказалось достаточно, чтобы убывающая головная боль снова начала набирать обороты словно жернова, как пшеницу перемалывающие мой разум в кровавую кашу. Я с сожалением был вынужден признать, что возникшая перед нами проблема никуда не ушла, ставя нас перед обескураживающей развилкой. Всё то что я пытался забыть снова всплывало в голове, особенно когда я, просто для проверки стал листать эту проклятую рукопись, с неясными мне словами на неясном языке. Даже более того, помимо вновь выстраивающейся в моей голове картине происходящего, к её интерьеру добавились образы из снов что мучали меня всю ночь. Поначалу то были знакомые мне образы, всё то о чём я читал из записей о древних легендах и сказках. Все знакомые образы из историй страшных и таинственным, и до историй увлекательных и героических. Мало того что эти образы драконов, призраков, змей и оборотней, снова обретали в моей голове ареол угрозы и страха, который я испытывал в детстве при прочтении, так теперь к ним добавились постепенно и образы гораздо менее различимые, гораздо менее ясные и от того настораживающие. Как будто за спиной сказочного зверя, возникала таинственная тень и поначалу бесформенные черты её материального источника. Мне становилось ещё более дурно и просто невыносимо, вследствии чего я мигом закрыл книгу, ожидая теперь когда боль в голове снова начнёт затихать. Казалось будто на книгу неким магом наложено заклинание, чтобы непосвящённый не мог так просто даже ощутить таящееся в нём знание. Только мой отец знал содержимое этого фолианта, как и содержимое других таких же проклятых книг, что сейчас вместе с отцом моим сокрыты где-то в тайных помещениях храма, о существовании которых я подозревал, несмотря на старания отца сокрыть это от меня. И последние слова Дяди моего не выходили из моей головы. Тем временем проснулся и мой друг, в отличии от меня уж точно не в настроении располагающем к спокойствию. Выглядел он не лучше меня и я отлично понимал почему, также как и он с пониманием смотрел на меня, поначалу храня молчание. Пока как я не мог долго сдерживать себя, рассказав всё как есть о снах своих, пока он спокойно слушал и не перебивал, несмотря на то что на лице его невооружённым глазом можно было разглядеть волнение столь неприятное, будто он мыслями вновь вернулся в тот день, когда война втянула его в первую волну последующей мясорубки. Его трясло и с него стекал пот, мне даже казалось что в процессе своего рассказа я слышу быстрое биение обоих наших сердец. И как ни странно, когда пришёл его черёд рассказывать о сегодняшних сновидениях своих, мало отличимых от моих за исключением некоторых кровавых элементов, волнения за ним практически не замечалось. Ему будто становилось легче, когда выдалась возможность выложить всё на собеседника, которому в этом контексте также нечего терять. Я также спокойно слушал, даже не думая перебивать, до тех пор пока не дошло до момента, который он не хотел озвучивать, несмотря на отсутствие в нём страха на данный момент. Как я не просил, он наотрез отказывался описывать один из моментов своего сна, несмотря на то что с учётом того что я узнал, трудно придумать что-либо ещё, способное меня пошатнуть и ввергнуть в пучину страха. Настаивать ещё сильнее я не стал, отложив это дело на потом, в итоге оставшись вместе с ним в полной тишине непонимания того, что делать дальше и как вернуться к тому, что мы должны были делать каждый день. Мы просто сидели, переводя взгляд в разные места и всякий раз возвращаясь к окну, из которого открывался вид на остров, что стал вселять в меня страх сильнее чем раньше. Но несмотря на страх, его колонны, стены и окна, скрывающейся в них тайной завораживали нас и всё больше понуждали к принятию решения, которое нельзя откладывать. Несмотря на слова Дяди, я желал хотя-бы проверить сам, что там и как, уже готовый смириться со своим еретическим происхождением и фактом того, что отца я не увижу никогда и мне придётся жить с этим дальше, словно с проклятием, которое я никогда не отмою. Шли часы безмолвия, а мы всё никак не могли оторвать взгляда от окна, наблюдая за тем как в Храме переливаются тени от волн и облаков, пока ещё не образующих шторм и бурю, которые в ту неясную ночь чуть-ли не накрывали его стены и грозились смести его с лика скалистого острова. Я просто смотрел и понимал, что это так просто нельзя оставить, несмотря на все предостережения и опасности. Не мог я просто так взять и отбросить от себя то, что так или иначе оставалось для меня близким. К принятию решения меня подталкивало не любопытство и даже не желание познать тайну, но связь с этим местом, корень которой детство моё и которая, как моя связь с семьёй, не могла быть так просто оборвана. Не такой я человек, чтобы оставить то что было мне близко, несмотря на испытанное и увиденное ранее, в чём я конечно завидовал Дяде, оставившим это всё несмотря на поначалу нерушимую связь. В определенный момент, я попросту не выдержал и начал собирать вещи, стараясь взять с собой на остров всё самое необходимое на случай того, если шторм вынудит нас посидеть внутри мрачного убранства храма. Не дожидаясь у себя в гостях людей наместника, что должны были прийти для обсуждения того что делать дальше, я просто собирался словно в последний путь. Я ничего не говорил, даже мысли в голове не устраивали спор между собой, дав мне возможность с ясным умом собираться на остров, чтобы хоть что-то понять и хоть что-то найти. Подобная безмолвная решимость поначалу ошеломила моего друга, который сопровождал мои действия взглядом сначала полными непонимания, на смену которой пришли взволнованность и не менее решительный протест, ведь Дядя дал нам предостережение не просто так. Но как и в начале подготовки, мой разум был ясен, хоть и пошатнут. Я не хотел спорить с другом и тем более не желал устраивать с ним перепалку, ибо я никогда не был человеком упивающимся превосходством в чём либо. Я лишь молча собирал вещи, своим же молчанием показывая своё осознание таящейся опасности и следовательно никуда не ушедший страх перед ней. Я собирался на остров одновременно вопреки и благодаря страху, тем более ни к чему не принуждая друга, совершенно спокойно предоставив ему возможность самому выбирать что же он будет делать. А оставить меня, своего попечителя, молодой ветеран не мог из-за оставшихся осколков его души, которую я и мой отец пытались собрать с тех пор как он прибыл на край света. Так что спустя некоторое время не сдержался и мой друг, также начав собираться и догоняя меня, покуда как я уже покинул порог и посреди серого утра, преодолев забор нашей усадьбы, направился вниз по дороге, ведущей через скалы к каменистому пляжу и стоявшему на нём причалу с нашими лодками. А само утро ни коим образом не поприветствовало нас, не удосужившись послать нам навстречу даже бродячего пьяницу, не говоря уже о соседях фермерах и рыбаках. Я хоть и не особо стремился к такой расстановке, но не мог не признать странности того, что это утро настолько тихое для нас, когда как в это время наверняка кто-то чем-то занят. Настолько было тихо, что мне на время показалось будто вся округа пуста. И только наблюдение одного из соседей за работой в поле слегка меня успокоило, всё равно не избавив от ощущения того, что пустота наполняет дома по соседству, не то что тропы и поля.***
Подготовка к отплытию не заняла много времени. Также и наш путь до Храмового Острова не должен был длиться долго. Погода была настораживающе спокойной, что зачастую говорило об очередном и скором приходе шторма. Как обычно затишье перед бурей, в течении которого мы надеялись как можно быстрее сделать всё необходимое, если нечто неизвестное не встанет у нас на пути. А ведь мы ожидали именно этого, с тех пор как узрели таинственную рукопись. Результат же предыдущей проверки на острове, прошедшей без проишествий, как будто покинул наши головы. Хоть мы и не желали встретить нечто опасное, но даже оно было предпочтительнее обычного ничего. Как ни крути, пугала нас именно что пустота и неизвестность. И избавлением от страха могло быть лишь его преодоление. Тем временем я налегал на вёсла, а друг сидел у руля, имея возможность напрямую наблюдать за очертаниями Храма, что неумолимо вырастал перед нами. Казалось бы, Храм из-за маленьких размеров самого острова не мог представлять из себя нечто величественное и могучее. Однако вопреки всему, Храм, стоящий на вершине скалистого острова, умудрялся величественно возвышаться над морской гладью. Вместе с ним величественно смотрелся и пристроенный к нему рудимент, который по сути своей должен был быть маяком. Я не имел возможности оценить эти черты в течении этого часа, пока мы тихо и спокойно рассекали водную гладь, чёрную словно бездна. Но я видел глаза своего друга, что как и в доме так и здесь, смотрел на нашу цель так завороженно, словно на него наложили заклинание. Его глаза были раскрыты так ясно и широко, что я сумел частично осознать красоту представшей перед нами картины, наблюдая еле видимое отражение в его завороженных глазах. А вокруг нас всё витала тишина, которую не нарушали даже чайки, видимо спокойно спящие в своих гнёздах, вопреки своей природе назойливо витающих над головами, тварей. С ними видимо в состоянии покоя пребывали и рыбы, что не попадались нам на глаза в течении пути. Ну а редкие появления живых существ в пределах нашего зрения, были скоротечны и не имели сильного значения. Не было такого чтобы животные обходили остров стороной, но и не было такого, чтобы они же яростно в его пределах копошились. А ведь страшные сказки и легенды говорят именно о таких вещах, знаках предостерегающих. Тем временем лодка наконец-то достигла пристани, к которой приставали ранее десяток лодок и побольше, в день службы порой наполненные до отвала, и рифов не страшась плывущие к Храму, восславить Всеотца нашего. Пристав к берегу, мы не забыли сделать то, что делали все и всегда, затащив лодку в глубокую и обширную прибрежную пещеру, уже предвкушая скорый приход шторма, который до глубин этой пещеры не достанет никогда. Несмотря на все неудобства, мой спутник хорошо справился с этим и мы незамедлительно отправились к ступеням высеченным меж скал, ведущими на самый верх, где в небольшой долине выжидающе стоит наша цель, окружённая острыми скалами словно стеной. — «О Всеотец, что сейчас происходит на глазах моих.» -: узрев обитель Бога нашего вновь, так близко и так явно, мои глаза расширились также как и у моего спутника, всецело поглощённые представшей пред нами картиной. Храм что построили мои предки, храм ради которого здесь собирались жители со всех уголков нашего края… он будто в саму суть свою впустил тьму. Обтёсанные и скреплённые между собой камни, образующие стены и фронтальные колонны, ранее и без того мертвенно серые в цвете своём, теперь как будто наполнились некой тёмной эссенцией. Как будто их изнутри покрасили чёрными цветами одиночества и печали, подтверждением чего являлись разрастающиеся по его площади трещины, из недр которых чернота как будто выползала, расстворяясь в окружающем нас эфире, словно серые солнечные лучи. Такими же удручающими были и стоявшие в его окружении, деревца, с которых стекали капли морской воды, принесённые сюда волнами преодолевшими скалы и оставившим здесь лужи. А маяк что был пристроен к задней части Храма… Также источающий черноту, казалось что вздымал вверх выше обычного, ибо тучи уже заполонили небосвод, а с ними единые черты обрели и обводы детища предков моих. Детские воспоминания в моей голове лишь сильнее трясли душу мою, которая терзалась и страхом и печалью. Что же ты наделал, что же ты делаешь, отец. Наша поступь дополнила ряды многочисленных отпечатков следов, оставшихся от тех кто не вернулся и от тех кто пытался что-то разузнать. Мы шли вперёд, и Храм тенью поглощал нас, взывая в свои недра, которые, как мне показалось, я перестал знать. И я не знал, то ли знание об убранстве Храма покинуло моё сознание, или его не было вовсе. Во всяком случае, его внешние формы, фронтальные колонны, ровные и монолитные безликие стены, держащие на плечах своих его плоскую крышу с центральным куполом, были тем что я знал всегда, пускай и не в таком, отталкивающем виде. Трясущимися руками я схватился за бронзовые ручки дверей, источавшими затхлость не менее трескающегося камня и набрав воздуха в грудь, потянул двери на себя, ожидая в лучшем случае увидеть такое же затхлое и запущенное, но всё же знакомое убранство Божьей обители. И хотя бы здесь Всеотец смилостивился над нами, предоставив моим глазам именно то что я и ожидал. До того нас успокаивала обыкновенность увиденного, что мы оба облегчённо вздохнули и более смело вступили внутрь, продавливая под собою пыль и окидывая взглядом мрачный серый зал, с обесцветившимися и потерявшими жизнерадостную яркость, настенными рисунками. Немногочисленные скамьи для немногочисленных прихожан что и ранее были не самым привлекательным элементом, сейчас выглядели не лучше, посему мы и не уделили им внимания. Мы медленно шли меж их рядов, оглядывая стены, наполненные безжизненными рисунками, обозначающими великие события в истории нашей веры, подвиги святых и благочестивых, наставляющих обездоленных и изгоняящих силы зла. Эти картины были предназначены для воодушевления и одухотворения тех, кто приходит сюда дабы хоть как-то дотянуться до благости, что источает Всеотец. Но сейчас, когда камни изнутри стали источать саму тьму, словно приняв проклятие принесённое отцом моим, эти величественные картины поначалу незримо, но со временем всё сильнее и сильнее искажались. Если сначала изображения просто выглядели скучно и серо, то когда мы приблизились к кафедре, на которой должна была лежать «Весть о Благости и Спасении», картины сами стали источать неясную тень, искажающую смыл того что было изображено. Но как оно его искажало, я понял только со временем. Обнаружив кафедру пустой, мы пошли осматривать помещения по бокам храма. Несмотря на затхлость, склад с припасами был неприкосновен и имел внутри себя небольшой запас на случай шторма. Такими же неприкосновенными были и сундуки, что содержали пожертвования прихожан. Те кто пытался здесь что-то найти, видимо решили не пользоваться возможностью поживиться за счёт меня, имея все возможности выломать старые двери. Ни одно помещение не веяло некой странностью, за исключением конечно общего мрачного вида, к которому мы всё никак не могли привыкнуть, несмотря на поставленную цель желая покинуть это место. Храм был небольшой, отчего и смотреть тут было особо нечего. Но сам осмотр занял немало времени, раз уж за стенами храма и через старые дребезжание цветные стёкла окон отчётливо слышался рёв нарастающего шторма и шум вновь обозлённых волн, отчего мы не решились осмотреть заодно и маяк, не желая себе лишних сложностей, не говоря уже о подъёме на самую вершину, уже зная что там мы увидим лишь бескрайнюю черноту океана, бессмысленную, хоть и порой губительно завораживающую. Так что небольшую дверь в самом конце зала мы оставили без внимания. И поэтому путь нам остался только один, к которому вели те самые следы и приближение к которому мы на самом деле подсознательно оттягивали своей медлительностью и неторопливостью. Мы наконец-то приблизились к одной граней, что никогда не переступали, покуда для этого не настал час. Из-за небольшой площади и без того тесного острова, склеп являлся пристройкой к левой стене храма. Следовательно вход, как и в случае маяка находился также внутри, за массивными дверями. Вход естественно был широким, для удобства вноса тела в гробу, каменном или деревянном. Открывая двери, их скрежет словно призывал нас внутрь, ибо здесь уже по-настоящему хранилась тайна. Я не знал что именно ждёт нас там, также как и не знал и следовательно не представлял, как там всё было расположено и на что следует обратить внимание. А встретила нас тьма, которую я начал разгонять, зажигая фонарь, и ещё большая затхлость, с примесью сырости от нарастающего по углам, мха. В принципе увидели мы то, что частично и представляли, исходя из предположений, каким примерно должно быть убранство склепа. Низкий потолок, пустые крепления для фонарей и естественно сами гробницы, где покоился мой род, начиная с самого нашего появления на этих островах много столетий назад. Гробы стояли строго говоря в хронологическом порядке, в четыре ряда, вследствии чего склеп был больше широким, нежели глубоким. Хотя несмотря на это, ряды гробов шли дальше вглубь, куда не доставал свет фонаря даже частично. Мы всё ещё не знали, что именно мы ищем и посему неспешно пошли меж рядов по линии следов, иногда поглядывая на вытесанные под именами эпитафии и на обосновавшиеся даже здесь настенные рисунки, ещё более мрачные и искажённые чем в основной зале. До поры до времени, некоторым гробам мы вовсе не уделяли внимания, поскольку с течением времени всё ближе приближались к концу помещения, где пред нами предстала странная картина, где следы и заканчивались. В стене пред нами, не испещрённой рисунками, словно настенные скульптуры стояли выпуклые и угловатые плиты. Казалось будто за неимением места, новые гробы были влиты в стену, что здорово констрастировало с имеющимся положением вещей. И действительно, последние гробы стоявшие в ряду, судя по надписям принадлежали моему деду, прадеду и прапрадеду. А что было пугающе странно, так это не только отсутствие гроба моей матери, что только подтверждало историю Дяди, но и отсутствие гробов с жёнами моих дедов. На минуту мне стало до того дурно, что я готов был упасть в обморок. Вновь вспомнив о плитах в стене, я хотел надеяться что именно они и принадлежат моим последним предкам по женской линии. Об этом могло говорить ещё имеющееся свободное место в стене, возможно в скором предназначавшееся моему отцу и мне. А отсутствие надписей на самих плитах будто умышленно ускользнуло от меня, стремившегося хоть как-то успокоиться. Будучи в полной тишине, не вымолвив ни слова друг другу в течении всего проведённого здесь времени, мой спутник судя по всему интуитивно понимал, к чему всё клонится. Он то, будучи никак не связанным с моей семьёй, следовательно хоть и чувствовал себя нехорошо здесь, но всяко лучше меня, метающегося на грани безпамятсва, если не помешательства. Дабы я не упал, мой друг помог мне присеть у одного из гробов. Я сидел и передо мной был один из настенных гробов, в котором, как я хотел надеяться, лежат истлевшие кости моей матери или бабки. Даже в стремлении познать правду, я не желал нарушать писанные и неписаные законы, запрещающие тревожить мёртвых. Более того, моя наивная совесть становилась преградой перед моим стремлением узнать что-нибудь в независимости от того, что это сделает с моей душой. Успокоится ли душа моя, или превратится в обитель горечи и безумия. Ведь не просто так, все сказки и легенды учат не лезть туда, куда не следует. И лишь лицезрение некоторых деталей, позволило оттолкнуть мою совесть в сторону. Вспомнив устройство этого склепа как пристройки, с этим я вспомнил как его окончание, где мы и находимся, плотно примыкает к скале. Видимо сама стена и была скалой, что была обтёсана до идеальной ровности. Вместе с этим, к этому факту добавилась вышеозвученная деталь, которая разделяла наши поиски на от и до. Присмотревшись к крышке настенного гроба, я почувствовал лёгкое дуновение воздуха, исходящее из щели меж плитой и стеной. Зная что если бы там был настоящий гроб, воздух бы оттуда не шёл, я со смирением и с нарастающим страхом принял факт того, что именно за этой крышкой нас ждёт то, чего мы точно не знаем и не знали никогда. Дав знак другу, мы поддели крышку с помощью меча, который он взял с собой и аккуратно открыли её, стараясь её ровно держать, чтобы она не упала загремев и тем более не разбившись. Хотя перед представшей картиной, такие неудобства как грохот камня казались мелочью. Скрежет камня открыл нам новую тайну, ещё более страшную. Пред нами открылся проход, если его конечно можно так назвать. Скорее сплошное тёмное пространство из которого нам навстречу летел холодный воздух, странный запах которого не был похож на затхлость, которой мы и так пресытились. Посвятив немного фонарём, ситуация немного прояснилась. Это был скорее всего туннель, подобный шахтёрскому, на землянисо-каменном полу которого можно было рассмотреть некую широкую, уходящую во тьму линию. Наши поиски привели нас к одной из разгадок о пропавших, ибо эта линия представляла собой протоптанную область, о чём говорили еле различимые черты следов от подошв сапог и башмаков, которые на каменной кладке что храма, что склепа, были не так заметны. Заходить внутрь мы пока не спешили, для верности осмотрев другие надгробные плиты в стенах, к своему страху и сожалению обнаружив что воздух идёт и оттуда также. Понятное дело, что толпа далеко не сразу пройдет через проход шириной в одного человека. Следовательно эти проходы шли паралельно друг другу и должны были вести в одно место, место где пропавшие и мой отец собрались для дел неугодных Всеотцу нашему. И судя по всему что мне довелось узнать, мой род уже давно отошёл от пути праведного. Еле-еле собравшись с силами, ведомый и страхом, любопытством и банальным чувством справедливости, я первым вступил во тьму. И мой друг пошёл за мной, хотя вполне себе мог оставить меня и имел на это полное право. Ибо я сам не знал, человек ли я и стою ли я жизни обычного человека, после раскрытия всех этих тайн. Но он ничего не говорил, перебиваясь лишь короткими фразами, пытаясь сохранять спокойствие в нас обоих. И так мы шли по туннелю, который постепенно и аккуратно шёл вниз, ибо идти по его довольно неровной поверхности было и без того неудобно. Звуки грома и яростного шторма, в этом туннеле преобразовались в еле различимый гул, похожий на землетрясение, которое при этом не затрагивало сам туннель, что заодно был укреплён несущими балками. Наличие балок подтверждало родство туннеля со своими шахтёрскими собратьями, хоть тут ничего и не добывали. Идя по туннелю всё глубже и всё ниже, периодически останавливаясь чтобы подпитать фонарь, я между делом вспоминал истории о тех кто бесследно пропал, работая на шахтах южной части архипелага, и мне отнюдь не хотелось стать таким же пропащим, будь то из-за обвала или из-за ужаса глубин. На фоне того что я знал это конечно казалось мелочью, но некоторые элементы норовили сойтись в одну картину, которая связала бы все странности происходящие в нашем краю, к кульминации которых мы судя по всему движемся. Пройдя по туннелю уже более получаса, мы попали в более просторное помещение, где как мы и ожидали, сходились другие пути и где массы следов, спутавшихся и перетоптаных, становились ещё более неразличимой формы. Но они тем не менее, вновь линией продолжали идти дальше, в проход ещё более широкий и удобный, но в разы темнее всех вместе взятых. С учётом его широты, мой фонарь не мог его нормально освятить, из-за чего если в одной стороне от меня можно было узреть стену, то с другой стороны напротив, лишь непроглядную пустоту, в которой могла находиться большая расщелина или любое другое неудобство, на которое можно бы было наткнуться, слегка отклонившись в сторону на таком неровном полу. Так что пришёл черёд моего друга зажигать свой фонарь, держа его единственной рукой и идя со мной параллельно, вместе освещая себе этот путь, который как казалось, уже точно ведёт в никуда. Настолько плотной казалась тьма, источаемая и камнями и неизвестностью впереди, что нам казалось что мы вот вот ступим именно на эту бесформенную темень, чернее чем смола и чем крылья самого мрачного ворона. На тот момент времени, разум мой немного успокоился и гул от вихрящегося на поверхности, грома, тут был уже практически неразличим, оставляя нас наедине с тишиной и тьмой, в которой не обитали даже кровососущие летающие крысы. Мы были наедине с тьмой, что несмотря на свою сущность, хоть и нехотя но пропускала свет наших фонарей, который открывал нам новые, таящиеся тут секреты и истории. Почему истории… Потому-что спустя несколько минут, смотря то во тьму, то в пол, то в стену, нам постепенно и всё чаще открывались некие то ли метки, то ли насечки. И если изначально мы подумали что их тут оставили те, кто спрятался здесь для нарушения законов Всеотца, то идя всё дальше нам открывались всё более замысловатые следы, всё более необыкновенные насечки и во всё большем количестве. Настолько большем, что мы больше не могли уделять им столь мало внимания как раньше, останавливаясь всё чаще и всматриваясь всё внимательнее и пристальнее, пробуждая в нас дополнительный исследовательский интерес и новые неведомые страхи. Наблюдая за очередными начертаниями, я залез в сумку и достал тот самый фолиант, сверяя то что написано на страницах его, с тем что было нацарапано здесь. А нацарапано было крайне ровно и чётко, точно также как на страницах фолианта. Осматривая эти письмена, мой друг наконец-то разразился более серьезными и содержательными комментариями касаемо происходящего. Он и ранее говорил о некоторых деталях своей детской довоенной жизни. Но конкретно в этом случае рассказал о том, как видел подобные красивые письмена в одной таинственной пещере на самом острове Хагосс, будучи в компании таких же рисковых детей. Просмотр детьми этих надписей, по его словам был прерван предостережением со стороны одного из взрослых, которое потом перешло в полноценный запрет от родителей на посещение этой пещеры. Сейчас же нас предостерегал неугасающий страх, неясный и неописуемый запах и… звук. Гул шторма уже давно от нас оторвался и мог быть слышен разве что позади нас. Но этот звук был впереди, волны его бились о нас вместе с запахом, будучи таким же неясным и не поддающимся описанию. Он был еле слышен и тем не менее напугал нас, служа очередным предостережением, дабы мы в конце концов отстранились от жутких тайн. Но в этот раз, не любопытство и справедливость вели меня вперёд, вопреки страху, но чувство мне ранее незнакомое, схожее с навязчивым влечением, которому я просто не желал противостоять. Я будто стал не сам свой, подтверждая тем самым проклятие, принесённое предками моими. Я шёл вперёд, параллельно всё больше погружаясь в настенные письмена. Я шёл совершенно забыв про своего спутника, свет фонаря которого я также перестал замечать. Я не знал, шёл ли он за мной ведомый чувством долга и желанием помочь, или пошёл прочь из этого бездонного туннеля. Я просто шёл, погружённый в окружающие и завлекающие меня тайны, которые со временем становились всё более и более красочными. Пол, стены и потолок становились всё более ровными, сам туннель преображался передо мною, будто добровольно принимая меня как своего, а не нежеланного гостя. Я всё шёл и шёл, совершенно не ощущая время, погружаясь всё глубже во тьму, которая вызывала во мне и трепет и влечение. Я погружался во мрак с головою, как и в то что было изображено на стенах. Я увлечён был до того, что мне начало казаться, что язык фолианта и стен который был мне ранее непонятен и неизвестен, всплывал в моей голове ясной и логичной структурой, будто древние воспоминания от меня ребёнка, если не от меня былого. Я смотрел на надписи и постепенно понимал, что они мне говорят и к чему меня ведут. А когда туннель преобразовался пред мною ещё сильнее, я был на пределе. Трепет и влечение в душе моей, завихрялись ураганом который не поддавался управлению. В нескончаемых глубинах, в которые даже гипехейский гном не пожелал бы спуститься, несущие балки в определенный момент сменились на расписные колонны, гладкие и монументальные пращуры Древнейшего Храма в Этилосе. А настенные надписи постепенно переходили в полноценные рельефные рисунки, на которых изображалась великая история. Эта история, эти вытесанные в камне изображения, красота и изящество которых на тысячи голов превосходила то что люди пытались накарябать на стенах нашего храма, и были в сотни раз красивее работ эльфийских скульпторов. Изображения и фигуры, время существования которых наверняка превышало срок существования Великого Хагосса. Эти стены, что шли ещё дальше темнейшую глубь, заставили меня отложить книгу в сторону, всецело увлекая меня в изображенные на них истории, век которых нельзя исчислить ни годами человеческими, ни долгожительством гномов и эльфов и о содержании которых не знают даже старейшие маги и мудрецы нашего мира. Столь увлекательна была изображенная история, сколь неясны и с течением времени всё более неестественны и отвратительны были участники её, о которых не знал и не ведает до сих пор даже Всеотец наш, Диос. Изображённые на этих барельефах отличались от нас, детей Диоса, также сильно, как от нас отличаются мелкие ползучие гады. И что-то мне подсказывало, что даже сам Лукавый не имеет к ним никакого отношения. Людские черты в них словно волны морские, плавно но заметно колыхались, не желая удерживаться в этой хрупкой оболочке низшей твари, стремясь принять свою истинную форму. Форму которую мои глаза никак не могут описать. Они и так не были похожи на людей, хоть иногда и умели приобретать их внешний вид, порой более прекрасный чем у самого человека. И одновременно они не походили ни на одно живое существо, что мне довелось наблюдать в волнах океана или на страницах книг. Не похожи ни на спрутов, ни на медуз, ни на рыб, змей или птиц. Хотя некоторые черты перечисленных тварей, можно было усмотреть в существах на барельефах. Они были словно мокрая глина в руках ремесленника, принимая формы какие только им заблагорассудятся и смешивая в себе сотни разных черт. Их вид продолжал меня пугать своей непознанностью, которую я желал развеять, зная что мой отец с ними напрямую связан, а следовательно связан и я, не вполне человек, скорее всего несущий в себе кровь тех, кто создал эти барельефы, если не тех кто был на них изображён. Я всё шёл и шёл, давно уже отбросивший свой религиозный фанатизм, всё сильнее ведомый неведомым наваждением, навстречу тьме, желая увидеть отца и то что он здесь притаил. Запах и звук становились всё более осязаемыми и отчётливыми. Я слышал как где-то вдали, словно блестящая иска, чрез тьму рвётся многоголосый шёпот, за которым я шёл словно за следом, продолжая поглощать вытесанную на стенах историю. Историю жития этих Древних в глубинах нашей Земли, будь то в похожих тёмных туннелях, самый глубоких ущелий в океане или даже в сферах за всеми мыслимыми и немыслимыми пределами. Жизнь их, среди которой не было места человеку в своей единственной форме. А даже если на барельефах и встречались исконно людские или даже эльфские фигуры, то лишь в виде действительно низших существ, которым Великие Древние оказывали внимания столько, сколько мы оказываем муравьям. Лишь занимательный объект для недолгого наблюдения, о котором не будешь сожалеть если случайно его раздавишь. Они жили здесь многие тысячелетия, пока предки трёх рас ползали по земле как черви. Они строили исполинские и невообразимые города, на фоне которых даже эти колонны, уходящие всё дальше вверх смотрелись лишь каплей в море. Они составляли свои законы, осваивали территории о которых мы всё ещё не знаем и вели войны, размах и величина которых превосходила все известные войны, будь то реальные или даже легендарные, возможно являясь вдохновением для этих умопомрачительных легенд. Недолго я пытался сохранять свой разум даже в жалком подобии спокойствия, перестав искать объяснение увиденному ещё когда началась вся эта история. А теперь я приближался к её концу, навстречу этим звукам, навстречу этому запаху, дабы узреть отца своего и то к чему он видимо и стремился все эти годы. Тьма предо мною постепенно рассеивалась. Красиво украшенный туннель становился всё больше, заливаясь неким свечением, немного напоминающем синеву. Свечение не было ярким, но вполне себе затмило свет моего фонаря, что с этого момента просто беспомощно болтался на моём поясе. Свечением этим наполнился я, как солнечным светом озаряемый и послушно принимая его лучи, как будто это всё что я мог для себя желать. Я чувствовал как страх постепенно уходит от меня и душа сама обращается ко мне, что тут мне нечего бояться, ибо я был удостоен чести прийти сюда, благодаря стараниям предков моих. Я, готовый отвергнуть от себя всё человеческое, наконец-то дошёл до святилища между мирами, из серой действительности пройдя через тьму и теперь, навстречу свету. Пред мной предстала животрепещущая картина. По мере расширения туннеля я постепенно оказывался в пределах некой залы, которую поначалу можно было принять за довольно большую пещеру. Но стены этой залы, как и стены туннеля, были гладкими, ровными и блестящими, уходящими всё дальше и дальше. Этой зале не было конца ни вдаль ни вширь и даже не ввысь, к невообразимому пределу которой стремились ещё более величественные колонны, барельефы на которых я не мог разглядеть и не мог описать, ибо настолько они были велики для меня, пусть и частично, но всё же человека. И вся она была озарена этим свечением, источника которого я всё никак не мог найти, вместо этого наконец-то найдя источник чарующего звука и неясного запаха. В нескольких шагах передо мной узрел я фигуры, в количестве нескольких десятков, стоящих полукругом возле некой ямы, нескончаемые края которой были ровными как у колеса. Поначалу я не рассмотрел их лиц, лишь потом немного и тихо приблизившись узнав в некоторых из них людей, людей что я знал и которые пропали в ту таинственную ночь и цель которых была прямо здесь. Среди них узнал я и отца, заприметив рядом с ним фигуру некой женщины, умопомрачительно красивой, но в чертах которой можно было узреть то что сильно отличало её от человека. И теперь мне стало ясно всё. Моё сердце, готовое вырваться из груди, преисполнилось тоской и болью, природу которых трудно было определить, ибо я всё ещё не знал, больно ли мне было от нехватки материнского тепла или от осознания своей нечеловеческой природы и грехов моих предков. На глазах моих проступили слёзы, вызванные этим противоречивым штормом, когда как на лицах этих людей, что как и я смотрелись муравьями на фоне этих колонн, не было ни одной эмоции присущей человеку. И нет, то была не безмятежность и не равнодушие. Их глаза были пустыми словно стекло, а лица застывшими как лица скульптур. И только губы их еле заметно шевелились в некой молитве, которая и была тем самым звуком, что вместе с запахом завлекли меня сюда. А сам запах, описания которому я за всё время так и не смог найти, судя по всему исходил из этой самой ямы, становясь постепенно всё более осязаемым. А я тем временем, совершенно не осознавая этого, продолжал идти вперёд, подчиняясь уже не звуку, не запаху и даже не завлекаемый ритуалом, что вели мои отец… и мать. Я смотрел в саму яму, что на моих глазах становилась всё больше и казалось всё глубже. В этой яме, в этом провале или даже вратах, концентрировалась вся тьма земли. Та тьма чрез которую прошёл я, была лишь тенью этой бездны, разрастающейся передо мной. И всматриваясь в эту бездну, я чувствовал что бездна эта смотрит в меня и зовёт к себе. Я продолжал идти… и шептал слова что ранее в своей жизни не слышал, но значение которых знал глубоко в душе своей. Неумолимо я готов был стать частью этого ритуала, стать частью своей семьи и встретить то, что мне на самом деле было предназначено. Не великую тайну, но ясную картину. Я смотрел в пустоту, наблюдая как она будто вскипает с нарастанием наших молитв. Вскипает словно вода в котле, в котором ведьма на пару с колдуном варит свои зелья. Пустота кипела и плескалась, части её бесшумно поднимались в воздух ярящемся вихрем, что выползал из пустоты словно Великий Змей из своего подземного обиталища, постепенно обретая истинный облик. Тот самый облик, подобные которому я видел на барельефах и которым не было описания. Пред нами вздымалась сама тьма, меняющая формы и размер как только ей заблагорассудится. Тьма в сути которой были сотни ужасных и отвратительных ликов, перемешивающихся словно хвосты тысяч змей. С ними же сотни рогов и миллион клыков, в тысяче лязгающих челюстей. Поначалу лишь плод только больного и отравленного разума, теперь ясная явь в слезящихся глазах моих. Поначалу оно было бесшумно, беззвучно продолжая выползать, стремясь всё выше и шире, своею тьмой наполняя залу и нас к себе влеча, постепенно обволакивая нас словно паутиной. А мы и не сопротивлялись, желая стать едиными с этой тьмой и ввергнуть свои души в объятия её. Её лик вызывал у меня страх, но не ужасный а благоговейный, словно узрел я истинного Бога, желая коснуться этой вечности, частью которой я был с самого рождения. И всё это время в голове моей звучало: «Бессилен ты здесь, о жалкий Всеотец. Бессилен ты пред тьмой, как Лукавый был бессилен пред тобой. И ты бессилен перед тем, чтобы остановить меня.» Но в итоге я остановился, поначалу не зная почему. В определенный миг я снова стал собой, почувствовав руку на плече своём и следовательно вынужденый обернуться, что я и сделал, уже зная кто добрался сюда. Я обернулся и увидел лицо друга своего, о котором я совершенно осознано забыл, внемля зовущей меня тьме. И увиденное постепенно вынуждало меня принять настоящую реальность. Я увидел в лице его тот самый трепет, что поначалу мучал разум мой. А в глазах его, видевших это отродье Пустоты, читался запредельный ужас, в стремлении убежать от которого, он скорее всего вернулся бы даже на поле той самой битвы что искалечила его тело и душу. Посмотрев на него всего секунду, я обернулся вновь, дабы ещё раз окинуть взглядом наполняющий залу Ужас Глубин. И я взглянул, теперь уже не с трепетом и не со страхом от видения великого. Я взглянул на этот Ужас, с ужасом в глазах своих. Ужасом, сводящим с ума даже самых сильных и могучих мира сего. Что страх благоговейный, что ужас нестерпимый, я всё равно стоял на месте и не мог сдвинуться, беспомощно наблюдая как тьма пожирает фигуры людей, стены и колонны залы, а вместе с ними поглощая и свет. И лишь у друга моего наконец-то сработал инстинкт, сидевший в глубинах души наших предков, благодаря которому мы находили в себе силы бежать ища спасения. Не издав ни звука он дёрнул меня назад со страшной силой, оставив меня позади себя и толкнув своей единственной рукой, заставив меня бежать без оглядки. И я бежал, надеясь что друг бежит за мной, одновременно с биением сердца моего слыша позади нас звук, подобный сдавленному свисту. Звук не менее ужасный, чем то что издавало его. Я бежал по тёмному туннелю, благодаря самого себя за то, что даже при наваждении я не избавился от фонаря и не потушил его, имея возможность видеть хоть что-то перед собой, не сбавляя ходу ни на секунду. Но время шло и ровный туннель сменялся на каменистый и неровный проход с деревянными опорами, в котором я пуще прежнего боялся упасть, благодаря Всеотца что перед нами по крайней мере не было ям. Несмотря на то что уже известный нам вход в это гиблое был близок, я не хотел оборачиваться, лишь тая надежды что друг мой не отстаёт. Более того, я слышал его ровное дыхание, напоминающее о его солдатской подготовке, что лишь подкрепляло мои надежды. Но больше всего я надеялся на то, что Оно не наступает нам на пятки, ибо со светом фонаря мы бы ясно увидели как из темноты туннеля выползают её ещё более тёмные длани. Почти достигнув места схождения изначальных путей, сквозь биение сердца, сбивчивое дыхание и сдавленный свист, я услышал позади себя звук трескающегося дерева, с отчётливым оттенком звона металла. Я вспомнил что друг мой взял с собой меч, видимо решив им воспользоваться, о чём далее сказали ещё несколько таких звуков, после чего я услышал нарастающий треск камня и гул от обрушения туннеля, к которому заодно приближался и гул, о котором я тоже забыл. Шторм накрывший остров, так никуда и не улетучился и более того, пребывал в самом своём разгаре, из-за чего под ногами моими тряслась земля. Не хотелось выходить наружу в такой шторм, но в данной ситуации он был нашим спасением. Убегая от преследовавших нас тьмы и обвала, я наконец-то достиг склепа, пробежав пару рядов и впервые за всё это время обернувшись, в целях уже точно удостовериться, сумели ли мы это сделать вместе…или всё же нет. Ибо пожалел я своём действии, пожалел как ни о чём другом на свете. Я совершил ошибку ещё тогда, будучи в уюте нашей усадьбы, только сейчас полностью осознав её, как и невозможность её исправления. В нарастающих клубах пыли я не увидел своего друга, что было невозможно по всем принципам, ибо страшный обвал ещё не достиг склепа и мой друг просто не мог не успеть выбежать вместе со мной, учитывая узость изначального прохода. А увидел я своего отца, таким каким он был до отплытия на остров и каким он был у края бездны с матерью моей. Стоявший в глубине прохода совершенно нерушимо, его стеклянные глаза на внезапно омололдевшем лице, смотрели сквозь мои и цеплялись прямо в мою душу и используя этот миг как шанс вернуть меня на путь что был мне предназначен. Однако это было далеко не всё, ибо мой отец спустя ещё миг, оказался лишь частью извращённой мозаики. Всего лишь лик, среди переливающегося неисчислимого множества других, которые неумолимо ползли вперёд, лишь ненадолго остановленные обвалом, что наконец-то достиг входа в этот подземный мир зла. Я продолжал бежать, краем глаза наблюдая как ветер настойчиво рушит расписанные стены Храма и под порывами которого разваливался и некогда нерушимый маяк, так и не сумевший выполнить свою цель. Покидая пределы Храма, мой фонарь сорвался с пояса и разбился, ненадолго высвободив свой огонь, вскорь водой поглощённый. Снаружи волны вновь захлёстывали остров, лишь чудом не сбивая меня с ног, волей неволей дав мне возможность спуститься по вытесанным в скале ступеням и добраться до пещеры с нашей лодкой. Плюя на шторм я тащил лодку к воде, даже не зная откуда у меня взялись на это силы и продолжая плевать на неистовство природы, я кинулся в лодку и стал налегать на вёсла. Уж лучше я предпочту смерть в морской пучине, чем останусь на этом острове хотя бы на минуту. Я налегал на вёсла, будто стремился своими руками усмирить волны, как буйного жеребца держа за узду. Я плыл и видел как волны и ветер смыкаются над остатками нашего Храма, если не смывая всё за собой, то хотя-бы оставляя груду камней что никогда не растащат и которые останутся здесь, надолго накрыв вход в царство тьмы. Больше это место ничего не значило для меня. К сожалению даже это не могло окончиться так просто. Я смотрел на вмиг опустевший остров, сквозь капли дождя и взмахи волн, которые будто обходили мою лодку стороной. Но я этой странности не заметил, также как и отсутствие горечи от потери друга своего, что пытался остановить мчавшееся за нами богомерзкое отродье. Будучи на полпути между островами, я взглянул не столько на остров, сколько на горизонт, наблюдая как в очередной раз волны и тучи перемешиваются и образовывают страшные и величественные фигуры. Всматриваясь в них очередной раз, не отрывая глаз от каждого их движения, я заметил в них нечто. Я заметил то что вбило последний гвоздь в крышку гроба, где покоились мои разум и душа. Я увидел то, после чего я не смогу стать прежним, даже если во имя Всеотца и ближнего я отдам жизнь свою. Шторм вновь погрузил край наш во тьму вечной ночи, поглотив и солнце и звёзды, не давая проникнуть сюда ни одному лучику света. Но несмотря на это, будто в свете что источает сама тьма, по всему горизонту, в небесах и водной пучине, я вновь увидел то к чему тянулся и отчего пытался бежать. Сотни рогов и миллион клыков, в тысяче лязгающих челюстей. Неисчислимые переливающиеся лики, но теперь образующие собой один, ужасный, невообразимый и необъятный, взирающий на одного меня, всего лишь пылинку в его бытии.***
Я не знаю, как я оказался дома. Я помню только лица людей, что привели меня в чувство, обнаружив моё тело на берегу и перенеся в мой дом. Кроме нескольких ушибов, на моём теле не было явных увечий или травм. Что было ясно лекарю, который был прислан по велению деревенской общины, то что я скорее всего не в своём уме. Судя по его словам, когда меня тащили я нёс несуразный и безсвязный бред. А нашли меня лишь спустя два дня после шторма, снёсшего подчистую Храм моего рода. Поначалу я хотел чтобы случившееся было всего лишь ужасным сном, точно также как и в день моего отплытия на остров. Но новость о моём пропавшем отце, друге и многих других жителей окрестностей, вернула меня в состояние на грани безумия. По этой причине, люди на службе у нашего наместника не сумели выудить из меня ни одного слова, побрезговав в итоге выбивать из меня информацию и оставив под домашним арестом и присмотром сторожа. Из-за пропажи моего друга на меня заодно и повесили обвинение в убийстве и сокрытии следов, решив особо не заморачиваться со мной. Так видимо я и останусь в своём доме, пока народ будет собираться в другом храме при Порте и пока по велению наместника я не отправлюсь в сумасшедший дом, а имущество моё будет передано в другие руки и род мой прервётся из-за моего стремления познать тайны. И люди до конца дней моих будут смотреть на меня с презрением и страхом. Таков итог моей короткой жизни, что сейчас стала хуже смерти, среди одинаковых серых дней. Дядя мой пропал в течении этих дней. Краем уха я слышал что некоторые видели его плывущим к острову, где он бесследно и терялся. В военное время у наместника нету ни времени ни желания остраивать островной Храм, что с течением веков давно утратил своё значение и теперь является лишь тенью прошлого, над которым будут сновать призраки тех времён, не говоря уже о том что покоится в глубинах под ним. Руины Храма будут нетронуты и это хорошо. В силу своего положения я не могу предостеречь окружающих меня людей, ибо даже наш суеверный народец не захочет поверить мне, убийце своего соседа, убийце своего друга. Они имеют на это право, также как и я имею право проклинать род свой, что связал себя с силами столь потусторонними и ужасными, итогом чего стал я. Но даже так, взгляд мой стремится к острову и руинам Храма его. Из-за кошмаров я не могу спать по ночам, проводя долгие часы в созерцании глубин ночной тьмы, мысленно возвращаясь в тот ужасный миг, когда я узрел нечто за гранью времён и был готов коснуться к тому, что обитало в потаённых глубинах Земли. Я вновь слышу этот шёпот, снова чую этот запах и даже порой вижу этот чарующий синеватый свет. Оно вновь взывает ко мне, желая одного меня, словно я недостающий для механизма бытия, элемент. И зов тьмы всё сильнее и настойчивее, звучание которого слаще чем шёпот возлюбленной. Тьма словно плачет обо мне, который с рождения был частью её. Слыша этот зов я чувствую тоску, которая берёт вверх над страхом и ужасом моим. Желаю быть я с этой тьмой. Чтоб ввергнуть свою душу в объятия её. Стать очередным ликом в ярящемся вихре Тьмы, пожирающей свет. Древние обитатели Земли ждут меня… и морская пучина даже не станет мне преградой. Совсем наоборот, она приведёт меня обратно в пучину где Они многоликие живут и вихрятся в танце тьмы. Они ждут часа своего и я присоединюсь к их триумфальному возвращению, пока измученная Земля заливается кровью истощённых низших тварей, час которых близится к концу. Нужно только выбраться через окно. И Стража меня не остановит.