Зов крови

Он был стройным и гибким словно клинок идеально выкованного меча. Дэймон видел в нем себя в юности. Такой же дерзкий и гордый, но чуть менее вспыльчивый. Его горячая кровь Таргариена смешивалась с холодным, рассудительным разумом и давала идеальное сочетание в виде характера, постоянно балансирующего на грани. Дэймон любил наблюдать за ним. Следил за идеальными движениями утонченного тела во время поединков, которое не совершит ни единой ошибки, наблюдал за выражением точеного лица во время застольев. Его малоподвижные черты лица придавали ему вид угловатой маски, но взгляд единственного глаза мгновенно заставлял многих окружающих ощущать легкий озноб. Многих, но не Деймона. Ему нравились моменты, когда их взоры пересекались. Эймонд никогда не отводил свой в сторону. Всегда смотрел гордо и уверенно. Случайное детское увечье не заставило его стыдиться себя. Но косые взгляды и усмешки он стерпеть не мог. Дэймон никогда не считал, что повязка как-то уродует его племянника. Внутренний стержень, холодную уверенность и долгие годы работы над собой невозможно перекрыть даже наполовину столь незначительным на фоне перечисленного недостатком. Эймонду было достаточно взгляда всего одного глаза, чтобы соблазнить любую девушку в замке. Деймон знал, но не часто замечал, что его племянник пользуется этим. С тех пор, как юноша повзрослел Дэймону было интересно, как Эймонд ведет себя с девушками. Он благороден и нежен с ними или, наоборот, груб и напорист. Дает ли знать о себе его драконья кровь в такие моменты? — Зачем ты следишь за мной, дядя? Дэймон никогда не дает застать себя врасплох. Он медленно разворачивается и сталкивается с гневом в зрачке напротив. Эймонд немногим уступает ему в росте, но из-за худощавого телосложения кажется хрупким на его фоне. Или это Деймону хочется так думать. — Мне незачем разубеждать тебя в обратном. Ты слишком умен и внимателен. Поэтому скажу прямо. Мне нравится это делать. В светлой радужке всего на долю секунды мелькает смятение, но Деймон замечает. Он обожает своей прямотой разоружать окружающих и сейчас получает особенное удовольствие, проделывая это с Эймондом. Но тот быстро берет себя в руки. — А мне не нравится, когда ты это делаешь, — твердо отвечает принц. — Правда? — Дэймон резко хватает его за запястье. — Зачем же ты тогда особенно сильно выгибаешься в поединках, когда уходишь от меча соперника, если я смотрю на тебя? Или так часто облизываешь губы, сделав глоток вина во время застолий? Эймонд напрягается так сильно, что каждая жилка в его теле вытягивается тугой тетивой. Еще ни один противник на поле боя не заставлял терпеть его такое поражение или еще хуже, унижение. — Что ты несешь? — зло шипит он — Правду и ничего кроме правды, — спокойно усмехается Дэймон. Эймонд мгновенно выхватывает свободной рукой короткий кинжал и приставляет лезвие к чужому горлу. Его дыхание поверхностное и частное, он взбешен. На лице Дэймона нет и тени напряжения. Он наблюдает за чужими метаниями и лишь улыбается. Ловко вывернув руку племянника за запястье, прижимает юношу грудью к холодной каменной стене. Клинок со звоном падает на пол. — Одного из лучших воинов королевства оказалось так легко прижать к стене, — шепчет ему на ухо Дэймон. Он сильнее Эймонда и ему так нравится ощущать над ним контроль. Он чувствует, что они одной крови, которая в их жилах поет одинаковую песню. Дэймон прекрасно знал, что дети Рейниры Таргариены лишь наполовину. И этой половины в них практически не ощущалось. Но Эймонд, он такой же, как и он. В тусклом свете пламени свечи, висящей на стене, Дэймон видел, как бешено бьется жилка под тонкой белой кожей. И он чувствовал в этой пульсации знакомый ритм. Его ритм. Он ощущает травяной запах его волос, такой родной и знакомый. Он каждой клеткой тела чувствует в нем свое. Эймонд словно идеально сбалансированный меч — его не хочется выпускать из рук. — И что теперь мне нужно делать? — спрашивает он, ощущая щекой холод каменной стены. — Чего ты хочешь? — Какие же правильные вопросы ты задаешь. Не ожидал от тебя такой смышлености. — Звучит как оскорбление, — не сдается принц. Он облизывает пересохшие губы, совершенно не пытаясь при этом вырваться из захвата. Дэймон сам разворачивает его к себе лицом словно в его руках безвольная кукла. — От чего же ты не сопротивляешься? — Ты ведь этого не хочешь. А я не хочу злить дядю, от руки которого в стороны так легко летят чужие головы. — Ах ты маленькая дрянь, — усмехается чужому сарказму Дэймон. — Учусь у лучших, — Эймонд не собирается уступать. Его запястье уже ноет от долгого давления чужой ладони, а лопаткам больно от давления твердой стены. Дэймон вытаскивает из ножен свой клинок и теперь уже сам подносит лезвие к чужому горлу. Так хочется пустить алую струйку крови по этой стройной шее. Эймонд сам подается ближе, заставляя кожу соприкоснуться с холодом металла. — Давай, я же вижу, как ты хочешь этого, — шепчет он своими фигурными губами. И Дэймон закипает. — Мне твое разрешение не нужно. Я сделаю что захочу и когда захочу. Эймонд лишь снова улыбается в ответ. — Я и не сомневаюсь, дядя. Дэймон отпускает его запястье и хватает ладонью за горло с такой силой, что затылок ударяется о камень. Эймонд резко сглатывает и кадык ударяется о центр ладони. — Не шути со мной, щенок. У тебя острый язык, но лучше бы тебе его пустить в ход в другом деле. — Так я ведь и не против. Вы видите во мне неповиновение, но это не так. Я готов следовать вашим указаниям, вы лишь направляйте. — и он облизывает кончиком языка острые пики верхней губы. Это уже слишком. Это уже за гранью. Продолжая сжимать его горло, Дэймон прижимается к чужому рту поцелуем. Ему тут же позволяют продвинуться глубже настолько, насколько он сам того захочет. А Дэймон хочет, очень сильно хочет. Он ощущает языком гладкую слизистую, чувствует как их слюна смешивается в таком чувственном поцелуе. Он сжимает горло чуть сильнее и наслаждается легкой дрожью на его губах. Прервавшись, перехватывает шею под самым подбородком. Его кончик носа упирается в чувствительную ямочку под ухом. Только сейчас он замечает, как дрожит тело под ним и улыбается. Вот он, тот контроль, которого он так хотел. Хоть ты и строишь из себя сильного и дерзкого, но стоит проявить немного силы и твое тело с головой тебя выдает. Дэймон ведет носом по нежной коже за ухом, опаляя ее жаром своего дыхания. Кончик уха уже покраснел. Другой рукой отводит длинные пряди волос за спину, обнажая чувствительную кожу шеи сбоку и сзади. — Где же вся твоя дерзость и крутой нрав? Стоило мне слегка прикоснуться к тебе, как ты уже весь трясешься в моих руках. Надеюсь, я не первый, кто заставляет тебя чувствовать подобное. — А я думал ты будешь рад, если окажешься первым, — пытается сохранить последние крупицы гордости Эймонд. — Все-таки ты очень смышленный парень, истинный Таргариен. — Тебя так сильно возбуждают лишь те, с кем у тебя одна кровь? — Наглость — еще одна фамильная черта и в тебе ее слишком много. — Ну так накажи меня за это? — Эймонд устремляет на него взгляд единственного глаза, радужка которого меняет цвет с голубого на сиреневый. И это чертовски красиво. Подобной особенности давно не встречалось в их роду. Эймонд собрал в себе все лучшее, только лишь безумия в нем чересчур. — Я приду к тебе через час. Только посмей быть не готовым для меня. И он разжимает ладонь на его шее, оставляя на коже хорошо различимые следы пальцев. — Я буду. Только вы не передумайте. Если не придете, сочту это за трусость. — хрипит он в спину уходящего Дэймона. Дэймон не приходит к нему через час, он переступает порог его покоев лишь спустя два с половиной часа. Немного мучительного ожидания юнцу не помешает. Камин уже почти потух, лишь несколько красных угольков тлеет в сером пепле. Комната освещена несколькими свечами и в полумраке Дэймон видит неподвижно лежащее тело на кровати. Неужели спит. Мужчина подходит ближе, рассматривает застывшую спину, облаченную лишь в нижнюю рубашку. Шнурка на волосах нет, белые пряди разметались по плечам и подушке. Повязки, закрывающей его пустую глазницу на голове тоже нет, но Дэймон пока не видит его лица. Эймонд кажется совершенно неподвижным, будто даже и не дышит. — Можешь возвращаться обратно к себе, тебя здесь уже не ждут, — неожиданно раздается глухой голос. В полной тишине он звучит достаточно жестко. — Ты что, обиделся? — усмехается Дэймон. — Нет. Просто я больше от тебя ничего не хочу. — Что же делать, если хочу я? — ставит одно колено на постель, склоняется ближе к все еще неподвижному телу. — Это уже не мои проблемы. — Не зли меня, маленький нахал. Дэймон резко хватает его за плечо и разворачивает на спину лицом к себе. Лишь раз он видел племянника без повязки и не так близко, как сейчас. Синий сапфир блестит неярко из-за тусклого света, но достаточно, чтобы назвать это зрелище завораживающим. Однако привлекает внимание Дэймона сейчас не он, а другой, настоящий глаз. Он влажный и покрасневший. Неужели он плакал? Невозможно поверить. Его увечье так открыто выставлено напоказ, его шрам полностью обнажен, его заплаканное лицо так близко и откровенно рассматривают. И делает это тот, кого он все эти годы тайно боготворил и обожал. Ну и пусть, пусть рассмеется ему в лицо, он плюнет в него в ответ без раздумий. — Какой же ты… прелестный, — после паузы говорит Дэймон, — когда не строишь из себя неизвестно что, если мы наедине. Он проводит большим пальцем по влажной, покрасневшей щеке. Кем бы он не хотел казаться при других людях, но на деле все еще совсем юный и неопытный. От удивления единственный глаз Эймонда расширяется, а розовые губы размыкаются. — Знаю, что ты уже был готов броситься на меня с боем, выпустить все свои десять когтей. Прости меня, я не думал, что ты воспримешь это так. Если бы знал, не заставил мучиться тебя так долго. — Не веди себя со мной так, будто я ребенок. — Хорошо, не буду. Тем более заниматься мы будем отнюдь не детскими забавами. И Дэймон резко тянет шнурок на его рубашке, соединяющий воротник. Острые лезвия ключиц тут же обнажаются. Эймонд вспыхивает от такой резкости, приподнимается на локтях. Но Дэймон больше не заставит его ждать. Он снова хватает за шею, про себя отмечая, что на ней уже проступили сиреневые следы. Ничего, сейчас добавятся еще и вишневые. Он целует его жадно и напористо. Так, как привык, так как любит. Ему отвечают так же резво. От нежной кожи, которая теперь не скрыта множеством слоев ткани, пахнет мылом, а волосы все еще влажные. Он правда ждал, правда готовился. Дэймон стаскивает его рубаху через голову. Белые пряди снова веером рассыпаются по худым плечам. Юноша выглядит завораживающе и маняще одновременно. И Дэймон хочет его до безумия. Они снова целуются, пока Эймонд сражается с застежками на его одежде. На пол летит тяжелая кожа, а затем и нижняя рубашка. Эймонд проводит узловатыми длинными пальцами по твердым мышцам на плечах, впивается ногтями, пока Дэймон вылизывает его шею. Он ставит засосы, кусает, оставляя следы зубов, но в ответ не слышит ни звука. Лишь тяжелое, частое дыхание. Ладони с силой сжимают тонкую, почти девичью талию. На этой белоснежной коже так легко оставить следы, даже стараться не нужно. Но Дэймон вкладывает силу в свои движения, не желая осторожничать. Все-таки не хрупкую статуэтку сжимает. Эймонд не сопротивляется, он гибкий и податливый в чужих руках. Послушно откидывает голову назад, давая больше доступа к шее, выгибается так, как того пожелает мужчина. — И куда только делись вся твоя спесь и агрессия? — хрипит Дэймон, толкая его в грудь, а потом разворачивает спиной к себе. Эймонд молчит, уткнувшись лицом в подушку. Широкая большая ладонь ложится между лопаток, скользит вниз по выступающим позвонкам. Эта белая спина без единого изъяна словно чистый холст, пиши что угодно. И Дэймон напишет, запечатлит историю этой ночи навечно. Его рука тянется к столу, стоящему возле кровати, но берет не заранее подготовленный бутылек с розовым маслом, а наполовину сгоревшую свечу. Его племянник загнанно дышит в подушку, не отрывая от нее головы. Дэймон прижимает ее еще сильнее, запуская пальцы в волосы на затылке. Первая капля раскаленного воска попадает на чувствительное место под правой лопаткой. Эймонд дергается, но сильная рука не позволяет встать. Едва слышный стон неожиданности и боли тонет в перине. — Вот и голос прорезался, чудесно. Он заставляет еще несколько капель упасть на белую кожу. Наслаждается реакцией чужого тела, ощущая как собственное возбуждения становится почти невыносимым. Поставив свечу обратно, в этот раз берет масло. Намотав длинные пряди волос на кулак, заставляет юношу встать на четвереньки. Тонкая струйка прозрачного масла течет между ямочек на пояснице, затем скользит ниже. Дэймон снова дергает его за волосы, на этот раз заставляя сесть на колени. — Я просил тебя быть готовым. Надеюсь, ты выполнил мою просьбу, иначе придется терпеть боль еще. Эймонд молчит, лишь облизывает покусанные, припухшие губы. Дэймон грубо фиксирует его лицо под челюстью ладонью и резко входит. Горло вибрирует под ладонью от хрипов, когда мужчина начинает двигаться. Сначала не спеша, все-таки он не настолько изверг, чтобы начать таранить тело, для которого это впервые. Эймонд цепляется пальцами за руку, держащую его за горло. — Нет, нет, даже не пытайся, я не отпущу, — Дэймон кусает его за плечо, а свободной рукой размазывает остатки масла по чувствительному низу живота, спускаясь все ниже. Эймонд дрожит от боли, к которой присоединяется удовольствие, стоит только Дэймону коснуться его возбуждения. Ему неудобно в такой позе, колени едва держат, постепенно разъезжаются в стороны. Ладонь сдавливает шею, слизистая рта пересохла из-за постоянных судорожных вдохов. — Ты ведь не леди, чтобы нежничать с тобой, поэтому терпи. — Сволочь, — ругается Эймонд, а потом издает неожиданно для самого себя крик от слишком глубокого толчка. — Наконец-то, я уже думал, что не услышу твой чудесный голосок. Он снова толкает юношу от себя и переворачивает на спину. Скользит взглядом по покрытой испариной шее с разливающими на ней синяками, по груди и блестящему от масла животу. Грубым движением заставляет развести колени шире, чтобы пристроиться снова. — Выглялишь как самая развратная шлюха на Шелковой улице. В борделе на тебя был бы большой спрос. — Своей жене в ваших покоях вы говорите тоже самое? — к нему возвращается его сарказм, а распухшие губы растягиваются в привычной ухмылке. — Все-таки когда-нибудь я отрежу тебе язык, — рычит Дэймон и хватает его за острые тазовые кости, приподнимая и сильнее натягивая на себя. Член входит под новым и, судя по всему, правильным углом. Эймонда выгибает дугой, а из горла рвется протяжный стон. — Давно нужно было взяться за твое воспитание, — он наращивает темп, входя в податливое тело до упора. — Тут вы правы. Брат взял меня с собой на Шелковую улицу, когда мне было тринадцать. Вы опоздали на целых четыре года. — То ты молчишь словно немной, а сейчас твой грязный рот просто не заткнуть. Что за качели раскачиваются внутри тебя? — Вы же Таргариен, вы должны лучше знать. Эймонд хватает его за шею и они оба перекатываются на кровати так, что теперь парень седлает старшего. Он садится и принимает его в себя полностью. Дэймон придерживает его за талию, пока тот начинает двигаться, набирая темп. — Дьявол, — ругается он, ощущая восхитительную узость юного тела. Он горячее пламени самого свирепого дракона. И Эймонд прав в том, что Дэймон держался до последнего. Эти четыре года он следил непрерывно, знал про Шелковую улицу в тринадцать, знал про многое другое, но себе ничего не позволял. Слишком рано было. Но сейчас это человеческое воплощение дракона, сидящее на его бедрах, сводило его с ума. Он двигался быстро, но при этом так изящно и красиво. Выгибая спину, откидываясь от удовольствия назад, негромко постанывая. Дэймон любуется им открыто и откровенно, не замечая, как в чужой руке появляется кинжал. Эймонд быстро делает надрез под своей правой ключицей. Алая струйка крови тут же стекает вниз, чертя линию через грудную мышцу. У Дэймона глаза загораются еще сильнее. Он все понимает. Он давно хотел попробовать его. Попробовать его кровь, в которой с самого рождения поют драконы. Приподнявшись, ловит губами алые капли, ощущая на языке их сладкий вкус. — Теперь понятно, почему Вхагар признала тебя. Ты истинный демон, ты огонь, ты самая чистая кровь наших предков. Я хочу, чтобы ты стал следующим королем Семи Королевств. Он смотрит в лиловый глаз, в котором пляшет пламя и безумие. — Правда? — звучит почти невинно. — Мы оба принцы, которые так и не стали королями, хотя были куда достойнее своих братьев. Но у тебя еще есть шанс. Я сделаю все, чтобы посадить тебя на трон. Эймонд молчит, пряча улыбку в чужих волосах до тех пор пока не ощущает внутри себя разливающуюся теплоту. Пока сперма толчками наполняет его, послушно терпит. Он кончает через пару минут, пачкая их животы, потому что все еще сидит верхом на чужих бедрах. Дэймон снимает его с собственного тела, позволяя лечь рядом. Из растраханного кольца мышц начинает выходить сперма неприятно стекая по бедрам. Эймонд на секунду позволяет себе расслабиться и опускает веки. Порез под ключицей перестал кровить и теперь лишь немного пощипывает. Пока он отдыхает, Дэймон нежно целует его истерзанную шею и грудь. — Спасибо, что не осторожничал со мной. В первый раз я бы этого не вынес. — Знаю. Я чувствовал то же впервые. Если бы я испытал стыд тогда с мужчиной, то не смог бы лечь в постель уже ни с женщиной, ни с мужчиной. Эймонд улыбается и устремляет взгляд единственного глаза в потолок. Тебе даже невдомек, дядя, что ты далеко не первый и тем более не последний. Что была уже куча репетиций этой ночи, но только с другими. Как только Эймонд понял, что есть всего один-единственный путь, благодаря которому можно переманить самого сильного соперника на свою сторону, он ни секунды не сомневался. Когда он впервые поймал на себе красноречивый взгляд дяди, он сразу понял, что у него есть только один шанс, чтобы занять престол. И он им воспользуется. Никому не интересен путь, который ты проходишь для достижения своей цели. Все видят только результат. Плевать насколько грязной и нечестной будет игра. В конце все видят только победителя. И Эймонд хочет быть победителем, он им будет. Так же как когда-то он приручил Вхагар, сейчас он приручит еще одного зверя. Пусть сейчас он лежит на мокрых скомканных простынях с чужим высыхающим семенем на бедрах, зато потом он сядет на трон и никто не посмеет уличить его в том, насколько грязными были его методы. История помнит лишь победителей. Пока Дэймон ласкает его расслабленное тело, тело, которому вскоре будет поклоняться словно идолу, Эймонд позволяет себе уйти в собственные грезы. Он уже не чувствует чужие ладони, скользящие по груди и ребрам, не ощущает поцелуи, рассыпающиеся по плечам и ключицам. Он видит только свое будущее, и в нем он король Семи Королевств.