Доверие

Сколько дерьма в жизни Ольги случалось по вине мужчин? Всё началось ещё в детстве: отец бил её за все проявления характера — не такого, как у её сестёр. Сложного, склочного, грубого. Сёстры были покорными, скромными девушками, о которых мечтала любая семья. Все их интересы ограничивались готовкой, шитьём и уборкой, а желаний было два — выйти замуж и родить детей. Во всяком случае, такими их запомнила Ольга, мечтавшая совсем о другом. Она рано вступила в марксистский кружок и встретила революцию в рядах красных. В те годы она лишилась всего: семьи, друзей, любви, зато обрела кратковременную славу бравой революционерки. В те годы её пьяную изнасиловал товарищ, у которого она жила. Отомстить ему, вступившему в ряды белых, было проще простого. Красный террор сыграл Ольге на руку не один раз — но этот случай был самым запоминающемся. Он сломал её. Причинил такую страшную боль, что Ольга предпочла не замечать её сразу, только впоследствии, когда боль всё-таки была замечена, приходилось постоянно пить, чтобы больше её не чувствовать. И даже это не спасло Ольгу оттого, что однажды жизнь всё-таки привела её на панель. Сначала — чтобы просто не сдохнуть с голоду, затем — в рамках сотрудничества со спецслужбами. Ольга пережила много дерьма в своей жизни. Как это разочаровывающе больно — наблюдать за тем, как рушится всё, за что ты боролась! Ольга знала, что это такое: светлое коммунистическое будущее, в которое она верила так сильно, как священники не верили в бога, так и не настало. И, как прекрасно понимала Ольга к середине жизни, не настанет уже никогда. Она стремилась в революцию, пытаясь сбежать от проблем, преследовавших её в повседневной жизни, но проблемы не заканчивались. На их место пришли новые. В общем, хорошо Ольге не было нигде и никогда: ни в гниющей империи, ни в бетонных советах. Ни уж тем более во время войны — Ольга мало помнила о днях, которые уже не казались кошмарными на фоне того ужаса, который полыхал внутри неё и без того каждый день. Ольге было нечего терять, кроме себя самой, она бежала из Киева в соседнее село, ведомая каким-то неожиданным желанием выжить. Назло всему. Назло фашистам, которых она ненавидела не меньше, чем всех остальных людей. И эта ненависть смогла вернуть ей что-то давно забытое — желание помогать людям, находящимся рядом. Они все были в одной лодке и в одной страшной беде. Ольга ведь сражалась за то, чтобы сделать их жизнь лучше однажды, и проиграла в этой борьбе. Так, может, хоть теперь удастся выиграть? Но враг уничтожил село, в котором она скрывалась. Ольге повезло выжить — каким-то абсолютно неуместным чудом и озлобило окончательно, замкнув её в себе и острой ненависти. Вместе с тем, ей ни секунды не было страшно. Было спокойно и как-то всё равно. Во время войны она смогла найти своё место только в рядах НКГБ, а затем — МГБ. И не из страстного желания обезопасить государство от вездесущих врагов — из ненависти к тем, кому жилось лучше, чем ей. Из ненависти к тем, кто вообще в принципе жил и раздражал её этим. У многих людей, севших по её вине, были семьи, замечательная карьера, любовь и поддержка друзей — всё, чего не было у Ольги. Всякий раз, слушая музыку расстрелов, она тихо улыбалась, думая о том, что она, не имевшая всего этого, снова победила. Они рыдали, когда к ним приходили с обыском. Рыдали, когда их забирали. Некоторые — отчаянно пытались избежать расстрела уже находясь в застенках. И Ольга наблюдала за этим с упоением — каково это, внезапно терять то, что любишь? Каково это, бояться смерти? Наивные глупцы словно не знали, что за ними рано или поздно придут. Никогда не жили так, будто им отовсюду грозит опасность. Никогда не думали о том, что кому-то хуже, чем им. Серная масса потреблядей — люди при любом строе и при любом общественном укладе остаются людьми. Тупыми стадными существами, безвольными массами, слепо доверяющие свои жизни в руки вождей, которые всё решат за них: и как им жить, и как им умирать. Ольга чувствовала, что она выше. Она имела право решать, кто должен умереть. А уж если и это признавать иллюзией, то… она хотя бы могла влиять на судьбы. В её жизни не было света, пока в ней не появился Алексей. Но и этот свет она не всегда готова была признать. Ольга не чувствовала вины за то, что увела его у Мари. Ей ни секунды не было совестно — она пришла и забрала то, что хотела забрать, и это было честно, ведь Мари всегда была более счастливой, чем она — пора было исправить эту несправедливость. Ольге нравилось видеть, с каким раздражением она смотрит на неё и Алексея. В такие моменты она с трудом сдерживала громкий смех. Ольга смотрела в глаза Алексея и не могла поверить в то, что наконец-то может почувствовать себя чуть более счастливой. Чуть более — это не до конца. Она не могла верить ему ни минуты. Ольга привыкла не доверять никому. Тяжело подсчитать, сколько раз её предавали — счёт надо вести с детства, и дело не ограничится отцом, сюда нужно включить и мать, и сестёр, и её первых подруг. Нужно включить всё, что ей было действительно сильно дорого — в том числе, её собственные идеалы. Её предавали мужчины, женщины, родные, незнакомцы, революция, государство и, в конце концов — она сама. Когда приводила себя к очередному мужчине, чтобы заработать, как ей казалось под грузом обесценивания, такие лёгкие деньги. Ольге даже не успевало стать мерзко в перерывах между всеми разами, когда ей приходилось продавать своё тело ради государства. Ей стало мерзко лишь потом, когда она несколько сменила род деятельности, оставшись информаторкой МГБ. Об этом нельзя было никому говорить — но Алексею она призналась. И ей казалось, что Алексей даже принимал это. Конечно, казалось! Он ведь тоже предал её впоследствии, предал из-за её работы и любви к французской шлюшке. Алексей не знал о её жизни почти ничего. Но он успокаивал её, когда Ольга в полубессознательном состоянии плакала от ночных кошмаров, в которых раз за разом воспроизводились изнасилования и домогательства. Если бы Ольга успевала просыпаться — она бы ни за что не позволила Алексею приблизиться к ней и увидеть её слёзы, ведь потом ей было бы ужасно стыдно. Но с ним рядом было слишком хорошо и тепло, чтобы чувствовать стыд и боль. Ольга действительно успокаивалась. Страшно признавать, но с Алексеем спалось крепче, чем после дежурного стакана водки на ночь. Она действительно стала пить меньше, когда они были вместе. Смотрела на него, вечно пребывавшего в трезвости, и верила, что можно жить иначе. Водки становилось меньше, чем бутылка в день, но пить Ольга так и не перестала, а беспокойство Алексея на эту тему её очень сильно раздражало. А вот его чуткость по отношению к той боли, которая даже водкой едва глушилась — поражала едва не до слёз облегчения. Она даже поделилась с ним кошмаром, в котором Ольга смотрела со стороны на то, как её, одетую как служанку, трахает отец, а повесившаяся по её вине подруга висит рядом и говорит, что ей так и надо. Ольга не уточняла, что это была за подруга, и что она повесилась по её вине — тоже не упоминала. Но ей было бы легче рассказать об этом, чем о том липком страхе и мерзости, которое она испытывала всегда, когда видела отца, насилующего её. Ольга не могла об этом спокойно говорить — она едва не задыхалась и не могла смотреть на Алексея, лежавшего с ней рядом. В какой-то момент и он начинал казаться ей мерзким и опасным, и ей хотелось убежать, но она не успела. Алексей спросил, может ли он обнять её, и Ольга, неожиданно для самой себя, согласилась. В её жизни ещё никогда не было таких, по-настоящему тёплых объятий. Она не позволила себе заплакать — будто бы нечем было. Но позволила Алексею её плечи и целовать в лоб — это успокаивало несмотря на то, что Ольга дрожала от боли и холода. Её удивляло безумно, что Алексей не пугался, когда она кричала сквозь сон. Он утешал её, держал за руки и согревал в своих объятиях. Пожалуй, только с ним она могла заниматься сексом по любви и с удовольствием, хотя изначально это был лишь способ привлечь внимание. Когда Ольга впервые предложила ему переспать, она рассчитывала хоть так почувствовать себя желанной им, прекрасно зная, что снова продаёт себя, но на сей раз — за эмоции. Но она не знала, что всё зайдёт так далеко и окажется таким непростым для её восприятия привыкшей к насилию и боли женщины, которая служила системе, чтобы причинять боль другим и нести насилие туда, где слишком хорошо живут. А теперь она сама ненадолго почувствовала себя счастливой. И её счастье ускользнуло её из-под носа. Ольга задыхалась от ярости, ревности боли, когда Алексей бросил её, перечеркнув всё, что было между ними. Мучительное отрезвление влечёт за собой страшную абстиненцию — так же было и с чувствами, самыми опасными и страшными в её жизни, ведь когда сломанный человек вдруг доверяет кому-то впервые сильно, а его отвергают — оправиться после такого шока почти невозможно. Слишком дорога была цена этого короткого счастья, минут доверия и нежности, которые исчезли в никуда. Всё оказалось банально просто: Алексей нашёл в Ольге внимание и заботу, которую ему не могла дать Мари. Он никогда не любил её и не интересовался её болью. Он просто желал заполнить в груди дыру, впрочем, как и она сама. А раз боль такая острая, то прервать её стоило немедленно. А продолжать такую тяжёлую жизнь — не имело никакого смысла. Одним холодным утром Ольгу нашли в ванной после того, как она запила ночью горсть таблеток снотворного водкой, уснула и захлебнулась в рвотных массах, ударившись во сне головой. Её труп был жутким зрелищем, но и в половину не таким отвратительным и страшным, как все сорок с лишним лет её жизни.