полька

— А Вам маменька разрешает танцевать с кавалерами? Прелестная Роза, ни на секунду не смущаясь насмешливого тона, отряхивает тонкими ручками молочное платье и, слегка вздёрнув подбородок, отвечает почти ушедшему штабс-капитану: — Да. На лице Соловьёва мелькает улыбка, он уже готов рассмеяться, но ему отчего-то взбредает в голову, что потанцевать с малолетней дочерью Гебеля — хорошая идея, и через мгновение двууголка, шпага и шинель летят в руки стоящего позади Сухинова. Вениамин оправляется, ещё раз скользит взглядом по девушке и подставляет локоть. — Тогда с превеликим удовольствием, — пара исчезает в зале. В Ванину щёку утыкается промокший от растаявшего снега головной убор. Поручик ещё долго смотрит вслед ушедшим, сквозь щёлку распахнутых дверей видит мелькающие фигуры: офицерскую форму, пошитые на столичный манер платья, искусно лавирующие между гостями фраки с подносами — стоит неподвижно до тех пор, пока один из знакомых ему сослуживцев не проходит мимо него, случайно задевая плечом, пьяно икает, просит прощения и скрывается в уборной. Из зала доносятся звуки польки, за игривым ритмом слышны женские смешки. Потоптавшись на месте, Сухинов делает два решительных шага вверх по лестнице, выглядывает из-за дверного проёма, тут же ловит взглядом белую, легко подпрыгивающую ткань, изящную шею и по истине аристократическую осанку — всё в этой только раскрывающейся розочке кажется идеальным. Идеальной Ване кажется и улыбка, что не сходит с лица Соловьёва весь разговор. Пальцы с противным скрипом потирают меж собой сукно. Бросив вещи на первую подвернувшуюся под руку стойку, поручик выбегает на улицу. Музыканты снова и снова наигрывают две четверти. На улице морозно. Но другой погоды в конце декабря и не ожидаешь. Пар забавной струйкой срывается с покусанных губ Сухинова и растворяется в темноте. Он думает о Муравьёве-Апостоле, который перед отъездом выглядел озабоченным, не находил себе места и метался с одной скамьи на другую, пока его денщик не крикнул, что лошадь готова. Бестужев-Рюмин, вообще, как будто сквозь землю провалился. Вспоминается, как Щепилло утром что-то говорил о нём Кузьмину. Сидя на холодных ступенях, Ваня завидует Анаста́сию, который не любит «этих увеселений» и сейчас, наверное, спокойно спит в хате. Ему тоже хочется поскорее лечь, закрыть глаза и спрятаться от назойливых мыслей во сне. Они с Веней хорошие друзья, а всё остальное — плод его нездорового воображения. Все намёки и неоднозначные переглядки на тайных собраниях, лёгкие прикосновения во время разговора, небрежное «Ванечка», которое каждый раз сводит Сухинова с ума, — всё это не более, чем дружелюбная манера общения Соловьёва. Иван опечалено вздыхает, пропуская через себя ледяной воздух, и лбом упирается в рукоятку шпаги. — Что ты, Ванечка, не весел, отчего свой нос повесил? — задорный голос заставляет вздрогнуть. Сухинов не хочет оборачиваться, лишь слегка наклоняет голову и через левое плечо краем глаза видит запутавшегося в рукавах шинели друга. Ему хочется съязвить, но вместо этого выходит обиженное: — Кажется, это Ваше… штабс-капитан, — протянутая шпага кончиком ножен впивается в офицерский сапог, — прости. — Иван? — обеспокоенно спрашивает Вениамин, поправляя холодное оружие на поясе. Ему прежде, конечно, доводилось видеть Сухинова таким, он в принципе знает, что тот отличается сентиментальностью, хотя редко кому её и демонстрирует, но в эту ночь поручик выглядит так, будто потерял что-то очень важное. На своё имя он только отмахивается. В уголках глаз невольно собираются слёзы и, скатываясь по щекам, обжигают раскрасневшуюся кожу. Подвывает метель, заставляя повыше вздёрнуть воротник. В тёплой руке тает горсть снега. — Поручик Сухинов! — Ваня по привычке подрывается с места и вытягивается, задрав подбородок, — Доложите как следует. В ответ раздаётся тихий выдох, вздрагивают плечи. Ваня знает, что его сейчас заставят развернуться, ему придётся что-то говорить в оправдание своим мокрым глазам. А говорить то и нечего… Да и о чём он может ему рассказать? О своих непонятных ощущениях, странных всплесках радости, когда они остаются в компании друзей, но те настолько увлечены каким-либо спором, что совершенно не замечают двоих, которых в шутку называют «два сапога — пара». О том, что он хочет как у Мишеля и Сергея Ивановича… Ваня боится, что будет выглядеть глупо. Ему привычнее топить это всё внутри себя, в вине или шампанском — без разницы. Он мысленно отсчитывает и вместе с Соловьёвым произносит: — Кругом! Поручик подчиняется беспрекословно. Веня помнит, что из молчащего Сухинова даже калёной кочергой не вытащишь слова, поэтому решает молчать. Клин клином, как говорится. — К-как потанцевали? — сильно сжатые кулаки ноют. — Ах да, ты же ушёл, бросив мои вещи. Соловьёв бегает глазами по Ваниному лицу, пытаясь отыскать малейший намёк на проблему. Он перебирает привычные черты: прямой нос, тонкие приоткрытые губы с лёгкой щетиной вместо усов, которые тот безуспешно пытается отрастить, тёмная радужка, теряющаяся на фоне ночного неба… его выдаёт только дрожащий голос. — Я Вам не денщик, Ваше благородие, чтобы таскать шинель, пока ты с барышнями развлекаешься, — Сухинов не отводит взгляд. Не хочет проигрывать в глупой игре, которую сам же и затеял. Вениамину кажется, что он нашёл камень преткновения. — Ванечка, если ты испытываешь чувства к младшей Розе, то об этом надо было просто сказать. Да и к тому же она сама пригласила меня на танец. Ты же знаешь, я не мог отказать дочери Гебеля. — Уволь, — правой рукой Иван цепляется за предплечье, — меня от этого тона и от этого разговора. — Ваня, если она действительно та девушка, то подойди к ней и скажи что-то вроде «l’amour est comme une rose, sa beauté nous fait oublier ses épines», — передавленная рука начинает свербить, Соловьёв слегка приседает, чтобы высвободиться из крепкой хватки, но не получается. — Aimer c’est avant tout prendre un risque. — Именно, мой дорогой дру… Веня ожидает чего угодно, но только не того, что Сухинов поравняется с ним на ступенях и, дёрнув за рукав, прилипнет к губам в неловком поцелуе. Штабс-капитан не помнит, как оттолкнул поручика, как тот жёстко приземлился на спину. Он видит, как Иван выгибается, подложив руку под поясницу, и тихо стонет. В голове ворох мыслей. Одна вытесняет другую и тут же вылетает следом за третьей. Мокрые от слёз глаза, боль в руке и тёплое дыхание. От праздничного вечера ни одного воспоминания. Соловьёв пытается припомнить много ли было свечей, хорошо ли топили и о чём говорил с ним захмелевший Гебель. Всё это выныривает из глубины подсознания и, не раскрываясь, падает обратно. И только вкус шампанского он явно чувствует на своих губах. Штабс-капитан припоминает, что за весь бал он сделал лишь несколько глотков вина, зато Сухинов две бутылки игристого опустошил точно. Он ещё раз проводит языком, чтобы почувствовать сладость. Лежащий поручик отвлекается от боли на плавно вальсирующие снежинки. Ритм выстраивается самостоятельно. Внезапно эту идиллию нарушает протянутая рука, за которую Иван хватается без раздумий и встаёт. — Прости, я виноват, — Вениамин старается не смотреть ему в глаза, лишь стряхивает с плеч прилепившийся снег и вновь прокручивает в голове то, что случилось несколькими секундами ранее. — Какой я дурак, что рискнул. — Какой я дурак, что списывал всё на твою сентиментальность. — Ты о чём? — не до конца протрезвевший, с поплывшей головой Сухинов усмехается. Он думает о том, что Вене чертовски идёт снегопад, ему нравится, как снежинки медленно покрывают кудряшки и тают только если коснуться их рукой. Соловьёв думает о том, что сходит с ума, млея от ласковых прикосновений и поглаживаний по голове. — Que parfois vous devez écouter votre cœur. Ваня согласно кивает. Соловьёв берёт его под руку и нашёптывая ритм, уводит Сухинова в вальс. — А Вам маменька разрешает танцевать с кавалерами? — Иван заливисто смеётся, забывая и о семье Гебеля, и о Кузьмине с Щепилло, и о грядущем деле. Всё, что ему нужно сейчас, это смутившийся от вопроса Веня, непрекращающийся снегопад, тихое «раз-два-три», прерываемое мягкими и сладкими касаниями губ.