***
— Луна! Луна! — в полдень его разбудили крики носящегося взад и вперёд полового. — Луна! — Чего орёшь? — огрызнулся Чимин, свесив ноги с края крыши. — Ох! Слава Богам я Вас отыскал! Хозяйка обыскалась: там снова провели турнир. Победитель желает скрестить с вами мечи. Чимин ухмыльнулся. Он жил боями всю сознательную жизнь. Возможно именно поэтому, заблудившись на дороге жизни, Пак засел в этом безнравственном месте. Ловко спрыгнув с крыши, Луна не сказал ни слова и направился на задний двор, выделанный под полигон. Встретили его овации и аплодисменты: местные бездельники из раза в раз раскошеливались на алкоголь, лишь бы стать свидетелями боевых игрищ. С безучастным видом в центре полигона принимал славу потенциальный победитель, одетый во все чёрное, включая маску, закрывающую половину лица. «Каков показушник», — мысленно усмехнулся Чимин. Определённо его таинственность вызывала среди посредственного народа интерес и азарт, но для Пака он был лишь очередным самоуверенным развлечением, с которого он собьёт спесь хорошо поставленным ударом. Вышедший на полигон Луна вызвал более бурный поток оваций, однако два воина буравили друг друга тяжёлыми взглядами на расстоянии с десяток метров. Гам стих, стоило Хозяйке выйти из седзи. — Прошу молодого господина озвучить свой выбор, — приветственно поклонилась преклонных лет женщина бойцу в чёрных одеяниях. Молодые и заигрывающие кисэн выстроились за её спиной. Тот же не произнёс ни слова, лишь поднял деревянный никчёмный меч в направлении фигуры Чимина, который выгнул бровь. — Его, — прокомментировал воин уверенным голосом. Хозяйка растерялась, переводя взгляд с одного мужчины на другого. — Простите, Господин, но… — Ты принимаешь мой вызов? — вызывающе перебил он и сделал несколько размашистых шагов в направлении оппонента, все так же держа игрушку остриём вперёд. — Каков самодур, — ухмыльнулся Чимин, ничуть не спровоцированный. — Не попутал ли ты меня с цветочными девами? — Сомневаешься в победе? — продолжил свою провокацию брюнет. — Верно. Ты ведь не единожды уже проигрывал мне. Толпа синхронно охнула, а Пак стёр с лица фальшивую улыбку, больше походящую на оскал хищника. Взгляд его сделался цепким, а ноги сами собой проделали несколько шагов вперёд. Образ таинственного воина теперь казался смутно знакомым, но вычленить из памяти личность так и не получалось. Оставшееся между ними расстояние самоуверенный боец сократил сам, деревянным мечом обозначив границу между их шеями. Тёмные ониксовые глаза с сияющими в зрачках галактиками и длинными ресницами будто заглядывали в душу. Тогда-то Чимин и узнал его. — Ты! — зарычал Пак, хватаясь за служащую оружием палку. В груди заплескалась и забурлила горячая ярость, словно весь он был пробудившимся вулканом, в жерле которого закипала, готовясь извергнуться, уничтожающая все на своём пути лава. — Маленький плакса думает, что стал мужчиной? — злобная ухмылка вернулась, кривя губы в устрашающем оскале. Но оппонент выглядел лишь довольным тем, что его признали. — Говорит мне трус, бросивший все, что ему было дорого, из-за собственных страхов, — огрызнулся ядовито в ответ. — Много ты знаешь? — чем дольше Пак смотрел в тёмные глаза, тем сильнее злился. Захороненные воспоминания о прошедших днях вгрызлись с устрашающей силой. Грёзы о днях, когда эти глаза смотрели на своего наставника иначе. — Достаточно, чтобы предложить тебе реванш. — Ты такой же самоуверенный говнюк, каким был в те дни, Чон-гук, — по слогам прошипел Чимин, ещё сильнее сокращая дистанцию. Его мир сузился до этих чёрных, глубоких глаз, и ни одна другая душа не имела для него значения в этот момент. — И что? Собираешься сбежать снова? Настолько уверен, что не сможешь поквитаться со мной? — Чонгук отстранился и эти слова произнёс громко — так, чтобы развесившие уши зрители наверняка услышали. Он прекрасно знал, насколько гордым был его бывший наставник и почти что брат. — В себе я не сомневаюсь. Но что за прихоть такая — выбрать меня вместо кисэн? — Чимин заставил себя успокоиться и отыграть роль самоуверенного пофигиста. — Выбор не имеет значения, если нет страха проиграть, — заявил наглый мальчишка, каким он всегда был в жизни Пака. — Не так ли? — Что ж… — Луна заставил себя выдохнуть и успокоиться. Слишком много разрушительных эмоций навалилось сразу. — Раз так, то и моя награда должна стать особенной. Что ты можешь мне предложить? — Все, что ты сможешь забрать, — сделал ставку Чонгук. — Вплоть до моей жизни. Я выполню все. Чимин смерил его высокомерным взглядом, однако притихшая толпа взорвалась криками и свистами: представление им более чем нравилось. — Идёт, — повернувшись спиной, Пак в последний раз окинул взглядом через плечо призрака прошлого. — Тогда наслаждайся отдыхом. Через час состоится поединок.***
— Луна! Эй! Остановись! Луна! — по пятам за разъярённой фурией следовали другие бойцы злачного заведения. — Луна! Один из преследующих врезался в спину остановившегося внезапно воина. — Кто это был? Что вас связывает? — наперебой сыпались вопросы от юных нетактичных мальчишек, в которых интерес перевесил инстинкт самосохранения. — Лишь ничтожество. Не обращайте внимания, скоро все закончится — как обычно. Но как обычно точно не было. Никогда прежде Луна не отказывался от выпивки перед боем. Так он демонстрировал своё превосходство над оппонентами, даже во хмелю одерживая безукоризненную победу. И ни разу ранее никто не видел хладнокровного и язвительного воина столь щедрым на эмоции — воздух вокруг мужчины будто накалялся, от тяжёлой ауры было тяжело дышать. Весь час Чимин провёл в личной комнате, пресекая любые попытки прервать его уединение. «Нужно успокоиться», — убеждал себя шатен безуспешно, накручивая прямые локоны отросших волос в узлы. «Ничего страшного. Ты знаешь, как он сражается. Ты сам учил его сражаться. В этот раз ты победишь». Впервые за беспросветный год воин расчехлил свой меч — настоящий, из прочного благородного сплава, верой и правдой служивший ему долгие годы. В отражении стального оружия мужчина видел не себя — его. — Вау, хен! — голос в те времена ещё подростка был высоким, лучистым, лишённым язвительности и злой усмешки. — Он потрясающий! Я тоже хочу поскорее выковать себе меч! — Не волнуйся, Чонгуки, придёт время, и слава твоего меча распространится за пределами страны! Как ты его назовёшь? Маленький Чонгук, словно только оперившийся птенчик, нахохлился и сморщил нос задумчиво. — Я хочу, чтобы ты дал ему имя! — спустя долгие раздумья отозвался с энтузиазмом ученик. — Ах ты хитрец! Признайся, просто кое-кто не хочет прилагать усилия. Каким же воином ты собираешься стать? — пожурил Чимин, старший лишь на несколько лет, да любовно потрепал донсена по волосам. — Вовсе нет! — возмущённо отозвался. — И не относись ко мне как к ребёнку! Я взрослый! Чимин подарил ему одну из самых мягких улыбок, какими не разбрасывался направо и налево. — Станешь взрослым, когда превзойдёшь меня в росте! — задорно произнёс старший вместо вертящегося на языке «конечно взрослый, мой маленький любимый взрослый». Ученик запрыгал вокруг, строя смешные рожицы и наслаждаясь тем, как легко у него получалось развеселить серьёзного и ответственного, хоть и совсем юного, генерала. — Вот увидишь, хен, я стану во-о-от таким большим! — мальчишка поднял руку высоко над головой, вызывая новый приступ смеха у наставника. — Я обещаю! — Ты действительно стал большим… — прошептал Чимин, словивший меланхолию от наплывших воспоминаний. Расфокусированным взглядом мужчина смотрел в окно. Чонгук выполнил обещание ещё в те времена, когда Пак служил во дворце. Теперь, казалось, он не остановился на достигнутом, вытянулся ещё сильнее, нарастил мышцы, очерченные плотно повязанной одеждой, и значительно выдался в плечах, контрастных с узкой талией, перетянутой кожаным ремнём. Он больше не был ребёнком. И больше не был человеком, привязанность к которому слепила и делала безвольным. — Луна…? — в дверь робко постучали всего единожды, чтобы не разозлить назойливостью. — Народ собирается на полигоне. Пришло время. Чимин глубоко вдохнул и выдохнул, привёл одеяние в опрятный вид и, водрузив на лицо маску равнодушия, безмолвно добрался до места сражения равномерным шагом. От его комнаты до полигона — двести шестьдесят восемь шагов и в два раза больше ударов занывшего сердца. Толпа ликовала и радовалась: людей было столько, сколько не принимали разом никогда прежде. «Концентрация» — успокаивал себя Чимин, всеми силами изолируя сознание от шума. — «Сейчас на кону всё». Чонгук уже ожидал его, сняв тяжёлый плащ и оставшись в верхней рубашке и тёмном ханбоке. Поймав ускользающий взгляд старшего, Чон нахально подмигнул. Даже несмотря на маску, было очевидно, что мужчина улыбался, в то время как Пак свои собственные челюсти сильнее сжал, грозясь раскрошить кости к чертям. «Ты не хуже. Никогда не был хуже него, кто бы что ни говорил» «И ты в это веришь?» — Ты уверен? — вырвала его из задумчивости Хозяйка. — Не знаю, что вас двоих связывает, но ты можешь отказаться, пока ещё не поздно. — Поздно. Наверное, поздно стало в тот самый день, когда он пощадил воинственного босяка, осмелившегося попытаться обокрасть его — зажиточного солдата. Обсидиановые глаза сироты горели ярким пламенем жизни, а их обладатель вгрызался в неё столь отчаянно и пылко, что невольно вызвал интерес у скучающего Чимина. Именно в тот день стало поздно. «Ты бы поступил иначе?» — возник в голове вопрос его собственным голосом. Чимин нашёл опору под ногами и встретил уверенный взгляд таким же. Внутренний голос на вопрос так и не ответил. — Бойцы, займите позиции! — более торжественно, чем когда-либо, прокричал смотритель. — Покажите честный бой! Победу одержит тот, кто обездвижит противника на тридцать секунд или заставит сдаться! Приготовиться! Три! Два! Один! Со свистом Чимин оттолкнулся толчковой ногой, стремительно замахиваясь деревянным мечом: первый удар показывал намерение противника. Рука Чонгука не дрогнула, блокируя атаку, и уже в следующую секунду оба меча, вырезанные из обыкновенной сосны далеко не профессионалом, с треском и разлетающимися щепками раскололись. Толпа тут же зашумела, отовсюду слышались повышающиеся ставки, крики и свист. Ничего из этого не волновало Чимина: он смотрел в горящие глаза соперника, и оба не двигались, будто битва теперь происходила в глубине разума, в общем альтернативном пространстве, недоступном никому больше. «Я собью с тебя эту тупую маску, а следом и ухмылку», — послал ему Чимин одним пронзительным взглядом. «Попробуй, Чимин». — Чимин! — сильные юношеские руки обхватили поперёк талии только возвратившегося во дворец Генерала. Чонгуку тогда едва исполнилось двадцать. — Меня не было всего месяц, а ты потерял всякий стыд! Где твоё уважение? — тут же отругал его Пак, но злиться не мог и не хотел: не видел юношу дольше, чем того требовало сердце. Соскучился по большим оленьим глазам, вечно выискивающим похвалу, по слегка заносчивому протестующему характеру. — Давай, повтори! Кто я? А? — Генерал схватил сорванца, уже поравнявшегося с ним ростом, за мигом покрасневшее ухо и несколько раз добротно потянул. — Чимин! Чимин! — весело воскликнул наглец, вновь опуская уважительное «хен». — Ай-ай-ай-ай! — Больно, да? Ты это заслужил, засранец! Что бы ни говорил, Пак не мог злиться на него, со снисхождением наблюдая за бунтами, хвастовством и наглостью. «Он совсем юн и полон энергии», — в тот день подумал Чимин. Когда в следующий раз он услышал из уст нахала «хен», воспеваемое ещё совсем недавно? — Эти игрушки нам ни к чему, — отозвался задумчиво Чонгук, вертя уцелевшую древесную рукоятку. Потеряв интерес, мужчина откинул обломок в сторону, не глядя. «Он всегда поступал так со всем, к чему терял интерес». — И голыми руками не составит труда тебя одолеть, — прозвучал Чимин самоуверенно для всех здесь присутствующих, кроме самого себя и Чона. — Зачем же голыми руками? — деловито заговорил младший, меряя ленивыми шагами полигон. — Твой меч ведь все ещё при тебе? Как же его звали… — брюнет показушно постучал указательным пальцем по маске — в месте, где должны находиться губы, — будто действительно вспоминая. Его поведение злило Пака все сильнее и сильнее. — Ах, точно… его имя… — Ты обещал! — обвинял его юноша, светящийся радостью и энтузиазмом. Последние полчаса он снова и снова отполировывал свой меч, смотрел с благоговением и тренировался. Был в нем лишь один существенный недостаток — место для имени на рукоятке все ещё пустовало. — Хен, ты обещал, что придумаешь моему мечу имя! — клянчил Чонгук. В конце концов, Чимин устало закатил глаза и отвлёкся от отчётов. — Я знаю, какое имя ему подойдёт, — Чон мигом замер и сияющими глазами чуть ли не в рот ему заглядывал. — Нахал. Очень хорошее имя. Прекрасно характеризует хозяина, — Пак по-доброму ухмыльнулся на надутое лицо донсена и прыснул в кулак. — Хен, если ты не дашь ему имя… знаешь как я его назову? — малец угрожающе навис над столом своего хена, упираясь руками в свитки. — Как же? — полюбопытствовал Чимин. — Мини-хен. Именно так! Чимин заливисто захохотал, откидываясь на спинку стула, думая о том, как сильно он обожал этого непоседу. — И что? С этим именем тебе ходить, а не мне. — Нет, я всем-всем буду рассказывать, почему его так зовут, и буду горд этим, — не улыбаясь, но подрагивая кончиками губ, Чонгук озорно смотрел на старшего. И совсем не врал. — Я все ещё думаю, что «Нахал» подходит намного больше. Чонгук насупился и бойкотировал его, до вечера тренируясь со своим новым стальным спутником. Пак это время потратил плодотворно, проверив отчёты и написав несколько писем. Когда солнце уступило место холодному свету луны, генерал вышел из кабинета в поисках ученика. Тот нашёлся на берегу озера, созерцающим в отражении гладкой воды небесное полотно. — Как успехи? — первым заговорил хен. Ответа не последовало — мальчишка не соизволил даже обернуться к севшему рядом наставнику. — Эй! Ты игнорируешь меня? — Ти игналилуесь миня? — тонким голосом передразнил Чонгук. — Ты и правда невыносим, — восхитился Чимин, слабо ударяя хихикнувшего на реплику донсена по плечу. — Ти и плавда невинасим! — не остановился мелкий прыщ. — Ох, вот оно как. Ну и ладно. А я, значит, пришёл тут имя его мечу давать. Ещё чего! — Чимин притворно то ли разозлился, то ли обиделся, в ту же секунду вскочив на ноги, однако Чон оказался не менее проворным. — Стой! — загребущими руками он схватил хена за талию, опрокидывая на заросший травой берег, и устроился сверху, соорудив ловушку из двух рук по обе стороны от головы Чимина. Генерал подавил удивление с самого начала, позволив опрокинуть себя. Будто он хотел дать подобному ходу событий возможность произойти. — Какое имя? — Никакое. Все уже, передумал. — Ну хеоооон! — начал канючить младший, не отводя лучистого взгляда. — Что хен? Только и умеешь, что клянчить! Давай, покажи, что ты умеешь добиваться своего, как взрослый муж! А то ведёшь себя, как трёхлетний ребёнок! Чон после этих слов перестал улыбаться. — Значит, ты признаешь, что я уже взрослый? — Я попросил тебя доказать это, — поправил генерал формулировку, забавляясь сменой эмоций от ребячества до серьёзности. Секунды шли, а взгляд ониксовых глаз, медленно и безмолвно блуждающий по ровному лицу старшего, в конце концов, обрёл окончание пути на пухлых приоткрытых губах. Когда Пак это осознал, внутри что-то с томлением сжалось, и он неосознанно соединил вольготно разведённые ноги. Чонгук смотрел на его губы с жадным, испытующим вниманием, а Чимин их безвольно облизал — неожиданно пересохшие. — Чонгук… — тихо позвал его Чимин, боясь и желая разрушить странную, непонятную атмосферу. Сердце в груди ускорило бег, да стучало так громко, что, казалось, перекрывало треск цикад. Но Чонгук не слышал и не обращал внимание на своё собственное сердцебиение, словно загипнотизированный. Повинуясь внутреннему, не требующему оснований порыву, младший согнул руки, упираясь в землю локтями, и Чимин почувствовал его горячее рваное дыхание на своих устах. Мурашки устроили торжественный марш от самой макушки до кончиков поджатых на ногах пальцев, волосы на напряжённых руках встали дыбом, а дыхание замерло. Лёгкие отказывались принимать кислород, грудная клетка не двигалась — весь он напоминал себе застывшую под выплеснувшейся лавой, именуемой Чон Чонгуком, статую, способную осыпаться прахом от одного прикосновения. Лишь сердце загнанно стучало, вместо мозга посылая тревожные сигналы. А может его просто лихорадило. Он не сразу сообразил, что зажмурился. Понял это, лишь когда тяжесть чужого тела исчезла, и нарушитель душевного спокойствия сел рядом, трепля непричёсанные длинные лохмы. — Видишь? Взрослый, — нарушил молчание Чонгук тихим голосом. «Ч-что?» — но шокированный Чимин не решился озвучить вопрос и развить тему. — Кхм… да… — Имя? — когда Чон обернулся, на Чимина снова смотрели горящими преданными глазами, а не полуприкрытыми томными агатами. — Имя, — повторил Чимин совершенно глупо, но заставил себя успокоиться. Он подумает о произошедшем в одиночестве. — Смотри, — миниатюрным пальцем Чимин указал в небо. — Луна? — недоверчиво спросил Чонгук. — Но ведь… — Луна сменяется солнцем, а солнце — луной. Они в гармонии друг с другом, и оттого дуэт их столь прекрасен. Как думаешь? Имя твоему мечу Солнце, потому как… — Твой зовут Луной, — закончил за него Чонгук. Взгляд его горел ярко, и в глубине этих глаз Чимин видел жизнь. — Луна сменяется солнцем, а солнце — луной, — процитировал Чонгук. Это заставило Пака вынырнуть из воспоминаний и вздрогнуть от осознания произнесённых слов. — И раз в три сотни лет случается солнечное затмение. В этот момент луна и солнце находятся друг с другом. «Почудилось?» — запаниковал Чимин. На мгновение ему показалось, что на него смотрели с теми же теплотой, преданностью и вниманием — как годы назад, когда он лежал на траве, придавленный чужим телом. — «Точно почудилось. Мне стоит прекратить вспоминать о прошлом в такой момент». — Это значит, — хрипло заговорил Чимин, совершенно дезориентированный. — Что раз в три сотни лет луна одерживает победу над солнцем. Принесите мне меч. Слуга, притихший вместе с остальными зрителями в опасении разрушить тяжелую атмосферность конфронтации, не сразу спохватился. Он и прежде с трудом переносил тет-а-тет с Луной, поэтому сердце его взбалмошно забилось, когда суровый орлиный взгляд определил своей целью его скромную фигуру. Встрепенувшись, прислужник на всех порах помчался в личную комнату воина, куда пускали изредка даже для уборки. Настоящий меч осел в неумелых руках божественной тяжестью — крестьянину казалось, что он прикоснулся к святому предмету. Но Луна был лишен святости. Стальное лезвие, тысячи раз вымытое от пролитой горячей крови, не избавилось бы от ее горькой печати вовек, как и рука, направляющая верный клинок. Меч показался отвыкшему от реальных сражений Чимину тяжёлым, но от рукояти словно исходило потустороннее, почти горячее тепло, будто клинок приветствовал своего хозяина. Вены на напряжённых руках вздулись, но от позабытого чувства наслаждения единением с духовным оружием улыбка сама собой образовалась на молодом лице, а сердце наполнилось прежде отсутствующей уверенностью. — Это будет нашей финальной битвой, — резюмировал Пак, в ответ получив лишь кивок. Не знал он лишь, что соперник вкладывал в сказанное своё собственное, иное значение. — Нападай. Чонгук не взялся растрачиваться на язвительные высказывания — лишь поклонился в знак уважения к противнику, послушно вынув начищенное Солнце из ножен. Чимин был готов: Чонгук всегда бил энергично, размашисто. Пак славился ловкостью и скоростью, неуловимостью и грацией. В те, кажущиеся сейчас совсем далёкими, годы, когда слава юного генерала гремела торжественными набатами и распространялась по миру вместе с качующими птицами-вестниками, молва говорила о нём, как о танцоре, несущем смерть; что способен был стремительный генерал орудовать веером, как верным оружием. Чонгук был его противоположностью: удары его меча пробивали щиты и с легкостью секли вражеские армии. Буйный нрав, направленный в военное ремесло, словно концентрировался в крепко сжатом кулаке, разливался в сердцевине свирепого Солнца, закалённого сражениями. Было время, когда два меча бились подле друг друга, пока однажды не скрестились против, в настоящем бою — за жизнь, будущее, за место под небесами, неделимое на двоих. В тот день победил сильнейший. А сегодня Чимин собирался это изменить. Чуть не попав под тяжёлый удар, Пак успел увернуться лишь благодаря природной гибкости и выработанной ловкости. Уверенность, подпитываемая одной обидой, рушилась на глазах: покинувший армию долгие четыре года назад, бывший генерал стал уступать нынешнему, набравшемуся опыта. — Растерял навыки? — между замахами поглумился противник, в глазах которого пылал огонь. Лязг лезвий отдавался в висках пульсацией и, казалось, от столкновений летели искры. — Не будь столь самоуверен, — Пак не собирался сдаваться, хоть напряжённые мышцы сводило судорогами, не мог позволить управлять своими эмоциями, но поводок уже давно перешёл в другие руки, и Чимин реагировал на каждую провокацию так, как ожидал изголодавшийся от негодования и ненависти ученик. — Нам обоим известно, кого из нас двоих погубила излишняя самоуверенность. Чимин заскрежетал зубами. Его приводило в ярость всё в атакующем человеке: цепкий, уверенный взгляд, стремительность движений, напрочь лишённых сомнений, непоколебимость собственного «я». Воин использовал всё это, чтобы подавить, унизить, разрушить, растоптать остатки гордости, спасённые при уходе из дворца. Желание ученика самоутвердиться за счёт наставника не было редкостью, но когда-то Чимин четвертовал бы безумца, сказавшего, что подобное произойдёт с ними двоими. — Чего ты сырость развёл? — спросил хрипло генерал, когда, очнувшись, первым делом увидел бледное лицо с отчаянным, кровавым из-за полопавшихся капилляров взглядом. Чонгук дёрнулся навстречу, но успел себя остановить, вместо объятий бережно обхватив миниатюрную, но поразительную в своей силе ладонь раненного. — Никогда… никогда так не делай… — прошептал, роняя тяжёлые, несдерживаемые слёзы из зажмуренных глаз. — Я думал, что потерял тебя. Генеральское очерствевшее в битвах сердце сладко заныло. Хотелось потянуться, зарыться в мягкие тёмные волосы, массируя кожу головы, как Чонгук любил, но попытка шевельнуться отозвалась полоснувшей, будто поцелованной холодным лезвием, болью от плеча до середины груди и в левом боку. — Не шевелись! — повысил голос младший. — Ты должен поправляться и не напрягаться. — Всё в порядке, Чонгук-и, — ободряюще улыбнулся Пак, стараясь не морщиться от тянущей, постоянно пульсирующей боли в ранах. — Я в порядке. — Это было бы правдой, не подставься ты под атаку! Зачем ты это сделал?! Чонгук был испуган и зол одновременно. Не сумев совместить два губительных чувства, он попеременно давал выход то одному, то другому. Пак открыл рот и закрыл его обратно. Он знал, прекрасно знал, что должен был быть осторожнее, придумать что-то лучше, чем бездумно броситься в гущу, но в критический момент, когда в опасности оказался не просто рядовой солдат, а близкий человек, мозга хватило лишь на то, чтобы послать сигнал мышцам принять удар на себя. — Ты прекрасно знаешь зачем, — спокойно ответил Чимин в итоге. — Это и бесит! — злость снова уступила место страху. Юноша раздражительно утирал мокрые глаза и нос предплечьем, не желая оставаться в таком виде перед Чимином. Перед раненным Чимином, нуждающемся в отдыхе и спокойствии. — Если бы ты действительно умер? — Но я не умер, — не терял равновесия Пак, будто говорил с ребёнком, хотя над ним возвышался уже взрослый, закалённый в боях воин. — Ты не мог знать, что не умрёшь, когда совершил эту глупость! — продолжал запально отчитывать Чонгук. Ему требовалось услышать, что никогда больше учитель не поставит чужую жизнь выше своей. — И что? — дрогнувший голос сквозил горечью. — Я защищал то, что мне дорого. Разве ты не поступил бы так же на моём месте? — Это другое! — возмутился боец, но с прежними бережностью и осторожностью держал ладони наставника в своих. — Что другое?! — на поводу у младшего растерял контроль Пак. — Считаешь, что ты можешь быть безрассудным в отношении меня, а я нет? — Ты генерал, ты не можешь ставить мою жизнь выше своей! Непроизнесённых слов было ещё столь много, но ограничивающее, разделяющее «генерал» отрезвило, ранив — не физически, а иначе, гораздо глубже. — Конечно, — с ядовитой горечью выплюнул Чимин, раздражённый слабостью и помутнением рассудка от потери крови. — Не имеет ведь значения кого защищать, главное, чтобы генерала, да? — Что ты несёшь? — поразился Чонгук, от неожиданности отпуская чужие пальцы, что тут же сжались в кулак вопреки слабости. — Ни одного человека в этом мире я не хочу защищать так, как тебя, — нашёл в себе мужество произнести вслух то, что давно поселилось в душе. — И не потому, что ты генерал. А потому что ты мой Чимин. Может, люди ошибались, и лекарство от душевных ран всё же существовало. Слова любимых людей могли ранить, разорвать хрупкий пульсирующий в груди орган, но они же и взращивали его вновь. В душе Чимина будто мёдом намазали — сладким, тягучим и тёплым. — Тогда, — тихо и вкрадчиво начал генерал. Хотелось сохранить возникшую трепетную атмосферу. — Ты должен понимать и меня. Я тоже сделал это, невзирая на мой статус, потому что ты мой Чонгук. Превозмогая боль и сопротивление срастающихся сшитых мышц, Чимин потянулся более здоровой рукой к донсену, пока не прикоснулся к грязной щеке нежным движением. Чонгук не стал спорить, лишь прикрыл глаза и наклонил голову, удобнее устраиваясь в чужой горячей ладони. — Господин Чон! — разрушил умиротворённость голос рядового за пределами палатки. — Дозорные сообщили, что враг так и не прислал подкрепления. Что нам предпринять сейчас? Скоро сядет солнце. Чимин был удивлён, что с этим вопросом обратились не к нему, а к Чонгуку. Однако от колотой раны в животе он потерял сознание прямо посреди битвы и не мог знать, что случилось после. «Значит тем, кто взял на себя командование, был Чонгук», — догадался Чимин с восхищением и гордостью. Он перевязан, раны зашиты, а враг, очевидно, повержен. Находясь на эмоциях, не зная, жив наставник или нет, Чон смог не потерять самообладания в ответственный момент. Восхваляемый в мыслях Чимина юноша смотрел на него вопросительно. Генерал, не отнимая руки от его щеки, просиял самой мягкой и гордой улыбкой. — Твой солдат спрашивает тебя о приказе, Господин Чон, — нежным шёпотом подразнил. Чонгук тяжело сглотнул, прежде чем ровным голосом отдал приказ: — Раздайте провизию и возвращаемся к северо-западному лагерю. Уже тогда Чимин должен был понять, к чему всё шло. Может именно в тот день Чонгук понял, что предназначен для чего-то большего, чем слепому следованию за другим человеком? «Однако те дни были так прекрасны», — горечь липкими паучьими лапами прокладывала путь к незащищённому тоскующему сердцу, проведшему в темноте одиночества долгие годы. Он словно не участвовал в битве, а наблюдал со стороны. Подмечал нахмуренность густых бровей, капли пота, стекающие по вискам, вздымающуюся в тяжёлом дыхании мускулистую грудь. Прежде Пак всегда чувствовал азарт и наслаждение, устраивая спарринги с учеником. Они всегда были увлекательными, немного опасными и с каждым последующим всё более трудными. Чимин наблюдал за взрослением Чонгука столь долго, что не заметил, как наступил момент, когда его амбиции затмили всё остальное. «Наивно было полагать, что ты всегда будешь для него первым», — в этой истине Чимин убедил себя давно. Злость и печаль по утраченным отношениям, а ещё зашкаливающий адреналин, заставляющий кровь бурлить, придали сил: следующим стремительным ударом Пак выбил меч из руки генерала. На долю секунды оба замешкались, поражённые и не готовые к случившемуся, а после синхронно ринулись: Чонгук кувыркнулся в сторону меча, но Чимин успел быстрее, подбросив лезвием клинок и откинув дальше. Теперь были двое на одного: Чимин с преданной Луной и Чонгук, планирующий дальнейшую тактику. Направив остриё на фигуру в чёрном, Пак заговорил: — Готов признать поражение? Однако Генерал не позволил читать себя, скрывшись за снисходительной ухмылкой. — Для такого человека, как ты, недооценивать противника из-за маленького преимущества слишком недальновидно. Шатен опустил оружие и с показательно-беспечным видом сделал несколько шагов, придавив клинок соперника подошвой. — Всё понять не могу… зачем ты заявился? Тебе недостаточно того, что у тебя уже есть? Что ты пытался получить в этой конфронтации? — Я уже сказал, что хотел получить, — оскалился Чонгук. Он не выглядел как человек, близкий к поражению, что злило неимоверно. Чимин заставил себя припомнить условия и удивлённо застыл. — Ты действительно собирался трахнуть меня? А кишка не тонка? «Ему мало. Всегда было мало того, что он получал. Он всегда хотел больше. И моё разрушение тоже оказалось недостаточным — этот ублюдок собирался втоптать меня в землю, использовать, как шлюху», — вскипел Чимин. Желваки на скулах угрожающе заиграли. — Тогда мне стоит сделать с тобой то, что ты планировал со мной, — выплюнул Чимин с ненавистью, которую смог из себя выдавить, и двинулся вперёд. На удивление, улыбка соперника стала лишь шире. Он не собирался его убивать. Развернув меч широкой стороной, Пак замахнулся, но оппонент вместо того, чтобы уклониться, подставил тыльную часть предплечья, игнорируя рвущиеся ткани одежд и кожи. Смелым, нахальным, неординарным выпадом мужчина выбил из колеи, жёсткой хваткой вцепился в запястье, оттесняя бывшего генерала. Но Чимин не позволил себе пребывать в растерянности долго: повернув меч лезвием, он согнул его таким образом, чтобы упереться в заднюю часть шеи брюнета. Хватка была болезненной — такой, что, казалось, кровь перестала поступать к сжатому вокруг рукояти кулаку. Горячее дыхание слишком приблизившегося мужчины обжигало губы. — В таком случае, — шёпотом ответил на прошлое заявление. — Я при любом раскладе получу желаемое. — Сумасшедший… — на выдохе произнёс завороженный неожиданной близостью Чимин. По телу прошлась предательская дрожь. Этого стоило ожидать — подобное нередко случалось во время сражений, когда эмоции зашкаливали, мышцы тряслись и сжимались в судорогах, а дыхание становилось тяжёлым и особенно ценным. Успокаивало то, что не один он чувствовал себя так: зрачки сопротивляющегося Чонгука расширились, мышцы в напряжении окаменели, а выглядывающие из-под вьющихся волос кончики ушей горели румяными огоньками. — Разве ты не собирался снять с меня эту маску? — напомнил Чон. — Верно. Хватит уже играться. Но Чимин не был стремителен. Действовал настороженно, потому что человек, до онемения удерживающий его запястья, мешая замахнуться, смотрел исподлобья, как помешанные следят за своими будущими жертвами. Во взгляде присутствовали и необоснованное самодовольство, и хитрость, и нечто совершенно другое, не способное Чимином расшифроваться. — Тогда снимай, — вкрадчивый шёпот лился из-под злосчастного куска ткани на лице. Может, это были возникшее злобное возбуждение, напряжение, осевшее на кончиках пальцев дрожью, а может что-то другое. Чонгук не выпускал запястья из крепкого захвата и смотрел вызывающе, искушающе. Чимин ненавидел этот момент, но был заворожён. Толпа, давно ставшая безликой массой, поражённо засвидетельствовала, как воин вцепился зубами в край маски, царапая кожу щеки; оттягивал, пока растянутая ткань не сползла гармошкой по подбородку, повиснув на шее. — Игра окончена, — зашевелились алые, чётко очерченные губы, из-за созерцания которых смысл не сразу дошёл до сознания. Зацепив чужую ногу своей, Чонгук сделал выпад, вынудив противника подкоситься и припасть на колено, после чего сильным ударом ногой в центр груди оттолкнул, заставив позорно упасть на спину. От неосторожности меч задел лишь часть волос, но Чимин, очнувшись, не мог позволить этому кончиться таким образом. Вскочил, пытался вернуть утраченный контроль, но вот оно и Солнце — освобождённое прямо из-под его ног. Генерал, устав от игры, избавился от предвкушающей улыбки. — Давай закончим здесь. Словам больше не было места. Сжав клинок до побеления костяшек, Чимин парировал непрекращающиеся атаки. Лязг сталкивающихся клинков мешался с яростным рёвом толпы, азартной от зрелища, и вновь появилось чувство, что он терял их неоспоримую лояльность, как тогда, в прошлом, когда собственные солдаты выкрикивали слова поддержки не ему. В день, когда Чимин потерял всё. Злость туманила рассудок. Удары стали нечёткими, хаотичными, выдавая раздрай в душе. Он не мог сосредоточиться, в голове жужжающий рой перекрывал даже собственные мысли. — Он не подходит на роль Генерала. «Заткнись», — прорычал в мыслях Чимин, встряхивая головой в попытке избавиться от навязчивых воспоминаний. — Вы слышали? Западный фланг разрушен. Тот, что под командованием Генерала Пака. Говорят, только ему удалось выжить. — Да-да! А ещё я слышал, что Чон Чонгук поквитался с вражеской армией. Заставил бежать, поджав хвосты. — Воистину непревзойдённый воин! Разве не следует такому человеку стоять во главе войск? «Заткнитесь! Вы все!» — Разве ты не знаешь? Он ученик Генерала Пака. Разве может он предъявить права на его пост? — Какая разница? Это устав жизни — ученики превосходят своих наставников. Он должен с этим смириться и уступить место. — Солидарен. В последнее время Генерал Пак не имел успехов на поле боя. Лишь расходует войска, не считаясь с тем, что они тоже живые люди! «Хватит! Остановитесь!» — его отчаяние становилось всё очевиднее, а Чонгук лишь подтверждал своё превосходство активным наступлением. — Западное государство, наконец, покорилось. — Верно-верно. Это Великий Чонгук окончил войну, снёс голову вражеского императора. — А что с Генералом Паком? — Он не пал? — Нет, что вы! Лежит в лазарете, неспособный праздновать победу. — Снова? Какая жалость. «Заткнитесь! Заткнитесь! ЗАТКНИТЕСЬ!» Одним сильным ударом меч вырвали из его руки, приставив лезвие собственного к обнажённой шее. — Ублюдок! — разозлился Чимин от унизительности положения. — Ты предпочитаешь сохранить ложное чувство достоинства и постоять так с минуту или же сдашься сразу? — бесцветно, устало спросил Чонгук. Без маски его лицо действительно выглядело взрослым с этими очерченными острыми скулами. — Никогда… я тебе… — свирепо дышал. — Не отдамся. Это означало всё: исход боя и то, что следовало за ним. — Давай! Чего остановился?! — Пак сделал опасный шаг ближе, прорезая тонкую кожу приставленным клинком. — Лучше бы убил меня ещё в прошлый раз! — У меня никогда не было такого желания, — с осторожностью Чонгук отстранил меч, всё ещё угрожая, но не прикасаясь. — Кто же знал, — зарычал Пак. — Что величайший генерал столь жесток к своим врагам! Ты и на поле боя вместо того, чтобы подарить быструю смерть, измываешься, ломаешь и наслаждаешься превосходством? Или я такой особенный? Мужчина молча выслушал тираду, не опровергая и не соглашаясь. Лишь в глазах плескалась отравляющая горечь. — Время вышло… — робко произнёс смотритель, боясь приближаться. Толпа на мгновение притихла, а потом взорвалась бурными овациями. Только тогда Чонгук опустил оружие, вернул Солнце в ножны. Смотрел в побледневшее лицо. Тяжело дышащий Пак не мог шевельнуться, поражённый и парализованный. «Снова. Это происходит снова…» — Собираешься вновь сбежать? — осадил Чонгук заранее. — Сбежишь, спрячешься? Помни, что я найду тебя, куда бы ты ни отправился. — Зачем? — слабо произнёс Чимин. — Зачем преследуешь? Что ещё хочешь забрать у меня? Чонгуку осточертела ревущая толпа. Он грубо схватил проигравшего за запястье и поволок в постройку, минуя не смеющих вмешиваться людей. С ноги открыв первую попавшуюся гостевую комнату, мужчина рывком опрокинул свой приз на застреленную алым бельём кровать. Дверь с тихим щелчком закрылась. Чимин почувствовал себя пойманной хищником добычей, замершей в острых зубах перед кончиной. Сердце билось запально, загнанно, и, казалось, лучше бы вовсе остановилось. Проделав несколько бесшумных шагов, Чонгук навис над напряжённым телом. Взгляд блуждал по сдвинутым тонким бровям, сверкающим непролитыми слезами глазам, сжатым в тонкую полоску губам и надрезу на тонкой светлой коже шеи. — Я противен тебе? — Смотреть невыносимо, — подтвердил Пак. — Почему? — обезоружил Чонгук наивным, словно бы до глубины души обиженным вопросом. Посмел лишь дотронуться мягко и робко до гладкой щеки. Чимин чувствовал отвращение к себе, Чонгуку и ситуации, в которой оба оказались из-за упёртости и старых обид. — Ты спрашивал, — умиротворённо произнёс Гук. — Почему я искал тебя. Искал, не переставая, с того дня, как ты ушёл, ничего не сказав. Почему ты сделал это? Ты уже тогда ненавидел меня? Тебе было невыносимо моё присутствие? «Да», — хотелось ответить. Но Пак не был уверен, что не врал сам себе. Обманчивое ощущение того, что всё происходило, как раньше, не давало покоя. — Ты забрал у меня всё, — жалко для самого себя прозвучал усталый голос. Взгляд тёмных глаз тут же устремился к янтарным. Чонгук выглядел полным горечи и сожалений. — Я не хотел, чтобы всё произошло так. Бывший генерал не смог сдержать усмешку. Какой детский ответ — «я не хотел»! — Единственное, что мне было важно — защищать тебя до конца своих дней. Почему ты бросил мне вызов? — Защищать? — злостно засмеялся. — Защитник от самих небес! Зачем защищать того, кого даже уважать не способен? — Я всегда уважал тебя, — опровергнул бездоказательно. — Тогда у тебя извращённое понятие об уважении. Сколько тебе лет было, когда ты перестал обращаться ко мне формально? Двадцать? Двадцать один? И не считаться с моим мнением — тоже уважение? Самовлюблённый мальчишка, ты всегда считал, что в любой ситуации был прав, что остальные глупее тебя, разве не так? — Формальность? — разозлился Чонгук, тяжело дыша от негодования. — Это то, что тебя так заботило?! Так поставил бы на место зазнавшегося юнца! — А я не пытался?! Ты из раза в раз игнорировал замечания, игрался, провоцировал! — Я шутил! Почём мне было знать, что это настолько важно! Я думал, наши отношения выше каких-то формальностей! — выплюнул с отвращением и раздражением. — Вот как! Шутил! Для тебя весь мир — шутка, или только я — ничтожный, недостойный зваться хеном, недостойный зваться генералом? Я был шуткой?! — Я никогда такого не говорил! — основательно повысил голос Чонгук, впервые за весь день. — Я хотел показать, что стал взрослым и сильным! Что я могу защищать тебя, что ты можешь положиться на меня! Хотел, чтобы тебе больше никогда не приходилось лежать в лазарете на грани жизни и смерти! А что ты?! Отправил меня в другую часть, дальше от себя! Что я должен был чувствовать, узнав, что твоё войско перебито?! Чимин не знал, что хотел ответить. А если бы и знал, не смог бы — внезапно горячие капли слёз посыпались из зажмуренных глаз нависающего. — Ты всегда… — задушено выдавливал слова Чон. — Всегда был таким гордым… твоя гордость перевешивала всё остальное, — шумно всхлипнув, генерал не дал себя перебить. — Я был так счастлив, когда одержал победу. Я думал, ты будешь гордиться мной, сможешь опереться на меня. А на следующее утро ты просто исчез. Это тоже из-за гордости? Тёмные, будто потусторонние очи глядели уязвимо, не скрывали слабостей души, не прятались. — Эй, маленький хен! Не бойся падать, мои сильные руки всегда тебя подхватят! — Поставь меня на место, — пытался сохранять спокойствие упомянутый, озираясь по сторонам, чтобы ни единая душа не стала свидетелем того, как нахально Чонгук посреди поля для стрельбищ подхватил его на руки, словно обморочную барышню. — Не хочу, — блеснул белым рядом зубов юноша. — Я серьёзно. Отпусти, пока кто-то не увидел. — Если и увидят, то какая разница? — с искренним недоумением прозвучал мелодичный голос, изумив и разозлив старшего. Всегда он был таким — не считался ни со слухами, ни с чужим мнением. — Господин… — вылез из ниоткуда слуга. Чимин встрепенулся, но Чонгук, как и обещал, не позволил соскочить с рук. — Его Величество вызывает собрание… — прислуга смотрел робко себе в ноги, боясь свидетельствовать подобную картину. — Он скоро придёт, — ответил вместо генерала Чонгук. Лишь когда они вновь остались наедине, Чимин извернулся, приземляясь на ноги и яро толкая юношу в плечо. — Почему ты такой? — накричал на хлопающего глазами донсена, не осознающего своего неподобающего поведения. — Себе на уме! Никогда не прислушиваешься к словам старших! Выставляешь нас обоих на посмешище! Я попросил не делать этого — это так сложно? Так сложно уважать меня? — Это не так… — слабо возразил парень, робкими короткими шагами приближаясь к стихие в виде наставника. — Кто дал тебе право отвечать вместо меня? Кто дал право носить на руках без моего позволения? — Прости… — вмиг погрустнел Чонгук, но не отказался от попытки приблизиться. — Извиняешься? Тебе жаль или просто снова хочешь замять конфликт? Я избаловал тебя? Позволял слишком многое? — Хен, пожалуйста… — А теперь я всё-таки хен? — не мог уже остановиться Пак, доведённый до ручки. — Слушай сюда, Чонгук. Если ты понял, в чём заключалась твоя ошибка, то сейчас же остановись. Я не хочу, чтобы ты трогал меня сейчас. На это ты способен? — Да… — сдерживая слёзы и кусая губы, Чонгук и правда остановился, больше не пытаясь сократить расстояние, и для самоконтроля сцепил руки в замок. — Прости… — Я иду на собрание. А ты остаёшься здесь. Чонгук был прав — рядом с ним чиминова гордость принимала слишком много ударов. Он становился день ото дня раздражительнее. Каждый успех младшего воспринимался, как удар кнутом по спине, потому как его собственные уступили место поражениям. Чонгук никогда не был виноват в его неудачах, но Пак обвинил, как самую удобную мишень. — Прости, — внезапно тихо отозвался Чонгук в настоящем, вырывая из воспоминаний. Мужчина больше не плакал — лишь покрасневшие уголки глаз и шмыгающий нос говорили о продемонстрированной слабости. — За что? — шёпотом. — Я искал тебя все эти четыре года для того, чтобы узнать почему ты ушёл. Мне жаль. Прости, что повёл себя подобным образом — я слишком разозлился, узнав, в каком месте ты засел. Я не собирался использовать тебя, как кисэн. Я никогда больше не сделаю ничего без твоего позволения. Неважно где — просто, пожалуйста, будь счастлив. Произнеся последнее слово, Чонгук подтянулся на руках, чтобы встать с любимого человека, но ему не позволили: стремительным движением Чимин развернул его обратно, впиваясь кусачим поцелуем в солёные от слёз губы, обхватывая сильными руками шею и жёсткими пальцами путаясь в сырых от пота волосах. Чонгук изумлённо простонал в поцелуй, отчаянно хватая воздух заложенным носом. Было плевать, даже если задохнётся — он не мог позволить этому моменту исчезнуть, как песку, проскользающему сквозь пальцы. Если это был очередной сон, то не хотелось просыпаться — лучше застрять в нём навсегда. Волшебство момента не могло длиться вечно. Чимин отстранил его лицо от своего, мягко поглаживая по щекам, и со смесью удивления и неуверенности изучал ответные эмоции. Распахнутые глаза младшего сияли то ли от слёз, то ли от внезапно обрушившегося на голову счастья. Но он молчал, боясь произнести неправильное слово, разрушить момент, и лишь бегло переводил внимание с губ, к которым впервые прикоснулся, до внимательных глаз и обратно. Не говоря ничего, Чимин снова потянулся, игнорируя внутренний голос, диктовавший правила жизни слишком долго. Короткими жалящими поцелуями прошёлся по скуле к линии челюсти, а потом снова — к дрожащим губам, которые в ту же секунду захватили полные желанные лепестки, не потребовали — попросили забрать инициативу, и Чимин позволил. Сдался, раскрыл рот, позволяя жаркому языку сплестись со своим, ласкать нёбо, сбивчиво принимать чужое дыхание и делиться своим. Голова кружилась, ощущалась тяжёлой, не своей, руки безотчётно притягивали ближе, вновь путаясь в загривке, будто хотели впечатать человека в себя, слиться в одно целое. «Как солнечное затмение», — пришла в голову мысль. Сейчас она интерпретировала себя сказочно-гармонично. — Чимин… — прошептал, задыхаясь, Чонгук, когда с трудом оторвался, уперевшись своим лбом в чужой. Отсутствие формального «хен» сейчас не жалило, не причиняло боли, которую запомнил Пак. Оно сошло с целованных губ трепетным придыханием, со страхом потери и вожделением. — Чимин, если мы не остановимся, я… — Почему ты искал меня? — Пак не позволил отстраниться, уткнувшись носом в щеку и согревая жарким дыханием. — Что? — растерялся напряжённый Гук. Кровь прилила к лицу, румянцем осела на груди и шее, и мучительными волнами сосредоточилась в паху. — Я же сказал — чтобы узнать, почему ты ушёл. — Это вся причина? — хотел убедиться Чимин. От ответа зависел его дальнейший выбор. Кадык темноволосого дёрнулся. — Мне нужно было убедиться, что ты в порядке. — Почему? — Я… Чимин… — заволновался мужчина, напоминая самого себя много лет назад, когда всё было просто и понятно. — Чимини… — Давно? — прошептал, прижимаясь теснее, осторожно пересаживаясь на чужие колени. Сильные руки тут же обхватили поперёк спины, дрожа от напряжения. — Кажется, будто всю жизнь, — с выдохом признался Чонгук, прикрывая глаза. По щеке мазнули поцелуем мягких, совершенных губ. — Кажется, я тоже, — заставил себя произнести Чимин, ощущая, как цепь, навешенная им самим на шею, душащая, тяжёлая и холодная, наконец ослабила путы. — Слишком много времени ушло на осознание. Чонгук всхлипнул и улыбнулся одновременно. Спрятал лицо в ямке, где шея переходила в плечо, и сильнее сжал драгоценность в объятиях, всем своим телом содрогаясь. — Прости… прости меня, прости… — плач причинял Чимину боль. Было всё ещё невыносимо видеть младшего в таком состоянии. — Если бы я не… — Я тоже виноват, — перебил. Пора было обрести честность — перед собой и Чонгуком. — Ты был прав. Я слишком долго лелеял свою гордыню и оттолкнул тебя из-за неё же. Бросил всё, сбежал, обвинив весь мир. — Нет, это я виноват. Я не должен был переступать через твои личные границы. Должен был больше уважать. Я должен был… Пак не позволил ему продолжить самоуничижительную речь. Снова приподнял лицо и поцеловал — в этот раз со страстью, льющейся через край, с голодом, удовлетворяясь аналогичным откликом. Большие мозолистые руки прошлись по спине до поясницы, но не осмелились на большее, вернувшись к лопаткам. Не разрывая поцелуя, Чимин схватил чужую ладонь и направил её ниже — туда, где от возбуждения тренированные ягодичные мышцы затвердевали и снова расслаблялись под покорной хваткой. Сместившись ближе, Чимин упёрся своим возбуждением в чужое. Электрические разряды прошлись по всему телу. Чонгук застонал, невольно сжимая руками полушария сильнее, срывая ответный, греховный, короткий стон. Чимина начинало потряхивать. Он жил в публичном доме уже долгое время. Многое видел, ещё больше — слышал, но никогда прежде не возникало желания стать частью царящего вокруг разврата. «Нет. Это не разврат. Это страсть, которой стоило отдаться давным давно». Неохотно оторвавшись от припухших алых губ, Чимин, набравшись уверенности, распахнул верхнюю рубаху своего одеяния, оголяя грудь. Чонгук задержал дыхание. — Я… ты в этом уверен? — Разве победитель не должен забрать приз? — томно, горячо. — Нет! Нет-нет, я же сказал, что никогда бы… — Я хочу этого, — остановил очередной поток слов Чимин. Он не мог отрицать, что трепетность, с которой Чонгук относился к его согласию, согревала, вселяла надежду на что-то светлое в будущем. — Ты не хочешь? — на всякий случай уточнил, потому что возбуждение, явственно упирающееся в пах, говорило иначе. — Хочу… — с отчаянием выдохнул. — Но здесь… ты не достоин того, чтобы в этом месте… Чимин, наконец, понял. Они находились в неординарном публичном доме, где половая связь даровалась за деньги. Взрослый Чонгук оставался таким же романтиком, каким был в детстве. Это заставило старшего расплыться в трепетной улыбке. Почему? Почему всё сложилось так сложно? Почему они не поговорили четыре года назад? Почему отчаянно не слышали друг друга? — Чонгук-а… — Пак оставил лёгкий порхающий поцелуй на виске. — Это всего лишь место. Не имеет значение где. Правда. Всё же Чон расслабился. Набрался мужества развести полы ханбока, окончательно скинув одеяние с плеч. Нежно опрокинул драгоценное тело на кровать, нависая, горячими поцелуями прошёлся по старым шрамам — от ключиц до самого паха, заставляя содрогаться, подрагивать, зарываться влажными от лёгкого смущения пальцами в волосы и притягивать ближе, вплавлять в себя. Чонгук был согласен вплавиться, стать кем угодно, только бы драгоценность всегда была здесь — в его руках, оберегаемая на деле, а не в одних горьких мечтаниях. — Я защищу тебя, — шептал Чонгук между поцелуями. — Больше никогда не отпущу. Не отпускай меня. Не отпускай меня… — Не отпущу, — пообещал Чимин, вновь вовлекая в сладкий поцелуй. Одежда шелестела под жадными пальцами, скользила с обезумевших тел на пол, позабытая и ненужная, открывала кусочек за кусочком желанной кожи, пока они не остались нагими, обёрнутые лишь друг другом в тесных объятиях, переплетённых ногах, пальцы на которых сжимались, как сжимались израненные сердца. Притирались, приспосабливались, изучали друг друга медленно, без спешки, за все годы глупой разлуки, неозвученных обид. Укус за ухом, покусывание ключицы, вязь поцелуев вдоль торса, к пупку, а потом ниже — к сосредоточению запретного удовольствия. Слух ласкали томные полувздохи, задушенные всхлипы. Хотелось плакать — от ощущения долгожданной целостности, потустороннего окрыляющего счастья, кажущегося фантомным, грозящимся исчезнуть, стоило открыть глаза поутру после блаженного забытья. — Можно…? — держась за последние ограничители, с отчаянием, сквозящем в интонации. — Да, — и больше в словах не было необходимости. Поцелуи-укусы на внутренней стороне бедра прямиком к напряжённому, истекающему члену, и дальше — к запретному плоду, где судорожно сжался нетронутый вход под напором ласки. — Чонгук… — выдохнул на высокой ноте, от смущения прикрывая горящее лицо руками. Горячим языком вышвырнули все ненужные мысли. Не было ни воинов, ни генералов, ни врагов, ни братьев, ни солнца, ни луны. Больше не было нужды в ярлыках — остались только двое — Чимин и Чонгук. Горячие пальцы не встретили сопротивления, мышцы поддались, раскрылись, тело выгнулось, как произведение искусства. Картина отпечаталась на сетчатке глаза: руки, скрещенные поверх лица, растрёпанные распущенные волосы, расстеленные на алых простынях, подрагивающие мышцы рельефного торса, греховная дорожка волос, ведущая к сосредоточению возбуждения. Ноги, удерживаемые под бёдра раскрытыми, неконтролируемо дрожали, а позвоночник то и дело выгибался, не в силах терпеть продолжительную пытку. — Хватит… Пожалуйста, хватит… Мольба была услышана. Чонгук больше не спрашивал разрешения — сцепил сильные ноги за своей спиной, наклонился, ободряющим нуждающимся поцелуем отвлекая внимание, и плавно вошёл, ловя протяжный стон своими губами. Напряжёнными пальцами вцеплялись в спину, метили следами ногтей и зубов, присваивали, а он присваивал в ответ, толкаясь в жаркую тесноту. Боль граничила с удовольствием, контрастность ощущений электрическими разрядами прошибла плоть, а прежний мир рушился. На его обломках в этот миг выстраивали новый. — Чимини… Пальцы нашли другие, захватили в добровольный плен, сплелись, давая безмолвное обещание, сжались крепче, когда удовольствие достигло предела, выплеснулось со слаженной синхронностью. Оставались поцелуи — неиссякаемые, неспособные надоесть, важные, как живительный кислород или поток освежающего ветра в удручающе жаркую погоду. Она у них всегда была — любовь. Но на то, чтобы принять самому и донести другому ушёл целый путь поодиночке. — Чимин-хен. Генерал и его любимый ученик сидели на вершине утёса, где неподалёку разложился лагерь из переживших битву воинов. Войско остановилось на ночлег на безопасной территории. Звёздное небо волшебным полотном простиралось над головами. Чимин любил наслаждаться его видом. У Чонгука была другая звезда. — Что, Чонгук-и? — Наша жизнь такова, что мы сеем раздор и хаос по указке правителей, не сидим на месте, не можем обосноваться. У тебя никогда не возникало мысли найти себе дом? Чимин перевёл на юношу полный теплоты взгляд. Конечно, он думал об этом. И нашёл ответ. — Дом — не материальный объект. Для меня дом — это люди, к которым я возвращаюсь, даже когда приходится уходить. Слова больше не были нужны. Давно пора было вернуться домой.