***
В религию Бомгю попал, еще будучи трехлетним ребенком. Судьба жестоко обошлась с мальчиком, отняв у него обоих родителей. Чета Чхве попала в аварию, когда ему не исполнилось еще и года, и тогда под свое крыло его взяла бабушка. Когда же она из-за болезни больше не могла ухаживать за ребенком, то скрепя сердце, отдала его в католический интернат. Конечно, мальчик виделся с бабушкой по выходным и на каникулах, но большую часть времени он проводил вдали от дома. В интернате кипела своя жизнь и строились первые взаимоотношения. Бомгю много играл на органе и фортепиано, влился в небольшую компанию ровесников и никогда не был одинок. Он жил жизнью ребенка, который особо не заморачивается по пустякам, а религия для него нечто светлое, хоть и не очень понятное. В тринадцать лет и случился перелом в его голове мальчика. Бомгю тогда подружился с одним из старших. Его звали Минсок. Юноша был немного отстраненным, хотя вокруг него всегда были друзья. Он казался очень одиноким даже среди людей. Бомгю вряд ли вспомнит, что стало началом этой дружбы, но он прекрасно помнит, как им было хорошо вместе. Точнее будет сказать, что мальчик тогда толком и не знал, нравится ли Минсоку общаться с ним или нет, но тот был на седьмом небе от счастья, что старший помогает с уроками, приходит послушать его игру на органе, рассказывает интересные истории до рассвета и иногда ходит гулять в маленькую рощицу на территории интерната. Однако иногда Минсок смущал Бомгю своими редкими изречениями. Он начал сомневаться в вере, которая с ним всю жизнь, и стал подозревать, что все, написанное в Библии – ложь, а Бог – выдумка для невеж. Мальчика пугали подобные мысли, его разум еще не был готов принять такое потрясение. Однажды Минсок сказал, что дьявол намного справедливее той добродетели, что живет на небесах. После этого Бомгю не спал всю ночь и долго думал о словах друга, пока червь сомнений набирал мощь в его подсознании. Старший же ходил мрачнее тучи, а подросток бегал хвостиком с новыми вопросами, родившиеся после полуночной рефлексии. А потом тот исчез из жизни Бомгю. Он перестал появляться на занятиях, в своей комнате, в столовой, в рощице, в органном зале. Минсок испарился, будто его и не было в интернате. Мальчик уже думал, что его друга так Бог наказал за сомнения, но все оказалось куда проще – Минсока выгнали. До самого своего выпуска тот будет в неведении, почему его друг покинул его, но потом бывший товарищ старшего расскажет, что Ву Минсока застали за поцелуем с юношей. Бомгю не знает, что испытал тогда. Ему стало тяжело на душе и как-то пусто, но не потому, что его друг целовался с мужчиной, а из-за того, что такая мелочь заставила настоятеля и директора исключить достаточно способного ученика. Мальчику казалось, что если даже Бог прощает, то и люди должны следовать примеру своего Отца Небесного. Однако жизнь никогда не отличалась логикой. После окончания интерната Бомгю встретил своего наставника – Субина. Тот тогда еще был только диаконом, готовился стать священником, но уже поразил юношу своими мудрыми взглядами и добрым сердцем. И знал бы он, что творилось и продолжает твориться в сердце мужчины с его появлением в монастыре. Субин хорошо помнит тот день, когда ему привели новоприбывшего новицианта. Этот красивый юноша с каштановыми волосами, большими глазами цвета крепкого чая и изящными чертами лица заставил сердце подскочить и застучать с новой силой, распространяя жар по всему телу. Голос Бомгю заворожил с первых секунд – низкий и мелодичный. Весь он заставил мужчину потеряться в себе и своих мыслях. Когда они прощались в конце дня, и Субин уходил в свою келью, то он сходил с ума и молился до тех пор, пока не валился от усталости с ног. Он просил у Бога прощения за то, что позволил себе подумать о своем подопечном в таком пошлом и неправильном свете, но другая, какая-то по-особенному темная сторона его души шептала ему не покидать чертоги этих мыслей. Внизу живота невыносимо тянуло стоило только вспомнить эту нежную улыбку и невинный взгляд из-под длинных прядей. Субин не отрываясь смотрел на играющего на органе Бомгю. Каждый удар чужих тонких пальцев по клавишам фантомно ощущался как удар под дых. И ночи становились безумнее. Мужчину посещали тревожные, хаотичные сны, и чем дальше, тем отчетливее являл себя образ во тьме. Сначала это была рогатая безобразная змея, которая шипела Субину на ухо и пугала его, отчего он просыпался в холодном поту. Но со временем появились очертания человека. Однажды ночью к нему пришел сам дьявол. Это случилось после рукоположения, когда Чхве стал священником. Ему снилось, что он стоит посреди огромного поля, пестрящего васильками и дикими ромашками, а неподалеку дерево, скрюченное, мрачное, как и мысли, что живут в голове молодого мужчины. Среди святости его разума, религиозности и чистоты мечты о мальчике с самыми светлыми помыслами были этим самым деревом – уродливо-пугающим. Субин подошел к нему, обдуваемый легким ветром. У корней сидел юноша, возможно чуть старше Бомгю. Он смотрел куда-то на полосу горизонта и ловил порывы ветра щеками, сам им подставлялся. Его пшеничные волосы разделены на пробор, а лицо выражало абсолютное спокойствие. Священник поджал губы и нерешительно, но сделал шаг в сторону незнакомца. Мир вокруг был призрачным и угнетающим, все таяло и возникало вновь как мираж. Один только незнакомый парень был статичен. - Прошу прощения… - начал было Субин, подойдя к юноше. Тот поднял на него взгляд и дружелюбно улыбнулся. Его желтые глаза озорно блеснули, хотя вокруг не было ни намека на солнце. Незнакомец встал. - Здравствуй, Субин, - он сделал шаг навстречу священнику. Между ними меньше вытянутой руки, - ты потерялся? - Ты меня знаешь? Юноша нахмурился, изображая трудный мыслительный процесс. Он потер переносицу, а после произнес: - Я знаю всех. И тебя тоже, - незнакомец подошел еще ближе и сжал субиново плечо. - И я рад, что мы встретились. Субину стало не по себе. Ничего страшного не происходит, но ощущение будто он в западне. Мир вокруг переменился. Неизменными остались только корявое дерево и этот юноша. Его голос приятный, немного сладковатый, но в нем сквозило нечто жуткое. Оно пробуждало в Субине нечто неприятно-волнительное. Пальцы похолодели, будто подул морозный ветер. - Ты боишься? - голос незнакомца все еще приторный и тягуче-сладкий. Патока, но отравленная. - Страшиться не надо, - чужая рука доводит до оцепенения, ведет к шее, скользит вниз по груди, - ибо я не сделаю ничего плохого. Плохое, - юноша приблизил свое лицо к чужому так, что можно было рассмотреть первые мелкие морщинки, неровности кожи, - делаешь только ты. Субин не смог шевельнуться. Ноги оказались будто в кандалах - корни дряхлого дерева по какому-то зловещему приказу ожили и сжали их в тисках. Юноша был красив, голос его был соблазнителен, но души в этом всем не было. Он улыбнулся Субину, ненароком показывая белоснежные заостренные клыки. Сразу невозможно было понять, что они не человеческие, потому что были небольшими. Незнакомец провел ими по шее, схватив мужчину за волосы и оттянув назад. Зубы прошлись по пульсирующей венке. Юноша широко облизнул ее, чувствуя пульс жизни в человеческом теле. - Какой же ты сладкий, священник, - от этого голоса Субин вздрогнул. Теперь казалось, что говорят сразу трое человек. Голос раздался эхом в черепе, распирая голову изнутри. Жуткий рев, соблазнительные речи и истошные стенания - все смешалось в нем. Все тело Субина задрожало, а молитвы в голове забились как пташки в клетке. Одна за другой скользят в мыслях и превращаются в слова. - Я не представился. Это невежливо, - отметил незнакомец в самое ухо. - Мое имя Енджун. - Врешь… - прошипел Субин, жмурясь от укуса, уколовшего мочку. - Скажи свое истинное имя, дьявол. Нечистый лишь рассмеялся и резко оттолкнул мужчину от себя. Тот повалился на разломившиеся корни дерева и застонал от удара. Но Енджун через мгновение навис над ним, передвигаясь с неестественно быстрой скоростью. Субин нашел с силы с ним бороться и постарался выбраться из-под него, отмахиваясь и отпинываясь. Тот перехватывал его руки, издевался, бил в ответ, получая от этого удовольствие. Корни снова сковали священника, только теперь это было все тело. Енджун встал с него. - Ты не спрячешься от своих грехов, Чхве Субин. Никогда.***
После той ночи мужчина сильно захворал. Бомгю переживал за своего наставника, спрашивал у монастырского лекаря, чем он может помочь Субину, но тот лишь говорил о покорном ожидании. Сам священник мучался от жара и гнетущих сновидений-воспоминаний. В его голове пролетали годы в семинарии, где он был лучшим учеником, беззаботное детство и отрочество, но полная переживаний юность. Свой первый поцелуй как то самое определение греха. Это был деревенский паренек по имени Мун. Они часто встречались на сеновале. Субин задыхался своими воспоминаниями. Лихорадка не отпускала несколько суток, заставляя каждый раз умирать и воскресать в постели. После своей болезни Субин ни с кем не говорил еще долгое время. Его мучили кошмары, и он не мог смотреть на своего подопечного. А тот каждый раз торопился навстречу с восторженными, по-щенячьи преданными глазами. Бомгю справлялся о его здоровье, желал ему поскорее поправиться, скромно упоминал о своих успехах, но самое главное был рядом и говорил, что рядом с Субином еще и Бог. Но знал ли этот мальчик, что Бог покинул священника? Мужчине тяжело смотреть на чужую честность, доброту и эту хрупкую, но такую чистую невинность. Бомгю стоял перед ним ангелом небесным. А Енджун все время маячил рядом как наваждение, одетый в черную рубашку и брюки. Он выглядел не так, как во сне. Демон или кто бы он ни был по-настоящему привлекателен и хорош собой. Субин с горечью с этим соглашался. Но рядом был еще и Бомгю со своими большими глазами, очаровательной улыбкой и непорочными помыслами. И был Енджун, что говорил при виде послушника настолько грязные, но возбуждающие вещи, что священник желал себе смерти с последующим горением в аду. И все же рядом был Бомгю. Чем дальше, тем сильнее его хотелось. Он был солнцем, ангелом, юной душой. Енджун шептал о том, какой красивый этот мальчик и без одежды он может быть еще лучше. И вот так, встретившись ненароком в коридоре, Субин встречал своего лучезарного послушника, а за его, священника, спиной стоял дьявол.***
Субин не хотел, чтобы это случилось, но не все подвластно его желаниям, особенно тьма, шагающая рядом с ним. Они с Бомгю неосознанно становились все ближе и ближе к друг другу. Он стал позволять себе касаться каштановых прядей, чтобы убрать их с красивых глаз. Он видел, как краснеют чужие щеки, как подрагивают руки и сжимаются пальцы, как неловко путаются в клубке мыслей слова. Хороший мальчик с благоговением и чистой любовью смотрел на того, кто только и жаждал использовать эту любовь себе во благо. Енджун сыто улыбался каждый раз, когда Субин позволял своим мыслям выходить за рамки дозволенного, когда действия становились абсолютно бесстыжими. Он боялся предать чужое доверие и одновременно хотел это сделать. Но Енджун был сильнее. Он был хорош в уговорах. Не одну душу он склонил и не одну утащил за собой в бездну. Бомгю стоял спиной к аналою, упираясь в него ладонями, рискуя оставить на них красные полосы. А его губы целовал тот, кого он любил, кому вверил себя. Субин сминал его губы неспешно, еще стараясь удержать то темное и страшное, что клокочет в нем каждый день. Енджун лишь неотрывно смотрел. Он с удовольствием замечал, что Субин все глубже тонет в своих грехах. И теперь священник стоит на коленях перед послушником. - Прости, дитя. Если есть силы простить, - шепчет он заполошно, обнимая чужие колени. - Давно простил, - сорвалось сиплое с губ Бомгю. По щекам скатились две слезинки. - Вы ведь любите меня? Скажите, это же любовь? Субин поднял глаза на юношу. Тот смотрел на распятие, закрепленное над дверной аркой монастыря. Священник спиной ощутил колкий взгляд Енджуна, его гнетущее влияние, но упрямо вперил взгляд в послушника. Это не любовь. - Да, это любовь. - И Бог - это любовь. Я позволяю вам любить себя, - нежно произнес Бомгю. - Встаньте. Не убивайтесь. - Какое прелестное дитя, - эхом добавил Енджун. Но его слышал лишь Субин. Священник хотел было протестовать, отрицать, отмаливать все сделанное и сказанное, но дьявол, что свесил ноги с обоих его плеч, не дал ему противиться своей воле. Субин желал Бомгю. Тот был наивен, жалел своего наставника и прощал его. Ибо именно так выглядела любовь. Енджун ликовал. Священник просил прощения и в следующее мгновение уже не требовал его. Он вел Бомгю в свою спальню, а тот был послушен. Эта покорность пугала больше, чем желтые глаза Енджуна, стоящего рядом с кроватью. Он улыбнулся мрачному Субину, чей разум бился в агонии. Бомгю доверчив. - Вы же не сделаете мне больно. - Нет, дитя. - Я люблю вас. И Субин молча целует костяшки пальцев юноши. Тот алеет щеками, теряется и закусывает губу. Обнажаются они несмело, будто все еще лелеют надежду на спасение. Енджун же лежит на кровати абсолютно нагой. Субин не может не смотреть и на него. Тело дьявола красиво, идеально по всем пропорциям. Он выглядит как идеальная скульптура, какие мужчина видел в юности в музее. Енджун олицетворял телесный идеал - соблазнительный, но порочный. Нагой Бомгю был иным. Еще не до конца оформившаяся фигура, по-мальчишески угловатый, но все еще очень красивый. Он был нетронут ни чем и ни кем. Юноша боялся взглянуть в ответ на Субина, продолжая бездумно пялиться в пол. Мужчина легко приподнял его за подбородок: - Посмотри на меня, - Бомгю послушался, распахивая ресницы. - Ты прекрасен. - Это лишь красота тела. Красива ли так же моя душа? - печально спросил юноша. Субин виновато вздохнул. - Она подобна божественной, Бомгю. - Развели тут сопли, - резюмировал Енджун, все еще оставаясь для послушника невидимым. Бомгю лег на спину и раздвинул ноги. Да, это любовь, но как же страшно. Священник, который заменил ему семью и стал другом, стал будто другим. Он все тот же Субин, но нечто переменилось. Ощутив чужие горячие губы на своей коже, Бомгю выгнулся дугой и часто задышал. Сердце зашлось бешеным стуком. Руки не слушались, сжимали простынь, пока поцелуи сыпятся все ниже. Стыд окрашивает щеки в красный. Субин гладит длинные ноги юноши и целует выпирающую тазовую косточку. Вздох, всхлип, губы снова соединяются в поцелуе. На вкус соленый из-за слез Бомгю, нежный и влажный. Священник отрывается от него, чтобы взять масло для тела. Юноша приподнимается на локтях и садится на кровати. В его душе все дрожит и трепещет, но он не чувствует себя грязным. Касание чужих пальцев заставляет вздрогнуть. Они очерчивают позвоночник от поясницы до шеи, скользят по плечам и обводят острые лопатки. - Как же прекрасны люди… - доносится шепот со стороны касаний. Бомгю вздрагивает снова и поворачивается, встречаясь с золотыми дисками глаз. - К-кто…? - Бомгю не успевает договорить, заткнутый поцелуем. Он другой - более требовательный и грубый. Субин знал на что шел, когда поддался нечистому. Енджун шептал ему на ухо каждый день, а мужчина думал, что сошел с ума. Каждая ночь и каждый день были настоящей адской пыткой, пока Субин не сдался. Он принял свое влечение, он был готов исполнить, то о чем давно мечтал. - Я давно не ощущал человеческого тепла. Тебе уже нечего терять, святоша, так пригласи меня. И теперь Бомгю обнимают двое мужчин. Розовое масло стекают меж ягодиц, когда пальцы Субина погружаются в анус юноши. Тот обнимает его руками и ногами, уткнувшись лицом в чужое плечо, пока горячие губы Енджуна целуют и кусают его спину. Бомгю жарко, внизу живота невыносимо тянет. Его член трется о живот священника, который впитывает в себя тихие стоны своего послушника. Растянув, пальцы выскальзывают, а внутри Бомгю становится пусто, и он съеживается, будто его лишили тепла. Енджун отрывается от влажных ласок и садится у изголовья кровати. Он тянет юношу на себя, пока тот с немой мольбой и со слезами на глазах смотрит на Субина. Он красив даже когда плачет. Бомгю напуган и растерян, ведь это вовсе не любовь - это грех. Енджун сильнее тянет послушника на себя, наслаждаясь его дрожью и всхлипами, и хватает за худые бедра. Страх, возбуждение, отчаяние и глупое всепрощение, подпитываемое любовью - все это смешалось в Бомгю болезненным комом. Его против воли берут, насаживая на свой член. Он дергается, хочет слезть, но чужие руки держат больно, почти колко. Он в лапах у дьявола. Субин двигается к послушнику, убирает влажные пряди с его лица, нежно целует и скользит по влажной ягодице. Он вставляет палец вместе с чужим членом, игнорируя мольбы, которые сладко ласкают слух демона. Тот царапает бедра юноши специально, чтобы было больнее, чтобы услышать больше. Субин добавляет второй палец. Бомгю всхлипывает, еще одна слеза, похожая на осколки хрусталя, срывается вниз. Обоим больно, стыдно и мерзко, но желание сильнее и больше них. - Прости меня, дитя, - шепчет Субин, упираясь своим лбом в чужой и закрывая глаза. На ягодицу Бомгю приходится хлесткий удар, и юноша вскрикивает, а Енджун получает удовольствие, совершенно не стесняясь. Послушник облокачивается на грудь дьявола, пока Субин разводит его длинные ноги и медленно входит. Бомгю хмурится, всхлипывает, кусает губы, получая поцелуи-засосы в шею от Енджуна, пока священник толкается глубже. Оба помогают юноше двигаться, поддерживая того за бедра, а он купается в ласке, от которой лучше бы отказался, чем принял таким путем. Грудь и щеки осыпают нежные поцелуи его друга и наставника, что всеми силами пытается утешить дитя и раскаяться перед ним, а сзади темная сила, что грубо царапает кожу клыками и терзает шею. Любовь и похоть в одном флаконе, объединенные в одном юном теле, в котором каждое движение отзывается с болью. Бомгю чувствует, что оргазм близок. Зажатый между двух горячих тел, он сжимается и громко стонет, изливаясь Субину на живот. Он простит его. Он простит даже дьявола, терзающего его с животной жадностью. Внутри него кончают оба мужчины. Грязно, мокро и омерзительно, но это граничит с тем удовольствием, которого он был лишен все эти годы. Бомгю безжизненно смотрит в потолок, пока Субин умоляет простить его и молится за их спасение, а сзади пропадает давящий жар.