Когда смерть разлучит нас

      Омерзительно яркий флуоресцентный свет слепил уставшие, воспаленные, красные от слез и горя глаза. Дотлевшая до самого фильтра сигарета обожгла трясущиеся пальцы и осела вместе с оставшимися крупицами пепла на ледяном полу. Валя сделала глубокий вдох и, собравшись с силами, приблизилась к высокому металлическому столу с лежащей на нем красивой молодой светловолосой женщиной.       Разрываемую болью на кровавые куски грудь сдавило железным обручем, ненавистные обилием и напрасностью слезы хлынули с утроенной силой, и Валя в яростном бессилии осела на пол. Острый скальпель вывалился из руки и, звякнув о кафель, улетел в сторону.       Нет, она не сможет.       За всю свою долгую, далеко не самую простую и завидную профессиональную деятельность Антоновой доводилось сталкиваться, видеть и проделывать очень многое, и к еще большему числу жутких, кровавых, выворачивающих наизнанку вещей женщина заранее чувствовала себя наперед стойко готовой.       Но к вскрытию собственной коллеги – никогда.       Амелина скончалась четыре часа назад в машине «скорой» от случайного огнестрела в голову во время захвата двух вооруженных преступников после того, как имела неосторожность выглянуть из укрытия именно в тот момент, когда один из них прицеливался из окна, чтобы задеть хоть кого-нибудь из стражей закона. Все произошло слишком неожиданно и быстро, и вместо срочной реанимации эффектная блондинка отправилась прямиком на стол в морг Антоновой. Перед глазами снова и снова всплывали страшные кадры фельдшеров, вытаскивающих из «скорой» залитый кровью труп в разорванной форменной куртке... такой глупой и бессмысленной уже беготни... истошные крики Рогозиной, Майского, Тихонова и ее собственные, потонувшие в диких рыданиях и истерике... Антонова смутно помнила, как потом ей что-то вкололи и мир вокруг сузился до размера точки. В целях полной криминалистической экспертизы, составления отчета и подготовки к похоронам Амелина подлежала скорейшему вскрытию, и кому еще, как не Вале, Рогозина могла доверить такое дело? И хотя опытный патологоанатом могла сразу и с точностью сказать, что причиной смерти стало сквозное поражение головного мозга гребаным свинцом, даже сейчас, во втором часу ночи, после не первого и не последнего глотка водки, она не имела ни малейшего представления, как ей решиться на аутопсию и изуродовать скальпелем идеальное, до сих пор выглядящее как живое тело.       Ну почему, почему все так? Почему именно она? Почему именно ее поставили на замену отсутствующей Белой? Ради чего?! Мужики и без нее бы прекрасно справились! Сотрясаясь в беззвучном плаче, Валя готова была вспороть брюхо ублюдку, пустившему в нее пулю, грязным червивым скальпелем. Вспороть, затем повесить на собственных кишках на ближайшей площади и ждать, пока сукин сын, корчась в неимоверных муках, наконец не сдохнет.       Только, увы, это все равно ничего уже не изменит. Оксана была мертва, и никто из сотрудников ФЭС не знал, как теперь жить с этой мыслью, а главное – кем заменить очаровательного, белокурого, непревзойденного в своем опыте, знаниях и профессионализме старлея.       В неудачной попытке встать Антонова ухватилась за стоящий рядом передвижной медицинский столик. Крохотные колесики заскрипели и предательски поехали от нее прочь, спустя мгновение с грохотом опрокидываясь вместе с женщиной навзничь. Звон стекла и хирургических инструментов оглушил до умопомрачения. Листы из лежащей сверху папки с личным делом Амелиной разлетелись по всему полу. Сломленная и маловменяемая Антонова дотянулась до второй за вечер пачки Мальборо и попыталась закурить еще раз. С десятой попытки зажигалка выдохнула слабо подрагивающий голубоватый огонек. Как же Антоновой хотелось облить бензином и спалить дотла весь сегодняшний день, от первой до последней минуты, а вместе с ним – и весь этот проклятый, сгнивший, погрязший в безумстве и преступности мир, в котором последний росток добра, красоты и света был жестоко выкорчеван и изничтожен, даже не успев толком расцвести. Несмотря на жжение в груди и горле, Валентина упорно затягивалась все глубже, теперь буквально дыша сигаретным дымом. В какой-то момент густая сизая отрава переполнила гудящую голову и легкие настолько, что ее мучительно вырвало до крови прямо на кафель. Женщина знала, что ее тошнит не столько от разъедающих внутренности алкоголя и табака, сколько от самой себя. От своей слабости, безволия, никчемности, пустоты. От того, что ни она, ни кто-либо еще не в силах был уже ничего изменить. Лежа на боку среди битого стекла, мятых окурков и мутных луж вышедшей назад водки, она равнодушно взирала на осколки стекла, торчащие из коленей и рук: багровая кровь кривыми пятнами медленно пропитывала одежду. Вале было плевать. В сравнении с тем, что она испытывала внутри, это была сущая мелочь.       Вцепившись саднящими пальцами в край прозекторского стола, патологоанатому наконец с трудом удалось подняться. Ее трясло и тошнило, окружающая действительность с убитой напарницей в эпицентре виделась нереальной, и женщина понимала, что совершенно пьяна. Какое уж тут вскрытие – да она даже до выхода теперь не дойдет. Тонущая в беспросветном отчаянии, трауре и боли Антонова зажмурилась, выжимая из воспаленных, красных, как у вампира, глаз все новые и новые потоки слез, остановить которые она, пожалуй, не сможет уже никогда, после чего сделала еще один серьезный глоток из наполовину опустошенной бутылки. Парализующий ужас и скорбь поглотили ее кровавой пастью, как голодный монстр. Раздраженное слезами, дымом и спиртом горло нещадно жгло, перед глазами плыло и двоилось, ноги уже совсем не держали, но в таком состоянии Вале определенно было проще справляться с обрушившимся внезапно на всех них в одночасье горем.       Не в силах самостоятельно удерживать равновесие, женщина уперлась обеими руками в стол и в сотый раз в неверии оглядела неподвижно лежащую на нем коллегу. Она ушла. Навечно... Всегда такая лучистая, искренняя, жизнерадостная, надежная Оксана была без преувеличений любимицей в их коллективе.       Как же так... Зачем? Почему? За что?! Машинально Валя стянула с обмытого трупа Амелиной простыню. Заманчиво и последовательно ее взору предстала небольшая изящная грудь девушки, плоский накачанный живот, рельефные изгибы рук, бедер и самое главное достоинство – ошеломительно длинные ноги, мимо которых не мог пройти без оглядки ни один мужчина на улице. Антонова впервые видела ее к себе так близко... без одежды.       Странное волнующее головокружение одолело ее, когда женщина дотронулась пальцами и провела ими по безупречно гладкой матовой коже. Такая белая, такая холодная... Господи. Как же ей хотелось хоть ненадолго согреть ее, дабы вернуть еще хоть полкапли жизни в тело, которое больше не сделает ни единого вдоха, не подарит ни единого взгляда, не вымолвит ни единого слова...       Хотя бы чуть-чуть...       – Я не хочу, не хочу, Оксана, милая... Я просто не могу...       Влекомая неясной потребностью Антонова наклонилась и осторожно коснулась кончиком носа мягкой, идеально ухоженной и благоухающей кожи на шее Оксаны. До сих пор отдающая головокружительными нотками дорогого парфюма, она притягивала к себе и пьянила шокированный смертью разум сильнее алкоголя. Склонившись ниже, Валя не заметила, как ее дрожащие, нервно искусанные губы переместились к виску Оксаны, невесомо обвели маленькую темнеющую пулевую ранку на нем, затем двинулись вдоль высокой бархатистой скулы и наконец достигли идеально очерченных линий рта девушки. Безжизненные, синюшные, плотно сомкнутые губы на какую-то жалкую долю секунды были согреты неловким поцелуем и горячим несдержанным дыханием той, что до сих пор наотрез отказывалась верить в их гибель.       Немыслимое возбуждение разлилось кипящей волной по прогретым алкоголем венам, когда патологоанатом углубила поцелуй. Обе ее руки несдержанно скользнули вдоль холодных неприкрытых частей тела старлея, пачкая их запекшейся, кажущейся почти черной кровью. Наслаждаясь приятным вкусом помады, оставшейся на бескровных губах Амелиной, Валя несдержанно застонала. Да они были просто созданы для обожания и поцелуев... ее поцелуев. Какие-то слабые, едва теплящиеся крохи былой сознательности злостно кричали ей немедленно прекратить это святотатство, однако стремительно теряющая разум Антонова без сожаления заткнула их, спустив в канализационный сток без того замусоренной бредом памяти.       Что-то сильно подсказывало ей, что наутро она вряд ли вспомнит этот момент. А раз так, стоило ли париться и прерывать его?       Жадно и крепко она обвила обеими руками талию девушки, в то время как ее губы стали прокладывать все более и более раскованный путь вниз. Обведенные насыщенной темно-красной помадой они отпечатывались рваными хаотичными следами на тонкой, мертвенно-бледной коже.       Хорошо, пусть останутся там на память. Хоть что-нибудь теплое и живое.       Задыхаясь от мощного удушающего желания, Валя старательно уделяла внимание двум мягким округлым половинкам груди Амелиной, их крупным светло-коричневым соскам, подтянутому спортивному животу, манящим бедрам и в конечном итоге так зовущей ее гладко выбритой интимной зоне...       Сокрушительное, несравнимое ни с чем удовольствие захватило Антонову извивающимися хищными щупальцами. Все глубже утопая, все дальше погружаясь в греховное, запретное и предосудительное, измученное сознание Валентины окончательно вырывалось из привычной, скупой, всегда такой здоровой и адекватной реальности. Все, что имело теперь значение, – это полуночный безлюдный морг, полностью обнаженное тело Оксаны Амелиной... и то, чтó она может прямо сейчас с ним сделать.       Даже понимая рваными остатками сознания всю дикость и недопустимость задуманного, Антонова находила, что уже не в состоянии чем-либо себя остановить. Да и зачем? Она хотела лежащую перед ней девушку и честно не понимала, каким образом ей может это навредить. А вот ее собственному, раскрошенному в гнилой прах разуму – очень даже... если она остановится и не сделает этого. Обезумевшей от горя и настойчивого психопатичного желания женщине не было абсолютно никакого дела до каких бы то ни было норм приличия и морали. Все они безвозвратно покинули этот мир в тот же момент, в который так резко и несправедливо остановилось сердце Амелиной.       Одержимая похабной затеей Валентина внезапно поняла, что Оксана должна была стать ее хотя бы посмертно.       И пусть хоть кто-нибудь посмеет вмешаться.       Не сводя глаз с неподвижно лежащей на столе напарницы, патологоанатом медленно сняла с себя медицинскую форму. Избавилась от любимых шпилек и нижнего белья. Распустила светлые волосы. Пусть Амелина больше и не сможет увидеть ее, но ей очень хотелось выглядеть перед коллегой красиво. Жаль только, тушь совсем растеклась, делая ее похожей на шлюху в баре. В этот самый момент патологоанатом была почему-то уверена: будь Оксана жива, то непременно одобрила бы их с Валей совместный секс. А даже если и нет, Антонова все равно бы ее соблазнила.       Такая яркая, такая красивая, такая желанная... с этими чертовыми, стройными, невообразимо длинными и сексуальными ногами, способными свести с ума кого угодно!       Даже сейчас.       Как жаль, что они не успели заняться этим при ее жизни.       Охваченная запредельным возбуждением и страстью Валя забралась на стол прямо поверх лежащей на нем Амелиной. Какая разница, можно ей делать это или нет: Оксана и так уже навсегда мертва, поэтому ей вообще все равно.       А вот Вале – нет.       Без остатка проваливаясь и растворяясь в бездне полнейшего безумия, Антонова раздвинула ноги Оксаны в стороны и погрузилась в развязный, пугающий своим богохульством и надругательством процесс, прервать который она была не в силах. Грехопадение свершилось в считанные минуты, и жуткий, пылающий, кишащий грешниками и бесчисленными злодеяниями Ад отворил для нее – доброй, правильной и сердобольной – свои врата... еще при жизни. Высокое, стройное, как у модели, тело Амелиной влекло и возбуждало ее самым грязным и немыслимым образом, и она грубо и пошло овладела им прямо на секционном столе, в то время пока ее душой изнутри в еще более грубой и пошлой форме овладевали демоны.       Но Вале нравилось.       Очень.       Антоновой ни разу прежде не доводилось заниматься сексом с женщинами и тем стыднее ей было от того, что впервые делать это пришлось с той, что отныне была мертва и назидательно лежала в ее же морге. Делать отнюдь не нежно и не чувственно. Без ласк, прелюдий и церемонностей. Вале хотелось грубостей. Хотелось вести себя доминантно. Хотелось согрешить. Хотя бы раз и по-настоящему. Разве ей осталось еще что-то терять? Она не видела больше ни капли смысла в порядочности и доброте, ибо они всегда были по своей сути лишь иллюзией. С каждым годом ее жизнь все больше погружалась в глухую непроглядную тьму, и несчастная, разъеденная ею Антонова покорно спускалась по осколкам прошлого на самое ее дно.       А сегодня – еще ниже.       Развязно и энергично патологоанатом работала губами, зубами и языком в сладкой, узкой, первоклассно ухоженной промежности Оксаны, как если бы правда была еще способна подарить ей истинное взаимное наслаждение. По мере доставления оральных ласк такому желанному, пусть уже и бездыханному, телу, она одновременно сильно и глубоко мастурбировала самой себе свободной рукой. Сначала одним пальцем, затем двумя, а затем стало нестерпимо мало даже трех. Она жалела, что под рукой не было чего-нибудь более длинного и закругленного, чем она могла бы с большим успехом себя удовлетворить.       Громкие, наполненные чистейшим удовольствием и безумством стоны заполнили пустующее пространство морга и звонким эхом отдавались от его холодных, натертых до приторного блеска и отражения стен. Высокий градус, бурлящий в крови, усиливал выброс серотонина, окситоцина и прочих гормонов счастья, недостаток которых Валентина так остро испытывала все последние месяцы.       Если не целые годы.       Разгоряченная, напряженная и вспотевшая, несмотря на холод прозекторской, Антонова была готова кончить уже от одного только представления себя поверх Амелиной: здесь, в запертой, мрачной, искусственно освещенной комнате, где живые и мертвые сосуществовали вместе уже не только в профессионально-рабочем смысле.       Все жестче, все грубее, все настойчивее... отлично. Ее распухший кровоточащий язык продвигался вглубь холодного интимного лона Амелиной все дальше, в то время как ее изящные наманикюренные пальцы совсем не изящно проникали в собственную теплую слизистую плоть и двигались там с поразительным умением и сознательностью. Валентина никогда не думала, что сделать себе приятно может быть настолько легко даже без участия мужчины. Ей определенно следовало начать практиковать это.       Несмотря на стремительно подступающую кульминацию и жажду продлить заветный момент, Антонова ускоряла ритм и, порабощенная яркой эротической экзекуцией, не останавливалась до тех пор, пока не принялась задыхаться от нехватки воздуха и сил. Она чувствовала, что Оксане бы это понравилось... если бы та всего на секунду смогла очнуться и почувствовать то, что она всеми силами пыталась прямо сейчас ей доставить... что она готова была сделать ради нее.       А о ее душе она помолится как-нибудь потом.       Оргазм настиг ее свирепым, разрывающим изнутри хищником быстрее и фееричнее, чем когда-либо. Содрогаясь в извращенном, мучительно-нездоровом морально и физически наслаждении, Антонова громко и сладостно застонала и едва не рухнула, почти лишенная чувств, обратно на пол. Испытываемые ею ощущения были во сто крат мощнее, ярче и насыщеннее, чем самый космический, самый волшебный секс с ее мужем даже в первые годы их активной совместной жизни. Дрожащая и перевозбужденная, она упала грудью на лицо Оксаны. Как же горячо... как захватывающе и приятно... Безжалостный, пронизывающий до самых костей, бьющий подобно электрическому разряду экстаз не оставлял ее тело несколько долгих тягостных минут, и наконец выжатая, как лимон, изнутри и снаружи Валя с трудом спустилась с прозекторского стола на пол. Едва ли оценивая и ощущая себя и окружающую обстановку, она схватила бутылку водки и разом влила в себя ее остатки. Пустое стекло вдребезги полетело на пол. Алкоголь так хорошо гасил боль и чувство вины...       А главное – так ненужные ей сейчас мысли.       ...Плевать, если их кто-то видел. Плевать, если наутро Рогозина обнаружит следы крови, слюны, помады (и, конечно, не только их) на так и невскрытом теле Амелиной в прокуренном, раздебоширенном в хлам морге и все поймет. Плевать, если после этого Валю вообще уволят из ФЭС к чертям собачьим.       Плевать на все. Начиная с сегодняшнего дня, ни один из них все равно никогда уже не будет прежним. А все, что было до, значения уже не имеет.       Куда больше патологоанатома заботило то, что она смогла побыть с Амелиной, ощутить ее рядом и удержать в этом несчастном, проклятом, ни капли не стоящем ее мире хотя бы таким образом.       Медленно добредя по острым, режущим ноги осколкам до своего стула, опутанная горем и грязным сексуальным довольством Антонова рухнула на него и через мгновение провалилась в скупое, безжизненное, лишенное покоя и сновидений забытье.       Она больше не чувствовала ничего.