***
Он не знал, кто именно отстроил этот лабиринт из бесконечных коридоров. Понимал, конечно, что строить туннели на такой глубине, под озером, было задачей не из простых. Грубо вытесанные камни, густо поросшие сизым мхом, подсказывали, что случилось то не за полвека до Завоевания, даже не за два или три века, а многим больше. Уровнем выше еще пахло болотистой водой, что сочилась с потолка, единственным же запахом здесь оставалась густая землистая вонь, похожая на вонь перепрелых листьев. В его руках не было даже тусклой свечи, не то что факела. Он чувствовал эти стены — и знал, что подобен зрячему в царстве слепых. Свет здесь — лишь ненавистный костыль. Он в подобном не нуждался. Спуститься по склизким ступеням узкой лестницы оставалось тем еще подвигом даже здоровому человеку. Он же, с его-то кривой ногой, впервые пробравшись сюда совсем мальчишкой, слетел с верхней ступени. Уронил факел, который тотчас потух — и остался в полной темноте. И тишине. Не было ни шорохов, ни шелестов, сюда не доносились голоса оживленного замка, даже звук капающей воды — и тот пропал. Тогда он долго не решался пошевелиться. Боялся, что сломал ещё и хребет. Даже пожалел на мгновение, что сломал не шею — замечал, каким полным жалости взглядом провожают его взрослые. Юный сын лорда, как печально. Ни могучей фигуры старшего брата, ни здоровья, которым славился весь род. Про острый ум отчего-то никто не заикался. Что ему ум, если из-за своего уродства ему не светит ни почетной рыцарской службы, ни места в Малом Совете? Кто доверит власть человеку, которого боги отметили подобным клеймом? Он не знал, сколько пролежал там, пока не набрался смелости подняться. Пошевелил пальцами, подтянул кривую ногу, радуясь, что не чувствует ни единого синяка, сел… И услышал отчетливый гул откуда-то снизу. А мгновение спустя увидел арку, ведущую в огромный, едва освещенный зал. Там, в середине зала — с таким же грубыми, кособокими сводами, что и башни уровнями выше — возвышался каменный постамент. И тяжелая книга, с полуистлевшими страницами, перевязанными перетертыми шнурками. Долгие годы миновали с тех пор. Тогда его искреннее, отчаянное желание впервые по-настоящему услышали. Сейчас он вновь, как и сотни раз до этого, возвращался к книге. Испещренный зарубками постамент украшали пятна высохшей крови, а вдоль стен полыхал свет: ярчайший из всех, что он когда-либо видел. Даже пламя дракона не могло с ним сравниться.***
Визерис снова видел сон. Лицо его сына было скрыто. Белокурую голову венчала корона Эйгона Завоевателя, но алые рубины больше не горели огнем. Алый их свет потускнел — и обратился сначала глубоким фиолетовым, а потом вовсе непроглядным черным. За спиной принца стояли двое: рыцарь в белых доспехах и высокий темноволосый мужчина с гордо поднятой головой. Мужчина был облачен в черное, и всю его фигуру оплетала густая тьма. Рыцарь в белом страшил даже сильнее: его лицо выражало непримиримую ярость ко всему живому. Визерис слышал крики, топот копыт, отчаянный рев дракона, звон мечей… Он парил над континентом и видел, как земли заливает алое пламя. Видел чёрные кости драконов, оставленные на пепелище. Видел слабый блеск собственной короны, закоптившейся, лежавшей на груде человеческих костей. Проснувшись в холодном поту, он потребовал воды, и — он узнал лицо — служанка жены тотчас подала ему кубок. Визерис почувствовал на языке слабый привкус речной воды. Сон забылся, стоило ему выпустить из рук пустой кубок. Все чаще Визериса подводила память.***
Драконы засыпали. Это заметили не сразу: сначала самые младшие из них стали менее подвижными и неохотно выбирались на свет даже для кормежки, не то что для полета. Мейстеры говорили, что всему виной недостаток солнца: но почему тогда звери не выбирались на холмы, а жались в пещеры, точно обыкновенные змеи перед зимой? Взрослые драконы еще сохраняли былую силу, но казались раздраженными и встревоженными. Рейнира рвалась сама полететь к развалинам древней Валирии, в край Теней, куда угодно, лишь бы узнать, что происходит. Божий гнев или что-то еще, королевство менялось в считанные дни. Мейстеры успокаивали ее, Малый Совет, Визериса, настаивая, что прошлый год был лишь годом ложной весны, и изменения погоды означают лишь близкую осень и зиму. Но дни не становились короче. И туман не рассеивался. Она как никто другой знала, что началось все после отъезда Харвина. Мальчики — Джейк, потом Люк, и даже Джоффри — стали хуже спать и жаловаться на кошмары. Им снились пламя и кровь, чужие и холодные. Новость о пожаре в Харренхолле пришла только спустя неделю. Лейнор, на чью поддержку в эти суровые времена она так рассчитывала, сам выглядел не лучше сонного Морского Дыма. Раньше он только пил, а теперь даже проблески улыбки покинули его лицо. Он не желал отпускать ее за Узкое море, указывая, что не сможет защитить их детей один, на то, что Сиракс в последний раз нехотно облетела даже Королевскую гавань и приземлилась, что бы ни приказывала всадница. Он настаивал, что Сиракс может не выдержать перелета, и Рейнира погибнет. Сам он не желал делать ничего. И, когда вскоре пришла весть о смерти Лейны, окончательно превратился в собственную тень. Несмотря на причины, несмотря на непроходящее отчаяние, Рейнира была рада поездке в Дрифтмарк. Там находился настоящий дракон — Деймон. Вот кто никогда бы не опустил руки, сколько знамений бы ни увидел. У Деймона был Караксес, Деймон положил бы голову ради блага их семьи… Пока отцу становилось все хуже, пока Хайтауэры получали все больше власти, пока в королевстве зрела смута, о благе для крови дракона не приходилось и говорить. Рейнире же как никогда раньше нужен был Деймон. Его молчаливая сила, его безоговорочная поддержка, его меч… Он сам. Рейнира чувствовала, что в опустившихся на государство сумерках не сумеет защитить сыновей одна. И что кроме отродья Хайтауэров им угрожает что-то куда большее, могущественное… Если бы она знала, где затаилась эта опасность, если бы только она могла это выяснить! К счастью, у Деймона на этот счет были свои соображения. А Лейнор там, за пределами Вестероса и этого тягучего тумана, наконец-то смог бы обрести счастье.***
Десятки раз прочтенные отрывки из «Семиконечной звезды» не успокоили Алисенту. Она чувствовала собственную вину: как же иначе, королеве следовало быть осторожнее со словами, тем более в присутствии негласного мастера над шептунами. Септоны сказали бы, что ее мысли ошибочны, и лишь показывают, как сильно гордыня пустила корни в ее душе. Боги не стали бы наказывать все королевство, чтобы покарать допустившую ошибку королеву. То, что произошло, случилось помимо ее воли. Возможно, где-то в глубине души она желала окончательно решить проблему со Стронгами, но… Не такой ценой. Конечно, она не обмолвилась септонам и словом. Чувство вины непрестанно грызло ее изнутри. Напоминало, что боги бывают жестоки: что им стоит наказать ее через детей? Разве Алисента боялась за свою жизнь, когда неведомые знамения могли обернуться чем-то страшным для ее сыновей и дочери? Стронги, убитые в собственном замке, родной кровью. Дети Рейниры — бастарды, но от их крови. Неужели на то могла быть воля Семерых? Рейнира не знала чести, не знала приличий, но оставалась Наследницей и кровью от крови Таргариенов. Сами боги хранят династию. Все страхи вспыхнули в ней с новой силой, когда Эймонд лишился глаза. Ни один дракон, ничто не стоило здоровья ее сына. В этом она тоже увидела новое знамение Семерых — как и во все сгущающемся тумане. Она не желала смерти ни лорду Стронгу, ни сиру Харвину. Она желала лишь справедливости. Она желала вернуть ко двору отца. А еще она не желала более видеть Лариса Стронга. Этот человек пугал ее так, как не пугало ничто в жизни. Алисента признавала, что вряд ли сравнилась бы в своей отваге с драконьими принцессами. Тем не менее, людей она чувствовала. Как, к примеру, чувствовала, что Визерис никогда не желал ей зла, просто не любил так, как первую свою жену. Или что сир Кристон до последнего вздоха будет сражаться против Рейниры и ее ставленников. Как с самого начала отец понимал, что из принца Деймона не выйдет хорошего короля. Семейная черта, о которой не распространялись. От Лариса Стронга исходила опасность. Алисента полагала, что это обыкновенное ощущение, которое приходит рядом с каждым умным и хитрым человеком, однако… Вера в Семерых диктовала не судить людей по их внешнему виду или подобному, лишь по поступкам. Ларис Стронг не был нечистоплотным, но Алисенте постоянно мерещился странный землистый запах, что оставался в покоях после каждого его визита. Сначала она сравнивала этот запах с тем, что ощущается в недавно перекопанном саду после дождя. А потом совсем случайно вспомнила их с братом детские прогулки. Тогда они сбежали вдвоем от стражи, септы и слуг — и наткнулись на свежую могилу среди захоронений неподалеку от болота. Маленькая Алисента тогда провалилась по колено, что и отбило любое желание куда-то сбегать. Странный запах, который мерещился ей рядом с Ларисом Стронгом, был точно таким же: ледяным, затхлым и мертвым. Они покидали Дрифтмарк. Пламенная Мечта и Солнечный Огонь летели низко, время от времени жалобно крича. Алисента едва сдерживалась, чтобы не начать просить детей перебраться в повозку. Визерис дремал: еще один дракон, что почувствовал себя хуже с опустившимся туманом. Легкого ветра не хватало, чтобы привести в движение корабль, паруса висели — и при первой же возможности решено было добираться по суше. Эймонд, оседлавший Вхагар, взмыл в небеса — и скрылся в густых облаках. Алисента отчаянно боялась, что он не послушает ее наставлений и заплутает, не в силах найти дорогу. Ей оставалось лишь надеяться на мудрость и чутье самого старого из живущих драконов — на Вхагар. Сердце заходилось от непрекращающейся тревоги. Глядя на мертвецки бледного Визериса, Алисента решилась. Она уже написала отцу, призывая его ко двору, уговорила короля восстановить его в должности, но отец — не лорд Хайтауэр. А разделить ее страхи и ощущения в полной мере, найти способ обезопасить свою кровь от чего-то, чему безразличны святыни Семерых, сумел бы только истинный хозяин всего их семейного наследия. Того, что было намного старше этой веры. Того, из-за чего Хайтауэров называли колдунами и чернокнижниками.***
На пути в Королевскую гавань Визерис вновь увидел сон. Огромный дракон черной тенью скользил по небесам. Он жалко рычал и с большим трудом взмахивал крыльями: что-то причиняло могучему зверю невозможную боль. На грубой, почти каменной шкуре дымились глубокие раны, и дракон все сильнее снижался. Под ним на многие мили не было ничего, только безжизненные серые скалы. Над глубоко-фиолетовом небе не горело ни единой звезды. На спине дракона, явно держась из последних сил, сидел всадник. Нет, не сидел — полулежал. Прикованные цепями к седлу ноги казались худыми, одежда висела и собиралась складками, а тонкие пальцы едва сжимали поводья. Светлые волосы исхудавшего всадника, как и весь он, были измазаны грязи, засохшей бурой коркой. На лбу и половине щеки грязь смешивалась со свежей кровью. Дракон снова отчаянно зарычал, и всадник, обреченно уткнувшись в седло, шепнул команду на валирийском. Взмах крыльев — и оба они лишь чудом упали не в воду, а на самой границе прилива. Оба больше не шевелились. Вдалеке от них закипело море. Повозку тряхнуло: должно быть, наехали на камень. Визерис открыл глаза, и увидел взволнованное лицо Алисенты. Та испуганно спрашивала, что он видел: она слышала, как он повторял имя Балериона. Конечно, думалось Визерису. Балерион и Эйрея, ее путешествие в земли древней Валирии, как предполагали мейстеры. Все споры о Вхагар и ее новом всаднике заставили его вспомнить ту давнюю историю, те события, что навсегда остались загадкой. И все же, у Балериона на голове были совсем другие наросты. Эйрея же приземлилась во дворе Красного замка, а не вблизи скал на берегу. Сомневаясь, Визерис решил, что перечитает записи, когда вернется в столицу. Он вытер перчаткой влажное из-за проникающего всюду тумана лицо — и вскоре снова уснул.***
Люк не хотел признавать, что дни на Драконьем Камне после валирийской свадьбы Деймона и Рейниры стали светлее. Ему казалось, что перемены случились, когда прибыли Бейла с Рейной и сам Деймон верхом на Караксесе. Именно тогда Арракс и Вермакс, услышав других драконов, неохотно выбрались из своих пещер. Матушкина Сиракс тоже оживилась: еще несколько дней назад она не находила сил, чтобы оставаться в воздухе дольше четверти часа. Спустя пару дней Арракс и Вермакс тоже поднялись в небо, наблюдая за Лунной Плясуньей. Туман не отступил, но стал ощутимо слабее, и теперь с верхних башен замка просматривались очертания окрестных скал на несколько миль. Три ночи подряд Люку снился сир Харвин. Они стояли вдвоем в лесу на берегу озера, а вдалеке виднелся огромный замок с уродливыми башнями — Харренхолл. Сир Харвин ничего не говорил, только молча смотрел и улыбался, а потом опустил ладонь в рыцарской перчатке Люку на плечо. От стен замка послышался тяжелый гул, и черная гладь озера перед ними задрожала. Сир Харвин резко обернулся и нахмурился, когда над Харренхоллом пополз черный дым. Горело что-то внутри, едва ли не во дворе, и это казалось Люку странным: как донесли матушке, сир Харвин и лорд Стронг сгорели в одной из башен. Гул повторился. Сир Харвин присел рядом и стиснул плечи Люка. Одежда тотчас пропиталась чем-то липким, красным… Перчатки пропали, и по рукам сира Харвина, с разбитых ладоней, изорванных мышц на предплечьях до самых локтей текла алая кровь. Люк едва удержался, чтобы не всхлипнуть: слышал, что в ночь пожара хозяева безуспешно пытались выбить двери. Сир Харвин прижался лбом к его лбу. Его губы шевелились, но из-за шума откуда-то снизу не получалось разобрать ни слова. Люк вдруг понял, что кожа на лбу — там, где его касался сир Харвин — нагрелась. Точно прислонился к теплым камням или наклонился к пламени. Сир Харвин вновь улыбнулся, взъерошил Люку волосы и встал, загораживая его широкой спиной от дребезжащей громады замка, от бурлящего озера. Вода вдруг вспыхнула, и языки пламени поднялись до самых звезд. Огонь, однако, не тронул Люка: отразился от золотого плаща сира Харвина. И каждый раз прежде, чем сон обрывался, пламя охватывало каждый дюйм видимого пространства. Сбегая и скрываясь не столько от разговоров, сколько от дурных мыслей, Люк сидел в одной из ниш Башни Морского Дракона. Как никогда ему хотелось, чтобы сир Харвин и дальше защищал их с матушкой своей спиной. Но теперь у них оставался только Деймон — и ему стоило учиться доверять. Где-то внизу негромко закричал Арракс, и Люк подскочил на ноги. Что-то в самом тоне его насторожило. Звук повторился, и Арраксу вторил уже Караксес. Люк поднял голову — и там, среди все еще густых облаков, увидел огромную тень. Вхагар? Понимая, что по собственной воле Эймонд вряд ли пожаловал бы к ним, Люк поспешил вниз. Если что-то произошло, матушка и дядя Деймон должны были узнать обо всем первыми. А всего четверть часа и один бесконечный спор спустя Сиракс и Караксес поднялись в небо, чтобы отыскать Вхагар, кричавшую где-то в не желавших расступаться облаках.***
Пламенная Мечта и Солнечный Огонь остались за много миль отсюда, там, откуда Алисента отправила гонца с письмом лорду Хайтауэру. Драконы просто отказались лететь дальше, устроившись на холмах. Ни один приказ не возымел силы. Пламенная Мечта, жалобно рыча, свернулась в клубок — и вовсе уснула. Вхагар с Эймондом их так и не нагнали, и Алисента успокаивала себя тем, что ее сын давно нашел путь к Красному замку. Они ехали по королевскому тракту, и не могли понять, как далеко еще до столицы. Не узнали они и город: безмолвный и темный. Никаких фонарей, ламп или свечей, словно все жители вымерли. Не было патрулей стражи, не бряцало оружие, не гремели кружки и не стучали инструменты. Однако вскоре им стали попадаться люди, напоминавшие скорее собственные тени. Безмолвные. Приветствия, ругань, шумные разговоры — все истаяло в тумане, оставляя только нескончаемые шепотки. Кто шептал, откуда, понять никак не получалось, словно шептались стены, а не люди. Птицы, кошки, собаки, свиньи отсутствовали вовсе. Не осталось и намека на лай или мяуканье. Лошади брели вперед — и казались такими же сонными, как все вокруг. Исчезла и привычная вонь Королевской Гавани: вместо нее ощущался только холодный морской воздух и запах водорослей. Редкий ветер — слишком слабый — приносил с побережья душок протухшей рыбы. Они не узнавали столицу. Мощеные светлым камнем улицы накрыло тонким слоем влажной грязи. Ставни чистых и аккуратных лавочек оказались заколочены. Вдоль дорог — откуда только взялись — журчали быстрые, темные ручьи, и от этого веселого звука в сердце вселялся откровенный ужас. Возвышавшийся в тумане Красный замок казался огромной черной скалой, укрытой в тумане. Широкая дорога, что вела к его воротам, выглядела чище остальных: булыжники мостовой точно омыло, и они белели тут и там. В полумраке разобрать оттенки не получалось, только серый, темно-синий и черный. По обе стороны от дороги стоял еще более густой, чем всюду, туман, и, что бы не оставалось на обочинах, отсюда, из повозки, оно напоминало очертаниями холмы и болотные кочки. Изредка то тут, то там из ниоткуда проглядывала неподвижная ветка — и больше ничего, ни шелеста листьев, ни видимых стволов. Визерис спал и снова что-то шептал сквозь сон. Под глазами залегли серые тени. Алисента, время от времени выглядывая в окно, прерывисто дышала и стискивала сорванную с шеи семиконечную звезду. Острые лучи расцарапали ее холеные ладони в кровь, но ее это не волновало. Алисента чувствовала, что в Красном замке их не ждет ничего хорошего. Но отсылать детей было поздно: дорогу позади них съедал густой туман. Когда до ворот замка осталось совсем немного, им навстречу вышел высокий, статный человек, одетый в черное. Его вьющиеся темные волосы намокли, а богато расшитый плащ, стянутый на груди сияющей серебряной цепью, мягко укрывал плечи. Человек шел уверенно, но неторопливо, и Алисенте почудилось, что перед ней — чудом выживший Харвин Стронг. О, как страстно она этого желала! Воскресший мертвец в погруженном в ужасающий сон городе, в этом, по крайней мере, был смысл! Но им навстречу вышел вовсе не сир Харвин. Перед ней, выбравшейся на дорогу, склонился вовсе не он. И когда Алисента с удивлением узнала этого человека, то невольно выпустила из пальцев святой символ. Семиконечная звезда коснулась размазанной по дороге грязи, и ее золото тут же померкло. Лорд Ларис Стронг, преобразившийся до неузнаваемости, гордый и невероятно довольный, лично и в полном одиночестве встречал Алисенту. Он говорил, что теперь никто в столице не посмеет сказать о королеве дурного слова, и голос его стелился мягче вездесущих облаков. Не было более той хромоты, что мучила его с детства. Больная кривая нога каким-то чудом выпрямилась — и почти не отличалась от здоровой. Ларис раздался в плечах, его черты лица стали неуловимо правильнее, а осанка — поистине королевской. И теперь Алисенте, чью руку он поцеловал, Ларис Стронг казался омерзительнее, чем когда-либо. И без того сокрытое густым туманом небо потемнело, обретая ровный сине-фиолетовый оттенок. В наступившем мраке едва можно было разобрать силуэты стоявших поблизости людей. Под ногами Алисенты что-то дрогнуло, заставив пошатнуться — и по всей Королевской Гавани разнесся тяжелый, протяжный вой. Звучал он из Красного замка.***
Ларис Стронг, братоубийца и отцеубийца, новый лорд Харренхолла, теперь получил все, чего желал, будучи мальчишкой. Даже то, о чем и мечтать вслух не смел: прекрасная королева из рода Хайтауэров, разве мог он надеяться на благосклонность такой женщины? Теперь же добрая, любящая королева целиком принадлежала ему — если, конечно, желала своим подданным добра. Ларис Стронг получил то, о чем просил, ради чего проливал кровь собственных родичей. Новый хозяин проклятого замка, выстроенного на черной земле. Помешать ему могли разве что бастарды Рейниры — дети от крови древней Валирии, что несли в своих жилах и кровь нынешних хозяев проклятого замка. Но с открытыми ему знаниями… Ларис более не сомневался. Темные силы пришли сюда задолго до Завоевания, до Рока Валирии, пришли — и пустили корни. Они оплели все, до чего могли достать, отравили почву, воды, воздух… И человеческие умы. Каждый, кто листал их проклятую Книгу, уже не мог стать прежним. Харрен Черный, последний добравшийся до центра лабиринта, если не считать Лариса, велел пустить на перекрытия замка стволы чардрев, а в растворы вмешивать человеческую кровь. Хотя, откровенно говоря, Харренхолл был проклят еще до начала своего строительства. Потому что существовали боги, куда более древние, нежели Старых боги; куда более сильные и могучие, нежели Кузнец или Безликий бог; куда более жестокие и кровожадные, нежели Король Ночи или Рглор. Ларис Стронг был доволен и счастлив. Теперь пришла очередь его Богов. Много лет назад они возжелали и получили Валирию. Теперь они пришли и за Вестеросом. Древний проклятый огонь в лабиринте под водами Божьего Ока полыхнул ярче, языками задевая грубую лепнину на сводах. Замок Харренхолл содрогнулся от жуткого гула, что шел из недр земли. На весь континент, за исключением Драконьего камня, неумолимо опускалась не зима, но Долгая Ночь. В далеких северных землях за Стеной загорелось синее пламя, пробуждая Великого Иного. Бурлили воды близ Железных островов, и в непроглядном мраке над ними вырисовывалась огромная белесая фигура Утонувшего Бога. Старые чардрева по всему континенту шумели листвой, и их грубые лики рыдали алым соком. Древние боги пробуждали и другие, куда более юные, но все еще страшные силы разрушения и смерти. Однако далеко на юге, на маяке близ родного замка королевы зажёгся зеленый огонь. Хайтауэры тоже были готовы. Отто, вновь названный Визерисом десницей, по поручению своего лорда и презрев обиды, направлялся вовсе не в Королевскую гавань, а на Драконий Камень. И, пока Наследница не откажется от его помощи, у Семи Королевств ещё оставался шанс не повторить судьбу другого могучего государства.