***
Голова раскалывалась, а рутина затянулась тугим узлом вокруг шеи. Какие-то люди, слова, улицы, чёртовы люди – слишком много для него. КНДР старается не жаловаться, но вечером падает на кровать без сил. В глухой тишине ждёт, затаив дыхание, воспоминаний, страха и их, призраков прошлого. Цепляется за хорошее: мягкая улыбка, ласковые руки, негромкий голос. Приходит сон и утаскивает его в глухое забытьё. Гораздо лучше, чем кошмары.***
— Ты не замёрз по пути? — спрашивает СССР, наклоняясь к нему чуть поближе. — Нет, — врёт он, всматриваясь лишний раз в его лицо. В уголках глаз — едва заметные морщинки, на щеке — тонкий розоватый шрам, тянущийся куда-то к уху. На лице — мёртвое спокойствие. Ничего не меняется. — Ладно. Подожди немного, мне надо обсудить кое-какие дела с РСФСР. КНДР немного думает, а потом падает на диван в гостиной. На подоконниках — ухоженные растения, на чистых полках — десятки книг. Мысли невольно размазывают образ: СССР, осторожно поливающий цветы или коротающий вечер за каким-то романом. КНДР вытаскивает одну старенькую книжку, открывает. «Любовь ослепила их своим светом…» Листает пожелтевшие страницы. «И любовь разбила их жизни вдребезги…» Перелистывает сразу до конца. «И жили они долго и несчастливо». Захлопывает. СССР зовёт его — чайник уже закипел. На кухне он подталкивает к нему кружку горячего чая (дома такого не было), спрашивает: — Всё в порядке? — У вас много книг в гостиной. Любите читать? — Иногда. Но времени особо нет. — Ясно. КНДР пытается сжечь непрошенные мысли.***
— Я видел, у вас есть шахматы. — Да. Хочешь сыграть? КНДР совершенно не умеет играть. Но он старается — вертит фигурки у носа, вызубривает правила почти наизусть и думает, будто над настоящими военными действиями (словно платой за проигрыш будет его кровь). И это ни черта не помогает. СССР наблюдает за ним, иногда что-то тихо советует. А в глазах едва-едва заметные искорки, будто все попытки КНДР быть хоть немного ближе, даже если через идиотскую игру — такие же жалкие, как и он сам. Он обещает СССР прийти и сыграть партию в следующий вторник.***
Сил, чтобы встать, не было. Чтобы перестать думать — тоже. «Когда-нибудь, ты полюбишь. Так сильно, что пойдёшь на любое безумство,» — отозвалась темнота голосом отца. КНДР не хотел так любить. Это чувство свело его отца в могилу — тот высох в браке с его матерью, которой ничего не нужно было кроме своей работы. Это проклятье заставило его ненавидеть брата сильнее, чем нужно. Засыпать и переживать всё снова и снова. Но СССР не был ни его отцом (жалкий слабак), ни его братом (чёртов предатель) — он был уверенным, упорным и сильным. И ласковым, и красивым, и до дрожи в коленях тёплым. КНДР накрылся одеялом с головой, хотя это никогда не помогало. На миг представил ладони на спине, чужое дыхание в макушку, тихое «всё в порядке». И уснул.***
— Ты быстро учишься. Играешь неплохо. КНДР выдавливает улыбку — он снова проиграл. СССР только хвалит, улыбаясь (может, издевательски. Он не знает) и подталкивает кружку горячего чая (дома такого не было, дома такого не было, дома больше нет). СССР обнимает его на прощание, крепко и тепло (и ему до смерти хочется больше). Он чувствует слишком много и одновременно ничего. КНДР устал.***
Тяжесть тела рядом, какой-то горьковатый запах, глаза в глаза. КНДР не может остановиться. Оголяет все шрамы, которые успел увидеть, по памяти рисует его руки на груди, животе, восхитительно близко к бёдрам. Тело горит, мысли плавятся, в мозг бьёт раскалённое удовольствие. Если бы СССР только знал, если бы КНДР мог отдать всего себя, если бы этого было достаточно… Во сне он истёк кровью в чужих объятиях.***
— Я не смогу прийти на следующей неделе. Учёба. СССР смотрит на него, кивает и снова рассматривает свою чашку. Будто видит его насквозь, знает каждую его мысль и играет со скуки, чтобы потом сожрать с потрохами. Он не удивился, если бы нашёл среди книг в гостиной всю свою биографию (только расплакался бы, как ребёнок). СССР ничего не говорит, и КНДР не имеет ни малейшего понятия, что происходит за маской (он клянётся, это действительно просто маска) спокойствия. КНДР кажется, что ничего и никогда не происходило (просто весь его мир почему-то рассыпался в жалкое ничто).