-Через боль, к тебе-

      — Мурад, умоляю, не трави душу. И так плохо. — Джеймс смотрел на друга убитым, уставшим взглядом. Под глазами залегли глубокие мешки, ведь он давно уже позабыл, что такое нормальный сон и душевный покой, а в уголках давали о себе знать лучики морщинок. Он словно угас изнутри. С того самого дня, вернее с момента их последней встречи с Озлем в парке, неподалёку от его дома. Это было их самое любимое и сокровенное место, с которым было связано очень много приятных, светлых, греющих душу воспоминаний. Он всегда дожидался её со школы, пока она придумывала предлог улизнуть от друзей, чтобы потом вместе провести время. Поесть мороженое, попить айран прямо на свежем воздухе или просто побыть вдвоём, наслаждаясь обществом друг друга. Их тянуло друг к другу несмотря на внушительную разницу в возрасте, но никогда между ними не было ничего сверхъ обычных объятий, простых, невинных прикосновений, тёплых улыбок. Просто им было очень хорошо и комфортно вдвоём, ни у кого из них даже мысли не возникало углядывать в этом что-то двусмысленное или же неправильное, непозволительное. Так было до того момента, пока сам Баки не осознал, что всё же начинает испытывать к Озлем трепетное, тёплое чувство, что разом вернуло его к жизни, заставило мир сверкать яркими красками, вселило смысл. Вот именно тогда, он принял решение, которое до сих пор горчит на языке, тревожит сердце, выворачивает наизнанку внутренности. О котором он жалеет и до конца жизни ещё долго будет жалеть. Честно, Джеймс сам не знал, что именно рассчитывал услышать от друга — да пусть даже изъедающую, тошнотворную жалость вперемешку с утешениями, лишь бы только не оставаться с этой больной безысходностью один на один. Это сводит его с ума. Вносит разлад и сумятицу в и так уже измученный разум, заставляя буквально кричать от отчаяния. Невыносимо больно. Без неё. Без родной сердцу девочки, без которой теперь ни один его прожитый день не имеет смысла. Нет сил противостоять необратимости последствий всего от пары сказанных слов. «Нам нужно перестать видеться» Кто бы знал, как тяжело дались ему те слова. Мысли о тех самых невинных заплаканных глазках жгут сильней огня, а её срывающийся шёпот, молящий на грани паники не отталкивать, не бросать, звучит в голове, ни на миг не позволяя забыть, отзываясь уколами в груди, задушенными всхлипами в подушку по ночам, яростью и отвращением к самому себе. А сейчас вот, за не имением близких людей рядом, он пришёл к лучшему другу излить душу, просто поговорить, помолчать…да не важно. Лишь бы не одному. Мурад, надо отдать ему должное, очень рад видеть его в независимости от обстоятельств. Готов выслушать, высказать опять же то, что и так навсегда было ясно. Но вот критиковать, осуждать, навязывать свою точку зрения было не в его характере. За что Джеймс всегда беспрестанно был ему благодарен, ему и так хватало критики к самому себе, от себя самого, да и не только критики. Этим Мурад отличался от остальных Вечных, что были посланы когда-то на Землю. Они с мамой Джеймса, Серси всегда были идентичны в своей любви и сопереживании к человечеству. По этой причине он отказался от бессмертия, выбрав жизнь среди людей, нисколько не испугавшись наказания верховного целестиала Аришема. Ведь на людей они не распространялись. Серси же поплатилась за свою любовь к людям вынужденной ссылкой обратно в космос на их базу, где по сей день ждала вынесенного Аришемом вердикта, касаемого неё, оставшихся Вечных, что приняли её сторону, да и всей планеты в целом, так и не успев увидеть собственного сына. С тех пор Мурад считал себя не только другом, но и наставником для Баки, чувствуя за него ответственность, по своему оберегая. Сейчас ему как никогда нужна была поддержка, Мурад ощущал это до скребущего внутри зуда, до похолодевших кончиков пальцев — отголоски его способности повышенной эмпатии. А что он мог сказать? Лишь правду — то, что на самом деле чувствовал. — Поверь, я понимаю тебя. Ну, то есть да, мне за мою, скажем так, довольно «долгую» жизнь — он изобразил пальцами кавычки. — Не довелось пережить ничего подобного, но всё же я способен представить себе, какого это — ощущать внутри столь тёплое, нежное чувство, одновременно ранящее, жалящее глубокое в сердце так называемой обратной стороной медали. — — Это очень мучительно. Но оно же, то самое чувство, заставляет тебя жить, наслаждаться каждым моментом, дарит радость жизни, позволяет напитываться ею, дышать через боль и находить свет там, где всё кажется непроглядной тьмой. — он говорил проникновенно, искренне, даже в какой-то степени убедительно. До того эти слова легко ложились на душу пуховым одеялом, что их хотелось слушать, им до сумасшествия хотелось внимать, познать их…поверить. Всё потому, что это и есть истина. Глубинная, потаённая, спасительная, живительная и непогрешимая. Да вот только на свою беду Джеймсу была известна именно та самая обратная сторона медали, которая лишала его покоя, долгожданного счастья и благословенной любви. Та самая, что не позволяет ему открыть душу, чтобы идти по жизни дальше. Дрогнула вибраниумная рука, а сам мужчина тихонько рванно всхлипнул, болезненно заломив брови. -Ну, вам то, бессмертным, видно легко рассуждать о прекрасном, мыслить высоко, приправляя это всякими красивостями, восхваляя любовь через страдания. — больная усмешка на губах, а во взгляде лишь непроглядная тоска и бесконечная усталость. — А я вот не бессмертный, хотя не могу утверждать наперёд, так как не знаю, срока действия той чёртовой сыворотки. Лишь могу сказать, что для меня не было всё таким радужным. — — Мне вырывали с корнем сердце, топтали душу, ломали, калечили, стирали личность и издевались. Я видел смерть на войне, она же шла со мною под ручку, словно верная подружка почти девяносто лет. Словно высший судья, она моими руками подписывала приговор как плохим людям, так и ни в чём не повинным. — — Это страшно, Мурад. Страшно не владеть ни своим телом, ни своим разумом. Лишь послушной марионеткой дёргаться на ниточках, исполняя чудовищные приказы, терпя наказания за их не исполнение. — — Так ответь, как я смогу уберечь то зыбкое счастье, что обрёл, если на мне огромный груз вины, руки в крови по локоть и раздирающие душу кошмары прошлого. — Баки едва сдерживал рвущиеся наружу слёзы, сжимая бионическую руку в кулак, в попытке хоть как-то сохранить самообладание. — С Озлем я ожил. Снова собрал себя воедино, ощутил вкус жизни. Она её в меня вдохнула лишь одной своей улыбкой. — он на миг прервался, всё же сжав переносицу двумя пальцами, смаргивая скопившиеся в уголках глаз слёзы. — Я боюсь причинить ей боль, не хочу ввергать во тьму её светлую душу, рушить её цветную жизнь. Ей будет лучше в дали от меня. — всё же договорил он, тяжело сглотнув вязкий ком в горле. — А ты почему считаешь, что в праве это решать за неё? — хмыкнул в ответ Мурад, сощурив глаза. — Разве тем, что ты её оттолкнул от себя, ты не сделал ей больно? Я прошу, не руби с плеча, поговори с ней ещё раз. Ведь твои родители тоже… — Я не знал и не знаю своих родителей. — перебил его Баки. — Их пример-не показатель. — *** Озлем в компании друзей шла по направлению к дому. Да только вот туда, абсолютно точно не собиралась. Ребята в это время увлечённо обсуждали вечеринку, что должна была состояться сегодня вечером в их любимом «Планет-кафе». Сама же девочка мыслями была далеко не здесь, а все думы были только о вчерашних словах отца о том, чтобы она больше не виделась с Баки. Мало было этого, так ещё и Джеймс эфенди буквально позавчера попросил её о том же самом. Одно навалилось на другое и Озлем просто понятия не имела, что ей делать. Было больно, маетно, до слёз грустно, она очень скучала по нему и их посиделкам за чашечкой чая с крыжовниковым вареньем, которое по его словам, он совсем недавно научился варить. Правда, насколько недавно, не уточнял, но для неё оно было самым сладким и вкусным, несмотря на то, что получалось кисловатым. К нему она шла из школы охотнее, чем в свой собственный дом, зная что там её ждут. Окутают теплом, ласковым взглядом, выслушают. Его глаза, его руки, несмотря на то, что одна из них металлическая, его с хрипотцой голос. Всё в нём стало таким родным, что когда она осознала то, о чём он её попросил и едва они только попрощались, она всю дорогу будто в прострации находилась, не смотря ни под ноги, ни по сторонам, рискуя угодить под машину. Она не верила… Не верила, что это всё. Что всё кончено и они больше не будут как прежде вместе пить чай, гулять, беседовать на совершенно разные темы. Да что там, она уже третий день приходит в парк, на их место в надежде увидеть его, угодить в его крепкие объятия, поверить что их разлука была лишь кошмарным сном. Она и сейчас мучительно искала повод, чтобы пойти в парк, но не могла придумать ничего путного. — Озлем, а ты что молчишь? — звонкий голосок хохочущей Кевсер, донёсся до неё, как сквозь толщу воды, заставляя вздрогнуть от неожиданности. — М, что? — — Я говорю, мы тут со временем определяемся. Во сколько за тобой вечером зайти? — повторила Кевсер, растерянно хлопая глазами. Остальные ребята тоже насторожились, но никто не решился начать задавать вопросы. — Яхъя передаст брату Давуту время нашего прихода, чтобы успеть всё подготовить. — следом пояснила стоящая рядом Мераль, поправляя лямку от сумки на плече. Это было легко, ведь юноша на добровольных началах помогал в этом кафе Давуту эфенди тем, что стоял на входе, проверяч чтобы молодёжь не проносила ничего запрещённого на вечеринки. — А, эм…мне сейчас идти нужно. Давайте спишемся позже, хорошо? — сбивчиво пролепетала Озлем, бросив отчаянные попытки поиска предлога, решив просто ретироваться. — Ну, ладно, хорошо. А у тебя точно ничего не случилось, а то ты странная какая-то сегодня. — кивнула головой Мераль, подозрительно косясь на подругу. — С чего ты взяла? Всё супер, просто дел много дома накопилось. — прощебетала девочка в ответ, борясь изо всех сил с дрожащим голосом. Распрощавшись с друзьями и подругами, она резво двинулась в сторону парка. — Ребят, с ней явно что-то происходит. Мы должны всё выяснить. — вмешался Яхъя, сложив руки в боки. — Обязательно выясним. — подтвердил Серкан. — Вот сегодня на вечеринке и выясним. - ***