Я тебе не детка.

[Швейцария, имение Фольке Бернадотта, 25 V 45, 12:28]. Они сидели вдвоём в роскошной гостиной графа, который тактично оставил их, распорядившись подать чай, и не знали, что сказать. Ирен нервно то открывала, то закрывала сумочку, – она вообще чудом добралась сюда живой. Пусть Вальтер заблаговременно и отправил жену с детьми подальше от Берлина, но бои-то шли не только в столице –, а Вальтер... Вальтер просто не знал, что тут ещё — можно сказать. По его логике Ирен, узнав всё, что он ей только что выложил, должна была просто обозвать его сволочью (мягко сказано ещё) и, хлопнув дверью, навсегда уйти. А, она вопреки его, вальтеровой, логике, сидела напротив молча. Только в стену смотрела каким-то пустым и совсем не знакомым Вальтеру взглядом. — Детка... – как-то неуверенно начал Шелленберг, – если ты... Если ты захочешь развестись, я пойму... — Я тебе не детка, – дёрнулась Ирен. [Берлин, 1943 год]. Вальтер не сразу понял, чем его так зацепила эта женщина. Точнее говоря, он сначала и вообще не обратил внимания на даму, бывшую лет на 20 его старше, когда ему первый раз представили «какую-то Коко Шанель», – так назвал её Шелленберг, когда позже уточнял у Шираха, кто это, собственно говоря, такая. Ему ведь никто и не думал пояснять, что перед ним не очередная сочувствующая чаяниям партии дамочка, а сама «великая кутюрье», как, чуть ли не хватаясь за сердце, пояснил ему Бальдур, картинно упрекая товарища по партии в вопиющем невежестве. В общем – да, внимания на Шанель Вальтер не обращал никакого. Пока в какой-то момент они (совершенно неожиданно для обоих, хотя позднее шеф разведки не мог уже точно сказать, что со стороны Габи, – это сокращение ему нравилось куда больше вульгарного «Коко», – это была неожиданность. Она же француженка, l'amour, все дела) не стали близки. Слишком близки. Произошло их стремительное сближение в самый разгар операции, которую готовила зарубежная разведка. Занимались они этим на чистом аванюризме – Шелленберг мало верил в успех операции, но раз рейхсфюрер сказал... Короче говоря, работа закипела и целый отдел VI ведомства со средним энтузиазмом готовил операцию «Modischer Hut», главной фигурой в которой и была неожиданно решившая помочь германской разведке кутюрье. Как она собиралась договориться с Черчиллем Вальтер не знал, но решил всё же попробовать – то, что Гиммлер вообще загорелся идеей хоть как-то договориться с Западом казалось Шелленбергу чудом. В какой-то момент Вальтер понял, что ему всё интереснее проводить время с Габи не только в рамках работы над операцией. Наверное, здесь сказывалось и вынужденное одиночество мужчины, – беспокоясь за Ирен и детей, Шелленберг при первой же серьёзной бомбёжке отправил их к родителям в Люксембург, – и напряжённая работа... и... да, чёрт с ним, ему просто хотелось покоя. Хоть иллюзорного. Хоть ненадолго. Провести время с кем-то понимающим его, а не в пустом (слуг он на ночь отпускал) особняке или, что случалось чаще, на небольшом диванчике прямо в кабинете. Если вообще удавалось поспать. С появлением же Шанель у Вальтера неожиданно стало получаться выкраивать хоть по полчаса на их встречи. Он просто стал чувствовать себя чуть живее, чем обычно. Не бездушной машиной, выполняющей программу партии. Впрочем, его поиски мира в это понятие явно не входили. Отчётливее всего Вальтер запомнил их первое утро вместе. Тогда его совершенно некстати скрутило от рези в печени. Шелленберг давно знал, что ему нужно серьёзно лечиться, но времени на это не было ни раньше, ни тем более сейчас. Обычно он спасался диетическими кашами (если успевал поесть) или цедил весь день сладкий крепкий чай по совету Керстена. Вальтер и сейчас попытался тихо выскользнуть из постели и приготовить себе что-нибудь, пока Габи спала, но, когда он как раз стоял у плиты, морщась и потирая скулящую печёнку, на кухню спустилась Шанель и спросила, что с ним такое. Пришлось признаваться. Естественно, Габи тут же отогнала его от кастрюли. Естественно, Вальтер был против. Он не любил чувствовать себя слабым. — Детка, – Вальтер и сам не знал, почему обратился к Габи именно так. Только спустя минуту до него дошло, что дама в синем шёлковом халате на детку ну никак не походила. Мадемуазель Коко Шанель – да, но «детка»?.. – ты зря беспокоишься, я бы и сам... — Тоже мне, нашёл детку. И слушать ничего не хочу, – тут же отрезала Шанель, – мне твоей жене потом хладный труп возвращать? Вальтер на это только рассмеялся. В этом и была вся Габриэль (для него просто Габи) Шанель. По-французски непосредственная, живая и острая на язык. А насчёт «возвращать»... Вальтер просто надеялся, что Ирен ничего рассказывать не придётся. [Швейцария, имение Фольке Бернадотта]. И вот теперь он сидел перед женой и от чего-то совершенно по-мальчишески смущался. Ну да, он ей изменил, ну да это, наверное, плохо – вот, даже мысли у него были по-мальчишески простые, – но что теперь? Он ведь даже благородно согласен на развод. — Я тебе не детка, – дёрнулась Ирен. А у Вальтера в голове снова замелькали воспоминания, словно из другой жизни: кухня, Габи в халате, что-то увлечённо рассказывающая про только что приготовленную кашу; вроде бы этот рецепт ей какая-то русская княжна рассказала... Он так погрузился в воспоминания, что совершенно не ожидал услышать от Ирен следующую фразу: — У тебя есть адрес этой Шанель? Я хочу с ней поговорить. И всё. Никаких скандалов и криков. А, право слово, лучше бы Ирен кричала, лучше бы она ругалась и грозилась забрать детей. Может тогда бы Вальтер не чувствовал себя так паршиво? — Зачем? – глупо спросил он, искренне не понимая, для чего его жене адрес Габи. Ругаться поедет? Нет. Не поедет. Это не в характере Ирен. Тогда что? — Она сможет свидетельствовать в твою пользу, когда ты окажешься в суде, – всё так же спокойно ответила Ирен. Суде? Шелленберг удивлённо поднял на жену глаза. Она-то откуда знает? Даже до него через Бернадотта долетали только смутные слухи, что якобы русские готовят какой-то процесс над бывшими нацистами, но не более. А Ирен говорила так, будто точно знала, что суд будет. — Мне граф сказал, – ответила на молчаливый вопрос женщина, – если это правда, то нужно как можно больше доказательств твоей непричастности. И показания столь влиятельной дамы будут только на руку. Вальтер не знал, что и сказать. Поведение Ирен просто не укладывалось у него в голове. — Это не означает, что я на тебя не обижена, – словно прочитав его мысли, тут же отозвалась Ирен, – но и не означает, что я не понимаю тебя. — Спасибо тебе, – Шелленберг неловко опустился на колени перед женой, взяв её тонкую, затянутую в высокую кожаную перчатку ладонь в свои руки, – и прости меня за всё. Женщина слабо улыбнулась, проведя свободной рукой по бледным, заострившимся скулам мужа. — Прощу. Если не будешь больше называть меня деткой. И рассмеялась. Задорно и легко. Разом напомнив Вальтеру ту Ирен, которую он когда-то назвал лесной ведьмой.