заблудшие души.

город погружается в ночь. люди идут, вовсе не подозревая о других, чужих проблемах. какое им дело до людей, не знающих их в лицо? нужно со своими делами справится, не хворать и покончить с ними, желательно, навсегда. поэтому люди ходят и ходят, погружаясь в темноту города, не смотря даже на опадающий на свои лица снег, дарящий лёгкий холодок на щеках. никто не будет думать о человеке, живущем в обычной квартире в санкт-петербурге на восьмом этаже, наблюдающим сейчас за ними из-за окна. фонари, дающие свои возможности освещения, горят. с мая по июль работают разве что чуть-чуть — белые ночи, они такие прекрасные и очаровательные по своим красоте и комфорту, что проникают в каждого, кто влюбляется в них безвозвратно. жалко, хесус не смог их застать. больше не увидит их, оставит это наблюдение лишь в несбывшихся, поконченных мечтах. хесус стоит с кружкой горячего чая, не спуская свои голубые глаза с этого города, спасающего его от неправильного, непоправимого. по крайней мере, спасавшего. хочется сейчас же, сию секунду открыть окно за ручку и выпрыгнуть, наконец-таки убивая все эти никому не нужные проблемы из своей никчёмной жизни, которые преследуют его с самого рождения, буквально с появления на свет. вдобавок, кажется, забывшие и не появлявшиеся до того самого рокового момента, уничтожившего в край все надежды на светлое будущее. чертовы бабочки летают, не умирающие почему-то от этих убогих мышлений, не уходящие с момента появления осознания. губанов морщится от холодного чая — остыл за время думок, размышлений. из-за этого он не спит по ночам, рассматривая свои длинные пальцы, в мечтах следующие по просторам светлых волос, мягко перебирающие пряди хозяина, уместившегося, в двойных мечтах, на худом животе. ставит кружку на подоконник. тяжёлый вздох проносится по одинокой квартире, где никого не было, кроме него самого. уныние витает в ней, заполняет каждую пустую клеточку умершей уже души. без шанса на спасение. хотелось бы повернуть время вспять, чтобы не было дальнейшей ситуации. к сожалению, этого не получится сделать никогда. магия, магические силы, способности, с которыми можно вытворять необычайное и прекрасное, — все это померкло в фильмах, мультфильмах. оно никаким образом не будет существовать в реальном мире. он идёт в ванную, достаёт из шкафчиков знакомую вещицу, действия которой отметинами находятся на бедрах, длинными бледными полосами сияя на чистой нежной коже. никак не украшают ее, наоборот, устрашают. и алексею так посрать на все те принципы про самоубийц - людей, занимавшихся подобным неоднократно. в ответ на все те слова, кинутые бы ему в лицо от людей, которым для травли стоит только узнать об этом, губанов лишь усмехнулся бы, разворачиваясь. но если был бы там он… это уже совсем другое. железка находится в руках. подушечки пальцев касаются этого острого предмета, одним движением способного нанести терпимую боль, портящему кожу в два раза больше и оставляющему красные полосы, алой жидкостью сверкающие. ещё год назад хесус наоборот был бы среди людей, не одобряющих это никак, словами кидаясь, мол, «ужас. не делайте этого. асу». сейчас же, какая ирония, — сам стал таким: таким безжизненным, портящим себя взмахами налево и направо, губами заглушая ослепляющую боль, до сих пор не привычную для его тела. хесус понимал: он слишком добрый для твича — с чего бы это? – хотелось ответить. но братишкин когда-то, год назад или даже два, был бы прав. все эти нецензурные слова, вылетающие из его рта, никак не способны противостоять внутреннему нутру, исходящему недобитой добротой, еле как выходящей в людные места. места, где могут подобное заметить. братишкин был прав на том стриме, говоря: «скажешь ему, к примеру, дебил, а он «сам такой»». произносил это вова хоть и с констатацией факта, но из-за вылизанной, показной насмешливости, выдававшейся в голосе и лице, это казалось обычно простыми, ничего не значащими, пустыми словами. попал он на эту запись стрима случайно — та высветилась в ленте ютуба, нарочно попадая во взор бледно-голубых глаз. пальцы сами неосознанно нажали на мышку. он хотел бы показать это добро, кинуть выражение, раньше не наблюдающееся у него. сотни лиц были бы покрыты непониманием, недоумением, головы людей были бы забиты мыслью — «ты странный, чел». и даже такие слова смогли бы унять это проявление доброты, нежности, показывая и обратную сторону — равнодушие, отчаяние, скрытое за матом и предложениями «да мне похуй. пое-ебать. чисто рофл». они не привыкли к такому — к доброму, светлому, чистому душой человеку. он же привык к надетой множество лет тому назад маске грубости, эмоциональности с нецензурной лексикой, насмешливости и где-то даже брезгливости. губанов смотрит на предмет, в коридоре застывая прямо перед зеркалом, отображающим его самого. ужасного, невеселого, угрюмого и поникшего. безэмоционального в конце-то концов. больше никогда не будет стримов, закончившихся ещё три месяца назад. отсутствующих стримов, селящих панику и беспредельные реакций людей, следящих за его деятельностью. ему бы пожалеть их, всё-таки кому-то действительно не поебать на его отсутствие. больше не сменяясь на кнопку ненаполняющих радостью слов, показывая снаружи волнение, беспокойство за него самого. смех хочет вырваться — за него? волноваться? да не в жизни! но люди ведь такие разные. у всех разное проявление эмоций, у всех разные предпочтения, у всех разные вкусы и способы решения проблем кого-то из знакомых. и точно не каждый подписанный на него в социальных сетях в отсутствие будет переживать так громко и отчаянно. как он. он где-то забылся, сам же хесус где-то забылся. они оба забылись. только вот каждый забывается, опять же, по-разному. первый — прячется за женским, хрупким, подставленным плечом; второй — цепляется за непоправимое, грязное и неправильное. цепляется за мысли, не воспринимающиеся в обществе. а он когда-то вообще воспринимался в нем? или только числился как бестолковый, схожий с сотней таких же крестьянин, избегающий нападения и стремления в собственную плачевную жизнь. избежать одного лишь не получилось, как бы не старался он переступать голыми ступнями по сырой, мертвой земле — невзаимность. она так замечательна в слезах горести, очаровательна в состоянии беспомощности и усталости терпеть изо дня в день это чувство, пылающее где-то под сердцем. оно может по ветру разлетаться, словно порох, странствующий по воздуху, после растворяясь — как будто его и не бывало перед этим. и хесус в этот момент хочет ее затушить, лишь бы успокоиться наконец. надышаться на том свете в спокойном темпе, отталкивая в край беспокойность в душе спустя пройденное, трудное время. он все это преодолел как белка в колесе, неотрывно бегая по нему, изматывая себя до худшего состояния, которое не одобрял сам же – ну, что поделать ему? силы все совершенно иссякли, почему-то не планируя дальше восстанавливаться. хотя бы чуточку, хотя бы самую никчёмную малость. хочется поднять булыжник прежнего себя, подвести к палящему солнцу, освещающему его, но не согревающему искристыми лучами, словно сбегающему от него. только вот булыжник не поднимается – выпадает из ослабевших худых рук, не способных удерживать божественную силу, распадаясь, как хрусталь, на множество осколков, приземляющихся около пальцев ног. смотрит в пустое зеркало своей пустой душой, пустыми глазами, с решением поднимая этот, на первый взгляд, бестолковый, ужасный предмет, являющийся сейчас единственным спасителем его судьбы. спасителем его мертвой души. спасителем души, заблудшей в бесконечных пропастях стремления забыться восвояси. футболка короткая, не задирается, тканью вися на худом теле, за это время ещё больше исхудавшем и не набирающим килограммы нормы для него — гречка дала знак законченности в том месяце и не покупалась вплоть до сегодняшнего дня. курица повторила ее судьбу, замороженной лежа в морозилке в таких одинаковых магазинах. длинные пальцы, крутя недолго нерешительными оборотами, наконец вонзают этот предмет в нежную кожу, делая первые полосы, становящиеся в этот стремительный, тревожный момент последними. уходящей вместе с ними душой, по-прежнему почему-то находящейся в этом теле. пол украшается алыми каплями крови, стекающей с бледной кожи, ставшей жертвой нанесения увечий самому себе. слух не обостряется, скорее наоборот, притупляется и перестает давать признаки, кроме оглушающего звона с быстрым стуком сердца, тоже переживающим последние минуты жизни. из глаз текут непрошенные, словно с попыткой оправдаться, слезы безумия и отчаяния, беззаботными движениями нанося такие же смертельные удары, ведущие в конец туннеля без света спасения и намёка на прошлые ощущения счастья. один миг, секунда, мгновение — ноги, похожие на палки, теряют способность стоять на твердом холодном полу, как и в скором времени тело, ударяющееся позвоночником об него. глаза закрыты и, возможно, конечный, окончательный удар внутрь себя уже нанесён, в зеркале отражаясь, словно камера без зрителей; в сетчатку попадают картинки длинных полос, открывая вышедшую жидкость, рисуя непонятные, неразличимые рисунки-неразберихи, твердым серебристым кончиком завершая это художественное произведение своими принадлежностями. не приходится тратить деньги, никак не пригождающиеся в эту роковую ошибку.... дверь хлопает, разлетается устрашающий звук, подобный ужастикам, проводя длительные скрипы. закрывается та так же громко, только без ключа, висящего сейчас одиноко и пустынно. цветы. чёрные розы, подобая этикету леди, падают красиво, кружевно. пара лепестков отлетает, оседая на пол в холодной квартире. – хес! блять, старый, нет, – слова произносятся с волнением, собираясь в скорости озабоченно перед открывшимся видом друга, лежащего сейчас безжизненно, словно тот мертвец. колени опускаются со стуком костей о жёсткую поверхность, пыль разнося в сторону, летающую здесь. в начале та попадает в дыхательную систему, мешая в первые секунды сосредотачиваться и заставляя закашляться отчаянно. – нет, нет, нет, нет... – ткань джинс в районе колен пачкается чужой кровью, отдаваясь страданием без надежды на мирное стечение обстоятельств. – ты не мог, старый. не мог... слезы попадают в эту же жидкость, смешиваясь в нечто холодное и до ужаса горькое. руки с явным тремором нервно касаются пульса, пытаясь проверить. бьётся. мало, крохотно, но бьётся. левой рукой он удерживает прохладный затылок, правой же набирая молниесно ебучий номер скорой помощи, в мыслях разнося это все в крах, до этого совсем не представляя такое больное событие. потери. глухой звук удара кирпичной частью эхом отдается. он обеими ладонями касается высокого лежащего парня, проводя перстями по темным волосам, собранным в теряющую былую грациозность и восхищение башню, сейчас затерявшуюся в небрежности и спутанности жёстких кончиков. чужой лоб получает чмок, переходя после на обе стороны щек, виски, нос, подбородок, заканчиваясь на самом главном – на губах. парень опасается, сомневается какое-то время, раздумывая, а после всё-таки целует кратко и смазано, обнимая. эти длинные красивые руки, пальцы, лежащие на холодном полу, берутся в чужие, как в несбывшихся мечтах, преследовавших с самого начала момента тяжёлого и смиренного осознания. лоб касается другого, темно-голубые глазами, полные слез, смотря в такие же закрытые, некогда светло-голубые. Дыхание обоих затруднено - вова дышит нервно, отрывками глотая воздух, пока хесус давится собственной хрипотцой. – все будет хорошо. ты только живи, пожалуйста. умоляю, хес, не покидай меня, прошу, – словно мантру шепчут розоватые искусанные губы тихо-тихо. с таким же отчаянием, каким был охвачен молодой человек, находящийся в теплых объятиях, придерживаемый ладонью около поясницы. сзади дверь открывается так же тихо, как сидит братишкин, спиной повернувшийся, прячущий своего дорогого человека. тот возможно, уйдёт на тот свет, либо же вскоре откроет свои красивые глаза, в первую очередь узнающие блондина. несколько пар чужих глаз недолго смотрят на эту представившуюся картину – вызванные работники с пожилой соседкой, помогшей найти представившегося по имени владимиру, указав на квартиру разыскиваемого. тот буквально спрятался здесь, никому ни говоря о своем местонахождения, повторяя искусную ложь о жизни в америке. а братишкин нашел. нашел свою заблудшую душу, затерявшуюся в безграничной темноте уныния и беспощадности. они заблудшие души. они оба потерялись в этом пространстве, не зная, куда деваться. только вот один спрятался за хрупким женским плечом, пока второй до сих пор терялся в этом угрюмом воздухе безнадёжности. а сейчас?.... сейчас как?.... – пожалуйста, только живи. шепот теряется в темноте. розы черные благоухают приятным запахом, но, несмотря на это, кажется, что и они уже мёртвые и безжизненные.