Нолдолантэ

      После стольких лет, он нашёл её. Арфу - ту самую арфу, которую когда-то для него вырезала мать. Её вынесло на берег Тол Фуина, где и обосновался Менестрель, когда Белерианд пошёл ко дну. Казалось что сам Улмо подбросил её Маглору, желая чтобы его музыка залечила раны Арды, нанесённые бесчисленными битвами и кровопролитиями. Но этого не произойдёт никогда. Никогда больше не сможет он сыграть светлую мелодию, которую по желанию его души воспроизводили пальцы в беспечные дни Валинора. Творения каждого Квенди идут именно от души. И как израненная душа может сотворить что-то безмятежное и спокойное?       Макалаурэ протянул руку и притронулся к мокрой, слегка облезлой поверхности инструмента, который напоминал ему о светлых днях Амана, когда ни он, ни его братья ещё и не думали о том, что вскоре произойдёт так много ужасного. Он сел на песок рядом с арфой, и прежде чем взять её в руки, посмотрел на шрамы на ладонях, оставленные Камнем, боясь травмировать такими руками нежный слух Вселенной. Справившись со страхом, — или скорее просто подавив его на время — Канафинвэ сомкнул пальцы на арфе. Нет, он определённо отвык держать в руках что-то более нежное, чем меч или лук — рука сомкнулась грубо, держа музыкальный инструмент также, как рукоять меча. Это пугало, но всё же не давало отступить — залечить раны требуется не только Миру, но и ему самому. Маглор подтянул арфу ближе, и, как только это было возможно, аккуратно дёрнул струну дрожащими от страха и боли пальцами. Тотчас она отозвалась звоном, до краёв наполненным болью и страданиями, что пропитывали самого Менестреля. Ещё один палец касается другой струны — снова болезненный звон. Потом ещё, ещё, ещё и ещё…       Каждый отдельный рывок струны и звон выливался в одну целую мелодию. Хотя, целой назвать её было трудно — если бы эта мелодия имела телесное воплощение, можно было бы увидеть прекрасную девушку, но в то же время невероятно израненную, с глубокими ранами по всему телу, и особенно глубокими у сердца. В этой песне были слышны все ужасы, которые пережил Песнопевец: белые лебеди Альквалондэ, омытые кровью Нолдор и Телери; горящие корабли в Лосгаре и крики Амрода, сожжённого вместе с ними; изувеченное балрогами тело отца; тело и душа старшего брата, находящиеся на грани между жизнью и смертью после многих лет, проведённых под пытками в плену; битвы, в которых все они теряли друзей и братьев; последний взгляд Майтимо, которым он наградил брата прежде чем упасть в расщелину, полный боли и отчаяния; его собственное отчаяние в тот момент, когда в обожжённой руке он продолжал стискивать Сильмарилл; и наконец боль одиночества, что последние годы пронизывала второго сына Феанаро насквозь.       Эта музыка казалось была слышна во всех уголках Эа. По всему Миру ползли трещины от того количества боли, что вкладывал в неё Маглор. Земля слышала и чувствовала её каждой частицей себя. Варда слышала эту «Песнь Грусти и Боли» каждой звездой, что смотрела на Макалаурэ с небес. Манвэ слышал её каждым потоком ветра, что пролетал тогда над Тол Фуином. Улмо слышал каждой волной, что билась о берег рядом с ногами феаноринга. Аулэ слышал каждой песчинкой, что были миллиардами разбросаны по острову и дну моря. Йаванна слышала каждым листом и каждой травинкой, что колыхались за спиной певца. Намо слышал её через гобелены, сотворённые его женой, Вайрэ. Ирмо слышал её во снах каждой живой души, что находилась поблизости. Но ни Ниэнна, ни Эстэ не могли исцелить песню, что сходила со струн под пальцами Макалаурэ.       Долго ещё звучала она и отдавалась слезами Арды. Долгие годы последний из живых детей Феанора выходил на берег и прикасался обожжённый руками к арфе, навечно закрепляя память о кошмарах Первой Эпохи в каждом из проявлений Мира, не давая забыть о том что было. В дальнейшем часть этой мелодии стала известна миру как Нолдолантэ — песнь о падении Нолдор.