Лети, мотылек

Она была прямолинейной. Была грубой, не скупилась на эмоции, не скрывала истинных чувств. Ее всегда было много. Ураган страстей, которые были надежно сокрыты в хрупком теле самой обычной на вид девушки. Она могла любить так, как никогда никто не смог бы любить. Она любила… Дети, играющие на площадке в свои незатейливые детские игры, отдаленно касающиеся ужасов ушедшей вехи в истории. Прогуливающиеся парочки, прекрасные вторые половины в которых задорно смеялись, кокетливо прикрывая ладонью, облаченную в тонкую ткань перчатки, счастливые улыбки. Из открытых окон кафе, которые впускали внутрь свежий воздух, призванный низвергнуть из зданий всю давящую серость и затхлость проснувшегося от зимней спячки Нью-Йорка, звучал горячий раскрепощенный джаз. Плавно переходил на мелодично-тягучие нотки, словно патока струилась на горячий только что испеченный пирог. Саксофон заливался и захлебывался звуками, и от этого все тело приходило непроизвольно в движение, а потом вдруг меланхолично-расслабленно скатывал человеческое сознание в бездну размышлений и самокопания. Мелодия лечила тяжелые раны, которые были совсем не видны глазу. Они были сокрыты глубоко. Там, куда обычно допускались самые из чистейших чувств и эмоций. Армстронг, Фицджеральд, Синатра, Вон… Был первый день последнего месяца весны. Был май. Это звенящее пробуждение всего и вся вокруг разрезало воздух сотнями невидимых нитей, приводя в сладостное возбуждение даже самого угрюмого человека. Не было лености, как это обычно бывало в полуденный зной в каком-нибудь июле. Хотелось куда-то бежать, что-то делать… Хотелось подарить частичку своего настроения всем вокруг и сказать вдруг: «Эй, приятель, улыбнись! Ведь это самый чудесный день!» Сегодня она была прекрасна. Нет, она была красивой всегда, но сегодня, именно сегодня, какая-то незримая тень тайны касалась ее плеч, прикрывая, словно шаль-паутинка. И от этого она была прекрасной. Она пила кофе, сидя за столиком в кафе. Перед ней лежал блокнот и автоматическое перо, единственное, что могло облачить ее мысли в буквы, а затем в слова, придавая им некую форму. Легкая морщинка между бровей – украшение девушки, сосредоточенно думавшей о чем-то своем, сокрытом от посторонних глаз. Рядом в причудливом узоре были разбросаны скомканные листы из блокнота. Она что-то выкладывала из них… Хаотичный порядок? Рисунок? Имя? Время от времени охвативший порыв заставлял ее хватать перо и быстро что-то записывать в блокнот. Она торопилась. Торопилась догнать и ухватиться за ниточку, которая связывала ее с прошлым, настоящим и будущим. Снова скомканный лист украсил гладкую поверхность столика. К ней подходили молодые люди. Был же последний месяц весны. Был май. Они угощали ее кофе и заводили с ней беседы. Она отвечала. Нехотя, задумчиво, одаривая случайного собеседника лишь взглядом из-под пушистых ресниц. Она смотрела в окно, рассматривая прохожих и проезжающие машины. Она была необыкновенна в своей задумчивости. И тускнеющий с каждой минутой взгляд, заставлял трепетать от жажды помощи любого, кто видел ее в том окне. Близился полдень. Скомканные листы уже убрали официанты. Остался последний. Самый важный. Тот, который был призван поставить жирную точку в ее размышлениях. Она глядела на белоснежное поле листа и тихонько стучала кончиком пера о столешницу. Тук. Тук. Тук. Через равномерные промежутки времени. Словно дождь, который стучит по карнизу. Словно маятник, отмеряющий только ему понятный ход времени. Словно стук сердца… Перо медленно начало выводить на листе буквы, нещадно окрашивая темно-синими чернилами невинно-белый цвет. Точка. Она глубоко вздохнула и отложила перо в сторону. Ее взгляд снова и снова скользил по написанным строчкам. А едва заметная улыбка, которая касалась ее губ в этот момент, говорила о том, что она наконец-то смогла написать то, чего так долго хотела. Она написала суть. Только ей понятную суть, которую случайный свидетель примет за плаксивую чушь взбалмошной девицы. Она пришла в согласие с собой. И здесь не было спешки, не было необдуманных и не взвешенных решений. Не было холодного расчета или чего-то еще. Она все уже решила давно. И пути назад уже не было. Официантка принесла счет, как бы невзначай скользнув взглядом по строчкам. И в ее укоризненном причмокивание, резком жесте, с которым она взяла пустую чашку, в ее походке, когда она пошла обратно, читалось некое отвращение. Как можно? Действительно, как? Ведь сейчас последний месяц весны. Ведь наступил май. А она перечитала снова. На этот раз стараясь смотреть глубже, нарочито грубо обрывая взглядом пеструю мишуру, которая, как ей казалось, сумела облепить вырванную суть. Горькая ухмылка коснулась губ, а рука потянулась за пером. Без тени сомнения, без колебаний. Выверено и четко. Темно-синяя полоса чернил перечеркнула строки. Она все больше и больше начала осознавать, что оправдывает саму себя. Не было оправданья! Ни ей, ни ее поступкам, ни поступкам тех, кто ее окружал. Все происходило так, как должно было происходить. Так было задумано. Давно. И она даже уже и не вспомнит. Забавно, это случилось в 1930? А может быть, несколькими годами позже? Хотя, это вполне могло произойти и в 1923 в Беркли. Так было задумано. Давно.