«…Арс? Ну, он вообще на все звонки отвечает, особенно с незнакомых номеров. Мы с Диманом даже как-то раз...»
***
07.12.2016 г. Серёжа доволен жизнью. Ярко улыбается, дышит полной грудью и делится прущей из него неуёмной энергией с окружающими. — Серый, я тут подумал… Серёжа наслаждается жизнью. Смело выступает, искромётно шутит и играет самые разные роли в новом проекте, изо всех сил пытаясь приблизиться к осуществлению своей мечты. — Серый? Серёжа пышет жизнью. Строит огромное количество грандиозных планов, отдаваясь каждой идее без остатка. Любой, даже самый маленький успех — ценная капелька в море его счастья. — Серёжа, блять!!! Серёжа доволен. — Скорая?! Быстрее, человеку нужна помощь!.. Что?.. Ах, да, да, конечно!.. Крово- кровотечение… Да, остановил. Ну… порезы на руках. Глубокие. Серёжа наслаждается. — …да. Серёжа пышет.***
28.10.2019 г. — Вот почему как съёбывать от проблем — так сразу дождь, а? — дрожащие то ли от холода, то ли от в клочья раздирающих изнутри эмоций пальцы спешат быстрее с мокрого экрана телефона переместиться в карман. Дверь машины звучно хлопает, отдавая эхом в тишине улиц. Голова откидывается на спинку сиденья, позволяя ненужным мыслям поднять свои мелкие головёшки. Вдох. У Позова даже в далёком пятнадцатом улыбка была красивой. Такая, знаете, щербатая, но открытая, вызывающая волны приятной неги где-то в груди. Способная отпечататься на подкорке и возникать из глубин подсознания в моменты откровенности с самим собой. Выдох. Звук уведомления нескладно врывается в дождливую симфонию. «Потому что, мой милый друг, проблемы требуют решений, — оповещает динамик зафиксированного держателем телефона после того, как отжимается кнопка прослушивания голосового сообщения. — А если, извини меня, вечно от них «съёбывать», то это как будто бы загрязнит карму, — под раздражающе-меланхоличный голос Серёжа закатывает глаза, ища подходящий паршивому настроению плейлист: — Вот тебе и результат». Свет фар врезается в ночную тьму. Резкий смешок пыльным налётом оседает в пространстве. После нажатия «перемешать» знакомая бодренькая мелодия (Сережа предпочитает страдать под Сердючку) заполняет салон; пальцы снова тянутся к свёрнутому диалогу. — Слушай, я наверное пропустил этот момент, но когда ты успел дать ёбу настолько, что начал верить в карму, судьбу и прочую херь, а. Кто из них двоих действительно дал ёбу — вопрос и правда интересный. Ключ повёрнут, машина трогается аккурат под уже приевшийся припев. Взгляд на автомате рассеянно пробегается по зерклам. Скоростная трасса пуста. Жаль, в голове не может быть также. Вдох. …Дима, даже будучи абсолютно непримечательным внешне (хочется это признавать или нет, но для Серёжи привлекательным Позов был всегда), настолько сильно являлся собой, что устоять было невозможно. И пусть это будет звучать банально настолько, что все любители мыльных опер пойдут проблеваться, — Серёжа не устоял. Выдох. Пусть не сразу, пусть временем, затраченным на осознание очевидного, были убиты все возможные шансы хоть на что-то, факт остаётся фактом. Выдох, блин. Серёжа ахуеть как проебался. — Да выдох, блять! В очередной раз. — Сука. Не привыкать уже. Паршивые мысли роем диких пчёл заполоняют голову. Словно улей себе там устроили. Взболтнёшь хорошенько, покопаешься — бесноваться начинают. Звереть. Однако, вместо того, чтобы привычно позволить давно надоевшим насекомым взять верх над человеческим разумом, Серёжа пытается концентрировать внимание на всё ещё идущем диалоге. «Ох, Серёга-а, такое лично обсуждать надо, но микро намёк дать могу: я, некий коллега, какой-то город…» — не получается. Понимает же, что собеседник имеет в виду абсолютно другие вещи пиздеца Серёжиной жизни никак не касающиеся. Даже порадоваться за друга нормально не можешь. Сам понимает, да с пчёлами договориться не может никак. Они медленно, но верно, долбят черепную коробку. Свою жизнь рушит, а теперь и единственного человека, которому не срать… В голове стремительно пустеет, когда машину резко ведёт вправо — Сережа еле руль успевает вывернуть. Сердце отбивает чечётку, глаза лихорадочно цепляются за спидометр. Ничего себе. Так гнать в дождь. Так гнать. Трясущимися руками тянется к слишком ярко горящему экрану. В дождь. Диалог закрыт, телефон выключен нахрен. Нога вдавливает педаль в пол. «Так и убиться можно, » — шальная мысль, очередная назойливая мошка. Где-то в затылке рождается мигрень, заволакивая сознание воспоминаниями. Глубокий вдох. Так целовать мог только он, — проверьте Серёже; у Серёжи опыта больше, чем мусора на Земной орбите. А ещё у Серёжи клеймом на губах-языке-лице-руках-теле выжжены касания — до безобразия разные, но все — его. Такие впору лелеять, в самый надёжный сейф упрятать, чтобы никто и никогда. Дворники с остервенением сгоняют дождь со стекла. Так смотреть мог только Позов. Эта до крайности доходящая честность. «Откровенность, ёбнутая напрочь, » — скажет Серёжа, если вдруг кто-то решит его спросить. Но никто не решит. Никто ведь не знает. Разве сегодня не передавали штормовое? Наглость во взгляде. Вечно какая-то загадка, игра. Постоянная необходимость напомнить — о чём угодно, только их. Чёртова смелость в частоте этих взглядов. Смелость, которой тебе не хватило. Очень глубокий выдох. Почти выхаркивает лёгкие. Возвращается в реальность, пока… Желание что-нибудь расхерачить неприятным комом встаёт поперёк горла, когда из динамика раздаётся до боли знакомый мотив. Но-о-о «Песня же конченная абсолютно, как тебе такое вообще… — голос пропитан сарказмом, а улыбка полна чего-то исключительно тёплого: –… ну да. У кого я вообще спрашиваю?» …Я рядом, но ещё тебя не видел на мне «Песня же конченная, — собственный голос, звенящий возбуждением, умудряется однако упрямо поддеть; пальцы с новой силой впиваются в чужие плечи, когда толчок получается особенно метким: — …Чего это ты… выбрал именно… её, а?» …А я хочу её, если хочу, то буду (ау) «А она у меня теперь только с тобой ассоциируется». …Ламбада, мы танцуем у бара весь день Дождь с удвоенной силой протестующе барабанит по окну: песня совершенно не подходит атмосфере. Серёже срать. Серёжа, кажется, слышит грохотание собственного сердца в глотке. …Я рядом, но ещё тебя не… И как ему не грохотать, когда плечи до сих пор слишком отчётливо помнят, каково это — быть с силой вжатыми в любую под руку попавшуюся поверхность. Рук никогда не покинет ощущение (тепло) чужой, такой большой и широкой — в отличие от его, Серёжиной, ладони. А перед глазами навечно отпечатается картина поджатых в обиде губ. Это «без любви». Твои же собственные слова. Машину снова ведёт. Тормоза начинают свой скрип не сразу.***
29.10.2019 г. Серёжа счастлив. — Хоть что-нибудь скажешь? Теряется взглядом в капельнице. Такая привычная, такая обычная. Кап-кап. Осознание, что жужжащий совсем рядом шум — голос совершенно точно знакомый, идёт медленно. Ползёт, практически. Когда всё же доходит выдавить из себя получается лишь слабый хрип. — Шаст?.. — Не сказал, — сил, чтобы выдержать сверлящий взгляд, — чего бы он ни был полон, — нет ни единой капельки. Поэтому Серёжа не смотрит. Улыбка так и рвётся на точно покалеченное лицо кровавым оскалом. — И ему тоже. Наверное, стоило перевязывать раны на сердце туже. — Спасибо. Только зачем? У Серёжи и так всё в порядке. — Нихуя, блять. Нихуя не «спасибо»! У Серёжи в порядке, а у Арсения, видимо, нет. — Думаешь, я в очередной раз понимающе кивну и замну… — осекается, наверное, даже воздухом давится, но продолжает упрямо, с нажимом: — …это. А голос какой-то странно высокий. Истеричный что ли. — Твою сраную попытку суицида! — резким выдохом. Палата начинает приобретать куда более чёткие очертания. Пространство вокруг кажется невыносимо тяжёлым. Серёжа закрывает глаза. — И даже не смей делать вид, что вся эта авария — чистой воды «случайность», — злится, наверняка сдерживает себя из последних сил: — Я слишком хорошо тебя знаю! Почему голос Арса так дрожит?Он плачет? Серёжа не видит. Серёже хочется полностью слиться с кроватью. Только вместо этого он выдавливает из себя тихое «ладно». (Только не плачь пожалуйста. Я же не умер). Шумный вдох. Шумный выдох. Словно газовый баллон открыли: поднеси спичку — взорвешься нахер. — Серёж, — кровать медленно, будто бы трава под лапами тигра, прогибается, — мы пойдём к специалисту. К нормальному. Давно пора. Длинные мазолистые пальцы невесомо касаются безжизненно-холодных, коротких. — Или я скажу Диме, — и с силой сжимают. Клац. Серёжа открывает глаза, встречая шторм в красных глазах напротив. Действительно. — Плакал, — тем же хрипом, уже проклиная себя за свои же слова: — Ладно. Прости. У Арсения на лице будто маслом вырисовывается вся скорбь этого мира. Серёжа чувствует неприятный холодок, обвиняюще пробежавшийся по ногам. — Тебе не за что извиняться, — говорит устало, ласково проводя пальцами по свободной от катетора руке. Сожаление грозовыми облаками собирается в воздухе. — Это я должен просить прощения. До этого неподвижные, расцарапанные пальцы насколько могут протестующе тянутся к руке друга. — Арс… — и с силой сжимают. Это не так совершенно, боже. — У нас ведь ни съёмок, ни концертов ещё месяца четыре не будет. Ты же, блин, специально. Тогда почему мы здесь? – Послушай... Так будет лучше. – Я не уйду. Буду ебать тебе мозг пока не выпишут и потом тоже буду. Пока не вылечат. Кому? – Наложу на тебя судебный запрет. Всем. Арсений закрывает глаза. Последние несколько лет всё ведь было нормально, да? Когда это началось? Что он упустил? Что можно сделать? – Ты скажешь Диме, – тихо, ловя погасший взгляд, – пожалуйста. Окончательно приходя в себя, Серёжа пытается сесть. Опять Арс делает это. – Зачем? – раздражённо кряхтит, осознавая, что досталось ему не так уж и сильно. Ничего серьёзного вроде не повреждено, руки-ноги целы. Легко отделался. Заставляет быть честным. Серёжа же не умеет абсолютно – ни с окружающими, ни с собой. Не умеет и не хочет. Видит, что Арсений начинает снова заводиться. Поэтому спешит его опередить. – И что? Что мне ему сказать? – морщится от пробежавшейся по рёбрам боли. – «Хэй, Дим, люблю тебя пиздец, прости, что вёл себя как еблан последние? Все годы нашего знакомства? Ах да, у меня были беды с башкой, поэтому у нас ничего тогда не получилось. Попробуем ещё раз? А, жена и дети... ну! Забей хуй!», – с каждым словом жжение в груди расползается сильнее: проходится по животу, отдаёт в бок. Арсений смотрит на лучшего друга, до сих пор не понимая – как. Как за какие-то несколько лет из сияющей звезды живейший человек стал расширяться – вот-вот взорвётся. На мелкие частички. И чёрной дырой себя же сожрёт. Еле сидит ведь, смотрит затравлено. Несчастно. Будто смертельно болен. Дышит тяжело, кажется, что он пылает. Смотрит на поджимающего губы Арса. Арса, который молчит. Арса, который ждёт. – Вся эта авария не из-за того, что я хотел сдохнуть, Арс, – как можно более аккуратно возвращает спину на подушку, чувствуя наверняка глубокую рану, шипит: – А потому что придурок – тебе ли не знать. Ждёт откровения, да только Серёжа ненавидит говорить правду. – Ты никому ничего не скажешь. Обещай, – а во взгляде хрусталь. Его всегда было до ужаса в жилах страшно задеть. Арсению всё также придётся откликаться на каждый телефонный звонок***
«А? Почему? Ха, на вопросы об Арсении никогда нет чёткого ответа. О чём я там говорил? Так вот…»