улыбка

«Да, я скоро…». Эта дежурная фраза произносится при выходе из столовой в поиске нужных средств для помощи Эш. Она направилась к кладовке, но заранее предупредила о своей возможной неудаче. Удивительно, что она произнесла это вслух, ведь казалось, что эта девушка — воплощение самостоятельности и гордости. Хотя, возможно это и не так… Она же очень мила и добра с другой стороны, любит их всех и готова помочь любому человеку? Но это и может вязаться с самостоятельностью и гордостью, разве не так? Это же совершенно разные характеристики. Глаза щиплет от побочек таблеток — неконтролируемые слёзные выделения. Он привык, да, даже больше — перестал обращать внимание. Лишь моргнуть пару раз и глаза более-менее сухие. Только вот в нос стекает больше и это противно, приходится тихо всхлипнуть и самому удивиться, насколько же это обычно. Коридор холодный и тихий, только голоса, жующие бутерброды в столовой, да голос учителей, в чьих классах другое расписание перемен и обедов. Холод заставляет вздрогнуть и вновь перебирать пальцами воздух на нервной почве. Протезник решил, что зайдет умыться в туалет. Да, так будет правильнее всего, пока никого нет. Разворот на девяносто градусов и поход в совершенно другую сторону. Осенние листья здесь оставили больше запаха — близко ко входу, все-таки. Да, вон даже один валяется порванный. Интересно, он попал сюда случайно, или его кто-то принёс? Впрочем, неважно, скоро может кончится перемена, а он так и не помог ни Эш, ни Ларри с Тоддом. Хватает ручку уборной — фу, она такая же холодная — и открывает. Раздается характерный скрипящий звук и та отпирается. Он чуть не зашёл в женский один раз так по ошибке — почему то его организм подумал, что какая ручка более удобная — то и его туалет. Фух, хорошо, что он туда не зашёл, вероятно, было бы неловко… Хотя он наверняка бы и не стал переживать — все же ошибаются. Просто вышел и проблема решена, вероятно. В уборной теплее из-за отсутствия форточки и так как она является единственным местом, где была горячая вода в школе. Но сейчас нужна только холодная. Бр-р-р, руки будут мёрзнуть, а он только более менее отошёл от холода осеннего двора. Стоит умыться холодной, а после пару минут погреть запястья в горячей. Если не будет горячая литься опять противной и ржавой, то совсем приятного ничего не будет точно… Раздается всхлип. Мокрый, скользкий и носом. Салли изогнул невидимую отражению бровь и посмотрел в сторону кабинок. Все были заперты, кроме последней. Отпустив кран, который так и не успел начать свою работу, он шагнул назад, чтобы убедиться, что кабинка и вправду закрыта и там кто-то есть. Да. Мужской туалет? Вероятно, нужно помочь или хотя бы успокоить. Протез, который был расстегнут на одно крепление, так и остаётся висеть на добром слове, а то есть, на затылке. — Эй? Тут есть кто-то? — Салли проходит к кабинке, закрытой и резко замолчавшей. Пару раз аккуратно стучит — Слышь, мудила! — голос Трэвиса. Серьезно? Кстати, видимо, что очень серьезно, —Отсохни! — Трэвис? — что ж, нужно хотя бы попытаться узнать — Ты только что… Плакал? — Салли-кромсали? — характерный звук удара ладони по рту, наверное нерасчитанно сильный, так как после него раздается заглушенный болезненный стон — Я… нет! Какого черта? — Чувствовать — это нормально — грубое сплевывание в унитаз и не менее грубое «агаканье» — Отвали, пидрила — по кабинке проходит дрожь от удара и грохот и выходит за ее пределы — Почему ты так меня ненавидишь? Салли неровно вздыхает, опускаясь на корточки и вздыхает снова, уже садясь на пол. Салли стучит ногтями друг об друга, трет их, щёлкая. Салли ждёт ответа, хоть какого-нибудь, любого уже. Трэвис молчит, видимо, слов не хватает описать ненависть в его запасе к протезнику. Трэвис зол, и искры, кажется, видны за кабинкой самому объекту ненависти. Трэвис кусает губы в кровь и щелкает разорванными и кровоточащими костяшками пальцев. — Потому что ты и твои дебильные друзья -кучка гомосеков! Это противоестественно! — он бьётся головой о стену, вероятно, затылком и завывает. Пару раз пытается сам себя заткнуть, опять ударяя ладонью по рту, но не удается с первого раза никак — Неправильно! Бог тебя никогда не полюбит! — снова завывание и всхлипы, которые он все же смог прервать для прошлого предложения. Утроенной силой, наверное, ибо они были слишком громкими и болезненными — Так почему я должен?! Трэвис заливается слезами и шмыгает носом каждые пять минут. Может, правда попробовать для статистики вычислить, сколько… Ладно, это глупо, человеку плохо. Люди не заслуживают чего-то плохого, если не вызывают сами себя под этот удар. Никто не должен страдать просто так, это отвратительное чувство: знать, что кто-то страдает без веской причины и не иметь возможности помочь ему, хотя бы каплю. Трэвис всхлипнул опять и замолчал. Ну, он попытался опять выразить эмоции ударом по двери, но, видимо, никак иначе он и не умел. Салли полностью разместился на полу, сидя он отбивает ритм какой-то непонятной, возможно малоизвестной песни, может быть, это была Black Sheep в исполнении Metric и Brie Larson, но в некоторых местах этот ритм был похож на Trees McCaffrey, особенно когда Трэвис вновь замалкивал. Он не возражал, что Салли здесь сидит, ведь так? Иначе вышвырнул бы его тотчас… — Ты здесь все ещё? Не надоело злорадствовать? Думал, ты хороший, Са-а-а-алли Кромса-а-а-али — Трэвис просунул носок своего зелёного кеда в щель над полом, чуть защемив мизинец протезного — ты вообще понимаешь, что ты делаешь? — Пытаюсь поддержать тебя, не знаю даже, Трэ-э-эвис! — Салли попытался ущипнуть задиру через кед, но тот лишь фыркнул и засунул его обратно — ты же знаешь, что мы на самом не геи, да? Ну, кроме Тодда, он само гейство. — Мне все равно на них, Фишер — Трэвис всхлипнул и тоже начал отбивать какой-то ритм, только уже кедами — наплевать, абсолютно, наплевать на их оправдания своего поведения, поверь вот. — Странно. Мне казалось, ты только и ждёшь, чтобы узнать о них что-то и обозвать и заебать всех, Трэвис — Салли схватил уже достаточно надоевшую дрыгающаюся кислотно-зеленую кедину. Схватил и продолжил, только теперь под аккомпанемент новых всхлипов Фелпса, которые возникли в паузе между фразой Фишера и его действием — и, кстати, это — часть Тодда и я считаю, что это прекрасно. Он один из милейших парней которых я знаю, Как вообще можно ненавидеть Тодда? — Ненавидеть можно любого, Салли-кромсали, совершенно любого — Трэвис шмыгнул носом, вероятно, постепенно успокаиваясь, но ничего гарантировать ещё нельзя, ведь так? — какого черта ты лезешь сюда своими руками? Если я, блять, тут что-то распере. короче блять… Ладно, похуй, кромсали, абсолютно. —Это хорошо или плохо? — Салли начал отбивать ту же непонятную песенку уже на костяшке ноги, той шышечке, об которую постоянно бьются, что была спрятана под серым выцветшим носком — Для тебя, именно. — Все, что связано со мной — плохо, просто чертовски ужасно! — «Салли-кромсали, ты просто чистейший, блять человек, но такой фрик и ебаный мудак, вот честно!» Он не сказал этого. Думал, планировал, но не сказал, закрыл в себе и просто ещё сильнее разозлился. Глаза опять стали мокрыми, да еб твою мать! — я ненавижу тебя, ты конченный псих! — Тебе отец это внушает, да? — возможно, так и есть, и даже наверняка, но черт, человек должен понять это сам, чтобы самому принять решение. Верное решение. — То, что мой отец — проповедник, не значит, что я его собственность! — Трэвис ударяет кулаком по двери кабинки и на секунду замолкает, собираясь с мыслями — Я свободный человек! Они оба поняли, что это не так. Салли — просто знал и чувствовал дрожь в ногах Трэвиса, а тот, в свою очередь просто понимал. Это неправда. Он не был бы таким мудаком, если бы это была правда. На него бы не давили, и не внушали бы, что он, и все остальные люди, чуть не похожие на идеалы церкви — недостойны хоть капли уважения. За это Сал и не то, чтоб любил церковь. Она всегда подавляла мнение человека, делая основным только свои, вероятно устаревшие, взгляды. — Да, но…- Салли замялся, посильнее сжав щиколотку Фелпса — Ну как-то ты грустновато выглядишь, чувак — что-то не давало нормально, с первого раза, договорить предложение. Что-то колотилось, выбираясь наружу от боли понимания, какую ношу несёт на себе простой подросток, который должен был только начать вкушать весь кайф жизни — Твой отец не слишком на тебя давит? Бьюсь об заклад, быть сыном такого сильного человека нелегко — Ты не представляешь, какого это — Мне жаль, чувак, — протезник потёр большим пальцем чужую щиколотку, он хотел успокоить Фелпса. Может, просто себя, из личной выгоды — не хочешь мне рассказать об этом? — Не надо меня жалеть Салли-кромсали, — Трэвис убрал ногу из-под чужих пальцев. Да, хотелось продолжать, но черт, эти цепкие пальцы держали его слишком по-пидорски. Сам Салли просто приходя и находясь рядом с кем-то разливал гейскую ауру повсюду. Он, блять, волшебник-пидор-пропогандец, заебал до самой макушки, честно, почему он вроде бы такой идеальный? — Мне не нужна твоя жалость! —Ты же понимаешь, что нам необязательно быть такими уж заклятыми врагами? Блять. Насколько он, Трэвис, сейчас плохо думал о Фишере, называя его невесть кем, в тот момент пока Салли обдумывал это предложение. Блять, да он же самый настоящий моральный урод! Аморальный! Он ужасен, просто невыносимо. Хотелось кричать, злиться и плакать одновременно, хотелось ударить так, чтобы эта дверь слетела, хотелось схватить это маленькое существо и не отпускать, восхищаясь его невинности, красоте и, мать вашу, святости. Только вот Салли думал, думал о том, что Трэвис навряд ли согласится, хуже чего, после школы он может не сыскать своего здоровья, и, как бы это странно и возможно это не звучало, здорового лица. Его здоровые остатки, точнее. Фелпс молчал, а Салли думал о паршивости своей затеи. Зря, ой, зря! -Я думаю, под всей этой завесой злобы скрывается очень хороший человек, который боится быть самим собой — Фишер убрал руку из-под кабинки. Все равно же Трэвис уже не хочет, чтобы его трогали. Возможно, ему будет легче без, хоть и малейшего, физического контакта — если ты когда нибудь захочешь поговорить, или, может оградиться от отца, можешь зависнуть со мной -Почему… Почему ты так добр ко мне, Кромсали? — Трэвис правда не понимает. Он не верит, что все, что он делал — так просто забудется в памяти протезника. Он так сильно сегодня его ударил по голове? Бедняжка, теперь амнезией страдает… -Я не считаю тебя плохим человеком, Трэвис Что ты, блять, Фишер несёшь?! Конечно считаешь, он тот ещё мудак, ты просто слишком добр ко всем, урод. Тебя погубит твоя доброта, не нужно себя так вести! Маленький, беззащитный, но так метко бьющий фразами в самую душу. Но черт, это не спасет его, если какой-то обозленный мудак не поймет его, Фишер, твою мать… Опять мокрые глаза, щеки, стекающие слезы по подбородку… Он сейчас опять будет издавать эти мерзкие плачущие звуки, сука, как же Трэвис ненавидел себя за эту свою слабость. Ладно реветь ночью, сам не понимая от чего, но черт, реветь в школе посреди дня зная причину — отвратительно, мерзко и низко! Салли переживает. Он чувствует эту дрожь за кабинкой, наворачивающиеся слезы Фелпса. Хотелось прям сильно-сильно схватить его, погладить и успокоить. Он ненавидел, когда люди плачут. Он ненавидел, когда они страдают. Он ненавидел людей, из-за которых другие люди страдают. — Знаешь, я не ненавижу тебя… — Трэвис, блять, зачем опять этот чертов всхлип?! Он вытирает нос рукавом свитера и продолжает — И твоих друзей… — Я так и не думал — Салли стучит по сначала холодному кафелю, а после к его руке подъездает кед. Тот зелёный. Он вновь помещает руку на него и щиколотку, поглаживая и, хоть и под протезом, но неловко улыбается — Трэвис все-таки пересилил себя и согласился на поддержку, хоть и не словестную и не словестно был согласен, он показал это действием, а это многого стоит — Правда, я сразу считал, что ты не тот, за кого себя выдаешь, Трэвис, я почувствовал, что ты хороший человек и верил в это до самого последнего — Я… Я думаю… В общем, мне жаль, — Трэвис наклоняется и пытается очень странно сжать ладонь Фишера, успокаивая сам себя. Ему наплевать, что думает отец, ему наплевать, что видит сейчас Бог — ему важнее всего искренне извинится и успокоить свои мысли (хоть и наверняка держать руку того, с кем ты пизделся почти регулярно — навряд ли хорошая идея) — что я был таким мудилой. Вы этого не заслуживаете… И, ничего, что я…? Рука Фишера лежала на правой ноге Фелпса, рука Фелпса неловко обхватывала свою щиколотку и касалась парой пальцев руки Фишера. Многое бы он раньше отдал, чтобы вот так с кем нибудь посидеть, хоть и в туалете, а не в комфортном помещении, но касаться, хоть и парой пальцев, а не всей ладонью. Фишер все улыбался, улыбался, улыбался… Ему нравилась тактильность, а сейчас — когда человек сам, когда ему трудно, попытался поддержать не только себя, но и самого Салли — это было просто волшебно. Особенно он, Трэвис, тот самый мальчишка, который огрызался и пиздился со всеми — сейчас пытается успокоится и не слишком жутко этого скрывает. — Нет, ничего, и это многое для меня значит, — Фишер постучал ногтем по ногтю Трэвиса — правда. Спасибо. И я серьезно говорил о том, что я рядом, если ты захочешь подружиться — Не испытывай удачу, Салли-кромсали! — Трэвис как-то слишком болезненно усмехнулся, всхлипнул носом. Блять, ебаный водопад нахуй из его глаз льется, Трэвис, что ты творишь?! — И, ладно, теперь проваливай, чтобы я мог побыть в одиночестве. И, эм. — Чего? — Фишер надеялся на лучшее. В крайнем случае, если он начнет угрожать — Салли сейчас под защитой, а домой вернётся с Тоддом и Ларри под руку, так что, боятся пока что нечего… Наверное… — Никому не рассказывай об этом! — Трэвис на секунду представил, как Салли растрескает своей компашке об этом казусе и как они будут смеяться. Хотелось провалится под землю и завыть там, чтобы самому быть спокойным, что тебя не слышат. — иначе ты труп! Ой. Эм… То есть, просто никому об этом не рассказывай — может, Салли больше будет благоразумен, если попросить его вежливо? Он попытался, а если об этом кто-то узнает… Будет плохо Трэвису, Салли или им обоим? Хотя, что за бред — Салли вызывался прямо помочь самовольно, хотя, вероятнее всего он был занят чем-то со своей пидорской компашкой — Хорошо? Салли улыбнулся и Трэвис услышал эту улыбку. Она не была злобной, а очень мягкой и доброй. Она была поддерживающая и счастливая. Места, где его касался Фишер горели, да блин, они пылали огнем, сгорали и сердце трепетало. Его руки были не большими, но очень приятными. Нежными, он почувствовал это, когда палец случайно коснулся голой ноги выше, пока тот убирал руку, отчего бабочки в животе чуть не вылетели изо рта. Было приятно и он тоже улыбнулся. Благодарно, нежно он улыбнулся. Чувственно и приятно. Он был невероятно благодарен Салу за его поддержку, хоть и навряд ли он скажет это вслух. Улыбка — все что могло выдасть его благодарность ему. Их разделяла дверь кабинки туалета, но казалось, что ее не существовало. Только заканчивающиеся, наверное, на сегодня все слезы, выделялись из глаз и капали на руки Трэвиса. Салли поднялся и начал удаляться от кабинки. — Не расскажу. Обещаю.