Лесник

Утро оповестило о том, что в доме, как обычно, полно народа, и что уже явно не рассвет, как он привык. Герман разметался на белоснежной кровати, укрывшись одеялом до пояса и пялился в деревянный потолок, соображая, кто он и вообще, что происходит. Кати рядом уже не было, что его совершенно не удивило. Жена вставала часто даже раньше него. Работы в доме было немало. А еще она ездила помогать местному фельдшеру. Хотя, в нынешние времена это было сложновато. Но метель пройдет и Катя снова ускачет в село, возможно даже верхом на одной из их лошадей. Или на Ниве, или на санях-параконке. Способов свалить из этого маленького дурдома у нее было немало. Лесник сел на кровати, посмотрел в окно, но там пейзаж был изрядно размыт метелью, поэтому он снова упал на подушку, прикрыв лицо ладонью здоровой руки. Нужно было ехать в лес, где от голода страдало дикое зверье, но погода совершенно не располагала к дальним поездкам. Герман подавил вздох, из-за гребанного следака травоядные остались без прикорма, а следовательно, его волки тоже. Мясо возить им было некому. Хуже, что на такую погоду правая рука, все еще затянутая в защитный рукав, снова разнылась, напоминая, что не все раны зажили, как положено и вечером их надо обработать. Как же он устал от этой вечной боли и перевязок. Устал, что вынужден был постоянно копаться в своем собственном теле. Он сел и снова поглядел в окно. Какая-то неведомая тоска сжала грудь, захотелось бежать в лес волком, гнать со стаей дичь и выть на луну, но Герман погнал от себя эти мысли, встал, поежился после сна и споро натянул разбросанную по полу одежду. Ох, припомнит же ему это теперь Катя. Стало слегка некомфортно, так как будь он один, то не стал бы заморачиваться с надеванием свитера, дав раненной руке свободу. Но дом сейчас напоминал цыганский табор на отдыхе, так что, как хотелось, ходить не получалось. Как обычно, в гостиной собрались абсолютно все. Василиса катала по полу свои игрушки и что-то мурлыкала себе под нос, его брат Ингварр и Катина средняя сестра, черноволосая зеленоглазая Карина, которую про себя лесник часто сравнивал с коброй, играли в шахматы, а вторая сестра жены, та самая девочка-чудо, как окрестили ее журналисты, глухая танцорша Алина, лежала на полу, копошась в смартфоне. Тоже, кстати, очень обыденно. Герман молча покачал головой. Кроме танцев у Инга с Алиной не было совершенно ни одного общего интереса. Влюбленный Ромео просто не замечал пока этого. Жаль, что только пока. Из кухни доносился звон посуды. Катя, как всегда, занималась приготовлением пищи на всю ораву. Леснику было жаль жену, так как вся сумасшедшая орава помощи оказывала чуть больше, чем ничего. Его разноглазая ведьмочка под вечер бывала вымотана просто донельзя. И ее изменчивый характер, включая вспышки негодования и истерики бывали направлены в основном на него — законного мужа. Иногда просто хотелось дать всем пять минут на сбор вещей и развести по домам. Но сама Катя не разрешала прогонять всех, особенно его брата, стоило только Герману заикнуться. — Шах и мат, — Карина положила вражеского короля на доску, показала младшему Хендрикссону неприличный жест и обернулась. Растянула губы в приветливой, на удивление, улыбке и лесник невольно залюбовался. Как же хороша девка, да больно заумная, строгая и стервозная. Хрен знает, на благо или беду пойдет второй половинкой такая. Да и сестра. Мать сама призналась, что нагуляла ее от приезжего парня откуда-то с северо-востока. Счастье свое женское пыталась устроить при живом муже и приезжим. Вот как устраивала, такой девка и получилась. Белокожая, с чуть раскосыми светло-зелеными глазами и темными, почти черными волосами до задницы. Очень аппетитной, кстати, задницы. Хотя, до Катиной невинной красоты, строгой восточной сестрице было далеко. Да и, к тому же, уж больно умная, даже чересчур. Иногда хотелось хлопнуть по лбу, чтоб не умничала и попустилась. За что и окрестил ее Герман Темной сестрой, а Ингварр за глаза обзывал Курицей Карри. — О, какие люди почтили нас своим вниманием! — достаточно низким голосом выдохнула Карина и подошла к стоящему в дверях леснику. — Поздравляю тебя! Стал на год ближе к неизбежному! — Я фигею с твоих поздравлений! — он позволил себя обнять, но поцеловать в щеку не дал. — Ты у нас та еще змея, отравишь ненароком. — Ой, кто бы говорил, — она беззлобно улыбнулась, — я хоть фигурально отравлю, а ты ж реально можешь волчицей оборотить и глазом не моргнешь. — Пока сам не обернусь, не оборочу. Герман поморщился. Злыдня. Тыкала в него его мелким секретом при любом удобном случае, а все из-за не умеющей держать язык за зубами его, Германа родни, будь она неладна. Всю кровь сгустили, пока он у родителей жил. Следом за Кариной и остальные кинулись обнимать, запоздало поздравляя. Василиса вскочила с места и молча кинулась, обнимая за ногу. Герман даже не удивился этому. С первого дня она всегда пыталась оставаться центром его внимания, при этом распихивая всех остальных. Вот и сейчас. Абсолютно молча потребовала, чтоб он взял ее на руки и довольная принялась копошиться в волосах, которые он не успел еще собрать в хвост. Залепетала что-то свое и на душе снова стало так спокойно. Так как девочка говорила очень редко, то общаться с ней было достаточно сложно, но часто, рассказывая ей что-то интересное или читая вслух книгу, Герман с удивлением отмечал что трехлетний ребенок слушает его очень внимательно, иногда даже с открытым ртом, а иногда, если история бывала очень веселой, то она начинала хрипловато, но очень заливисто смеяться. От подобного поведения ему иногда становилось очень не по себе, но дабы не расстраивать Катю, с которой и без того бывало довольно сложно, особенно в последнее время, он старался не заводить разговор о странностях дочери. Просто снова читал ей сказки, которые горой привезла Карина откуда-то из города. И ему это нравилось. Он вдруг осознал, что созрел как муж и отец. Именно с этой чудной, маленькой, разноглазой ведьмой и их не менее чудесной дочери, которую он, не думая ни секунды, усыновил. Даже невзирая на постоянно плюющую ядом вслед родню. и плевать, что девочка не была его кровной. Герман понимал, что его потомство может быть таким же отравленным, как и он сам, а своей судьбы детям ему совершенно не хотелось. Катя выглянула из кухни, одарив мужа многозначительным взглядом и быстрым шагом направилась в коридор. Хлопнула дверью уборной и он тяжело вздохнул. Ну вот, вчера была солнышком, а сегодня уже грозовая тучка. Причем, по ходу, покруче тех, что принесли сегодняшнюю метель. Поняв, что на улице сейчас даже лучше, чем дома, он собрался на работу. — Васют, беги поиграй, — он опустил девочку на пол. Зашел в кухню, проглотил на ходу бутерброд и вышел в коридор, — поиграй пока, я тебе потом сказку почитаю. Инг, со мной поехали, надо сена подвезти в кормушки. — Сейчас! — младший брат согласился на редкость резво, поэтому Герман понял, что дело еще более серьезное, чем он думал изначально. Куртки натянули на ходу и когда бледная Катя, вытирая лицо полотенцем, вышла из уборной и подошла к мужу. — Не боишься в такую погоду ехать? — голос ее был спокоен, но взгляд строг. — Кормушки пустые, волки два дня не ели и скоро начнут резать копытных, а их на этом участке стоило бы еще сезона два поберечь. — Ну да, говядиной их кормить дешевле… — Не начинай. Сама же все понимаешь. — Да ясное дело, иди уже, — она коротко чмокнула его в щеку и вернулась на кухню. — Да уж, гроза была близка, — прошептал Ингварр с ухмылкой. — А она и не прошла еще, — Герман затянул шнурки покрепче. Затянул шнурки на брюках, — идем, еще коней надо запрячь в зимку. Параконкой, чую, не обойдемся. Я пока буду оглобли менять, ты собери Гектора, Фалькона и Дурмана. — Ты чего, решил, чтоб они погрызлись по дороге? — Кто им даст! — лесник открыл входную дверь и обоих обдало морозным ветром, вперемешку со снегом. — Блин, в такую погоду нормальный хозяин собаку на улицу не выпустит. — Ты не собака, а будешь выпендриваться, рядом с санями побежишь. — Кстати, Миша вчера звонил, хотел с тобой поговорить. — О чем? — Герман замер на пороге. — Не знаю, но выглядел взволнованным. — Потом позвоню ему, узнаю. Поехали, животные ждать не будут.