Ко дню рождения Ивана Филипповича Янковского
1. Я не играла, я прожила всю эту пьесу Так, как смогла. Зачем?
И все-таки в его жизни не было ничего хоть сколько-нибудь более насыщенного, чем съемки Топей. Во многих местах Денис Титов переплетался с личностью самого Вани, будто опоясывая их души выжигающим сухие степи и нутро огнём. Огонь этот Ваня более не заботился скрывать от окружающих. Съемки всё равно уже заканчивались, катарсис накрывал Дениса с головой. Ване нравилось опускаться на дно вместе со своим персонажем, все больше впитывая опутывающий легкие холод. Вообще говоря, никогда ранее Ваня не чувствовал себя свободнее, чем здесь, на съемочной площадке в Беларуси, вдали от цивилизации. В Минске по ночам выползала протестная нечисть, по своему смыслу кристально отражающая суть проблемы, которую они отыгрывали в сериале: митинги, охлократия, кровь, толпа людей… Родители беспокоятся. Родители названивают каждый день и умоляют вернуться домой, в Россию. Ваня думает о том, что впервые не пойдёт на поводу у мамы с папой, потому что своей сериальной ролью делает очень важное дело. Родители всегда пытались остановить, заставить сомневаться в себе, унизить, надавить; Ваня чувствует, что его долг — переступить через ожидания о нем как о продолжателе династии и играть. Тихон много и часто смеётся, и Ваня, ранее совсем не умевший улыбаться, учится испытывать органическую радость рядом с новым лучшим другом. Тиша внутренне очень аккуратный и мягкий. В самом начале их совместной работы они много наошибались, пока притирались друг к другу. Ване пришлось смириться, что кто-то может искренне восхищаться им; что его можно рассматривать в отдельности от известной семьи, как зрелую и самодостаточную личность; что он интересен, просто потому что он есть. Он учится публично шутить глупые шутки, курить; без смущения материться, и просто оставаться непосредственным и живым. Ваня быстро привыкает и расслабляется. Ваня не старается быть хорошим сыном. Ваня не хочет домой, где все вернётся на круги своя, и где родители будут гордиться им только за успехи. Тиша умело считывает его переживания, но никогда их не озвучивает, просто позволяя наслаждаться жизнью. — Ты вообще нас слышишь? Перекуси-ка давай, а то ты с этим графиком сам в ракового больного превратился, — голос Кати Шпицы, — Тиш, ну хоть ты ему скажи! Густая дымка начинает распадаться на атомы. Ваня вылавливает силуэты рядом сидящих. Запах сигарет бьет в нос, звуки окружающей природы возвращаются в сознание. Потрескивание дерева и разливающееся волнами тепло. Да, они сидели у костра после долгой и тяжелой смены. Уголки губ слегка дергаются вверх, сладкая истома от насыщения лесным кислородом наполняет тяжелые конечности. Ваня сдвигает непослушными холодными пальцами отросшую челку и фокусируется на задумчивом Тихоне. Взгляд последнего кажется озабоченным и слегка взволнованным. На дне светлых глаз отражаются языки пламени. — Устал? — голос Тиши немного севший от долгого молчания, но тёплые отеческие нотки все равно угадываются своей поглаживающей обтекающей траекторией. — Устал, — Ваня утвердительно прищуривает глаза и в очередной раз сожалеет, что таких уютных вечеров у них остаётся всего ничего. До трейлера добираются в тишине и практически на ощупь, потому что электричество вырубило после очередного митинга в центре города. У Вани и так перед глазами постоянно пестрит от хэштегов и фотографий с протестов, которые заполонили инсту. Приходится периодически светить фонариками под ноги, где была скользкая по своему обыкновению для болотистой местности трава. Внутри все выстыло за длинный рабочий день, и Тихон сразу же берётся ставить чайник. Ваня снимает дутую безрукавку (кидает её прямо на пол вместе с остальными вещами, тут же получая осуждающий вздох в свою сторону) и встаёт напротив тёмного окна. Огоньки от лампочек с их мини-кухни отражаются в стекле. Щемит возле сердца. Щемит по привычному домашнему Тихону с его этой вечной суетливостью и манерой хозяйничать, по обыкновению подбирая за Ваней шмотки и мусор. Здесь, в этой дрянной глуши, у них сформировался определённый уклад жизни, своеобразное подобие уюта. Иногда не хочется верить, что такое хрупкое родилось в таком несуразном. Внезапно хочется зарыться под землю от стыда. Кажется, что не будь он такой обузой, их с Тишей отношения могли сложиться по-иному. На съёмках, особенно таких тяжёлых, смех действительно помогает, и Тихона тупо жалко. В душе Ване всегда хотелось быть чуть больше, чем просто асоциальным пугалом, которого в детстве отпинали за вторые-третьи и любые другие не первые места, будь то теннис или шахматы. А что в сущности он вообще умеет делать хорошо? В душе рождается размеренный импульс ненависти к самому себе. Уж лучше бы его напускная холодность и беспристрастность Дениса остались с ним и дальше по жизни. Просто потому, что банального похуизма частенько не хватало для смелости; любой поступок Ваня привык взвешивать с позиции «понравится ли это матери, или она меня вечером позвонит захуесосить?». Хочется закурить, но последние сигареты он отдал Кате. Почему-то вспоминается его собственное интервью: «Я могу от себя сказать, что делаю всё в жизни ещё и для того, чтобы родители гордились. Мне это важно». Кажется, там было что-то ещё про «тошнит от всех своих проявлений» и «зачем ты тогда это сказал? мог про другое сказать, а сказал не то», но Ваня предпочитает методично игнорировать всплывшие (как говно в болоте) воспоминания. Ещё сразу в голову приходит, как в детстве он проёбывал школу днями, а потом неделями отсиживал дома в качестве наказания. Хорош актёр, не подкопаешься. Пальцы руки подрагивают, Ваня сильно сжимает их в кулак. Мама всегда ругала его за публичные проявления эмоций, потому что это показатель слабости. Становится злостно на свою беспомощность и неспособность ничего не вспоминать. Рука мгновенно разжимается, но Ваня продолжает гневно смотреть куда-то мимо своей кисти. Шаркающие шаги на периферии становятся медленнее, а затем окончательно затихают. Ваня терпит и сдерживается. В темном окне больше не отражаются лампочки, зато видно высокий силуэт с кудрявой макушкой. Две недели назад, когда Ваня уезжал с натурплощадки «Топей» на досъемы «Чемпиона мира», режиссёр послал его. Вернее не совсем послал, но дал понять, что ему Ваня в роли Карпова не нравится. Сказал, что не знает, почему вообще именно Ваня его играет. Была настоящая истерика. Тихон делает ещё несколько шагов и останавливается в полуметре, так близко, что Ваня ощущает тепло своей спиной. Хочется до боли зажмуриться, пока в глазах не потемнеет от оттока крови. «Тошнит от всех своих проявлений…» — Ванюш… Ванюша болезненно сглатывает и слегка мотает головой из стороны в сторону. На левое плечо ложится большая ладонь, её тепло сильно ощущается сквозь тонкую ткань растянутого коричневого джемпера Дениса. Неужели он, взрослый мужчина, такой жалкий? — Ты сам не свой, — в ответ следует долгое густое молчание, — Расскажи? Я не осужу, помнишь, да?… Он помнит и из-за этого иногда не спит по ночам — ему просто нечем отплатить за такую чистую доброту. Ване до сих пор тяжело поверить, что бывают простые и бесхитростные люди, перед которыми не нужно юлить и которым бесполезно пускать пыль в глаза. Все это звучит, словно жестокий обман из прошлого. Воспитывали ведь совсем по-другому… Плечи бессознательно дергаются, и из груди выходит протяжный тяжёлый вздох сожаления. Ваня больше не терпит и не сдерживается, когда поворачивается и видит искренние и взволнованные глаза Тиши. Он научил его быть свободным и неосознанно… привязал к себе. Заставляет жалеть о неумолимости времени. Заставляет жалеть, что утвердился на эти съемки и приехал. Потому что появилась надежда, что от бремени фамилии можно избавиться. Их кончики пальцев соприкасаются, промазывая мимо друг друга. Приходится поднять и запрокинуть голову. Даже разница в росте даёт невербальные сигналы о большей духовной зрелости Тиши и о том, кто здесь из них на самом деле просто маленький ребёнок. Только Тише в детстве читали добрые сказки про море, а Ваня сам по себе из другой сказки. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. «Себя я никогда не играл» —??? Ваня смотрит в глаза Тихону, и слова застревают в горле твёрдым комом. Он не может дать себе произнести все это вслух, хоть и осознаёт, что Тиша все давно прекрасно понимает. Все эти смехуечки под пуэрчиком, походы в неотесанные кальянки, четверостишия на бутылке, которые регулярно заправлялись в инстаграм (там даже через экран сквозит тем, какой Ваня диковатый со своей избыточной нежностью). Губы дергаются в подобии усмешки. Хочется орать — благодарности, милости, жаловаться на всех, — не важно. Свет красиво подсвечивает кудри Тихона так, что они кажутся прозрачными. — Я… — Ване приходится прочистить горло и оторваться от друга на доли секунды, — Понимаешь. Все это кончится. Тиша терпеливо выжидает, не смея усмехнуться или проявить невнимательность. Вместо этого его шершавая ладонь обхватывает холодные Ванины пальцы, поигрывая ими и успокаивающе поглаживая. Ваня думает о том, как он жалко выглядит, и что он не сможет никак этого спрятать за привычной для съёмок каменной маской равнодушия. — Все кончится, и мы вернёмся домой. Ты вернёшься и будешь конечно очень рад… ну, так всегда бывает после длинных съёмок, знаешь. А я… блять, — Ваня вскидывается, а потом осекается, — прости! Тихон смотрит многозначительно, с доброй ухмылкой в глазах: — Не извиняйся. Ваня послушно кивает. Тиша приобнимает его руками за плечи, вжимая поясницей в острый подоконник. На секунду кажется, что все тело отключилось и вот-вот упадёт. — Ты вернёшься домой. Я имею ввиду туда, где тебя ждут, Тиш. А я вернусь к каждодневным напоминаниям, что делаю всё нихуя не так. Я к рутине своей вернусь, понимаешь? Я слабый, на мне природа отдохнула… что там ещё обычно говорят? В тот момент, когда Ване захотелось провалиться и посетовать, что лучше бы ему с его Денисом поменяться местами (серьезно, так было бы удобнее), стало тепло. Со всех-всех сторон вдруг стало тепло. Ваня захлебнулся и на минуту забыл, что нужно дышать. Тихон был везде, крепко сдавливая все тело в каменных объятьях. Ваню прорвало. Его добивают. Лежачих, блядь, не бьют. Небьютнебьюнебьют. — Ты знаешь, что мой кумир детства в профессии - Олег Иванович? — левая рука Тиши плавно двигалась по линии лопаток, правая рука оттягивала светло-русые волосы назад, не позволяя глазам сомкнуться и выдавить предательские холодные слёзы. Ване становилось тошно и горько. Он, кажется, нервно всхлипнул, — Т-щ-щ… успокойся, Ванюш, — мягкий бархатный шёпот окончательно размазал мозги. Ваня потерялся в пространстве, стыдливо притираясь всем телом. Всего стало слишком много, цветные пятна закружились перед глазами. Тошнота не отступала. — Ты должен знать, что ты достойный сын своих родителей, — руки Тихона резко замерли, отчего у Вани подкосились ноги. Голос первого стал намного серьёзнее, — я не шучу. Я часто шучу, но точно не сейчас. Важный и осмысленный взгляд Тиши припечатал к стене. Светлые брови были сведены в твёрдом мучительном изгибе. Тепло разлилось глубоко внутри. — Ты достойный, Вань, — вкрадчивый тихий голос звучал оглушающе раскатисто, более важно, чем обычно. Чужая колючая щетина обожгла щёку, — Ты достоен быть вообще кем хочешь. Ваня делает вид, что понимает и поднимает уставшие и опухшие веки, скрывая головокружение за полуулыбкой. Перед глазами стоячая вода, леопардовое безвкусие и простое непонимание, что их ждёт дальше. Хочется расслабить все мышцы и обессилено повиснуть. Тихон невозможный и вообще единственный на всем свете, кто его по-настоящему понимает. Ваня укладывает руки на чужие высокие плечи и окончательно преисполняется нежностью. Возможно, он только что подписался под своей невменяемостью. Поцелуй выходит… слишком осторожным. У них у обоих не было времени как следует проанализировать произошедшее, прежде чем их кончики носов столкнулись. Тело, кажется, совсем не отдает себе отчета. Ваня чувствует, что рук Тихона много. Это заставляет резко дернуться от осознания, желая прогнать очередное странное наваждение. В Топях он настолько поехал кукухой, что видит и чувствует галлюцинации. Да даже если это и происходит в реальности, то совершенно точно не имеет значения. «Мы сошли с ума», — обреченно думает Ваня, когда приоткрывает глаза и видит чужие длинные и подрагивающие ресницы. «Похуй», — орет шиза Дениса на задворках воспалённого умирающего сознания. «Себя я никогда не играл» — потому что сам не знаю, кто я. Больно прошибает током насквозь. Поцелуй резко разрывается, Ваню отбрасывает огненно-взрывной волной назад до упора. Лопатки тяжело впечатываются во что-то острое на стене. Тихон смотрит испуганно и загнанно; Ваня с трудом фокусируется и присматривается получше — с жалостью. Тиша боится пошевелиться и спугнуть, Ваня вскидывается всем телом и широко распахивает красные глаза. Отстранённо думается, что это могло бы стать шикарной сценой, точно иллюстрирующей поехавший разум Дениса. Что они блять сейчас сделали? Ваня смеётся так, как смеются сумасшедшие в фильмах про маньяков, и Тихон жмурится от раскатывающегося в легких ужаса. Дверь в ванную за спиной Вани хлопает и не открывается до самого утра. Как хорошо, что скоро все закончится.2. Зачем я отпустила руку твою? Зачем, скажи? Там, где окончен спектакль, реальная начинается жизнь
Они реально тонут в этих ебаных Топях. Дима Глуховский, с которым Тихон работает так плотно в первый раз, написал очень многослойную штуку, где намешана и политика, и всеобщая халатность по отношению друг к другу, и хуевое обращение с природными ресурсами; сам Тихон же с недавних пор искренне видит в этом всем какое-то проклятие, помешанное с чертовщиной. Иначе он попросту уже не знает, как объяснить Ванино ебанутое поведение. Два дня после того странного вечера Янковский ночует… где-то. Возможно у девчонок, но тогда бы Настя Крылова, которая на него запала, давным давно уже проговорилась. Возможно снимает отель в проклятом Минске и вообще не гоняет за собственную безопасность. Как бы там ни было на самом деле — проблема была в Тихоне, раз уж Ваня плотно избегал любых разговоров, кроме рабочих. Вчера снимали пир в монастыре, и Тиша был готов поклясться, что за всю восьмичасовую смену в выстывшем каменном мешке он ни разу не увидел Ваниных глаз. Вместо смущенного/веселого/осоловелого/слегка задумчивого (нужное подчеркнуть) взгляда шоколадной радужки Тихон созерцал пёструю леопардовую хуйню в сочетании со спутавшейся выгоревшей чёлкой. Даже Катя заметила, что с самого начала съёмок это был беспринципный и брезгливый Денис Титов, проебавший Янковского где-то по дороге. Все режиссерские указания сопровождал холодный туповатый взор, шуба часто вскидывалась и носилась метеором по площадке камера-стул-камера-стул, чтобы посмотреть что там такого наснимали. Губы кривились гримасой отвращения и отстраненности. Денис всех бесил, снова и снова заставляя переснимать и без того удачные сцены, закатывал истерики в случае отказа. Практически до окончания работы Тихон агрессивно нихера не понимал, что конечно же способствовало появлению необходимого напряжения на экране. После съемок Денис истерически съебался в темноту, никому ничего не сказав о своих планах, что даже режиссёр у виска пальцем покрутил. Короче говоря, Ванька в монастыре вчера так и не появился. Теперь Тихон непривычно одиноко таскается по откровенно жутковатой местности; раньше эта неприязнь успешно игнорировалась, потому что было с кем и о чем оборжаться по поводу и без. Ноги сами выносят его на нужную дорожку, когда Тиша с грустью проваливается в сожаления о том, что съемки кончаются, да ещё и на такой ноте. Неужели он все неправильно понял? Казалось, он просто не способен отпугнуть Ваню, который вроде бы всецело ему доверял. Горло противно саднит от сухости, и Тихон осматривается в поисках кого-нибудь из съемочной группы поблизости — все-таки факт того, что у него самого сегодня был выходной, ещё не означал, что нет никаких запланированных досъемов. Внутри разливается что-то горячее. В метрах ста от него, возле пруда, в кустах виднелась леопардовая шуба. Тихон сжимается всем нутром, потому что не знает, как лучше поступить. Они нормально не разговаривали и практически не виделись с того самого вечера; теперь остаётся пару дней, и съемки официально будут завершены. Тиша боится сделать хуже, но такого Ваню отпускать решительно не хотелось… Чувствовалось, что серость и закрытость по отношению ко всем окружающим, какие следовали за Янковским по началу работы над проектом, были стопроцентно напускными; тем более, что Ваня был и есть хороший актёр, а значит любые эмоции, не задевающие его глубоко, он может без труда прятать. Почему он предпочёл окончательно скрыться? Тихон двигается осторожнее, чем хотелось бы, потому что боится потревожить работу и испортить дубль. Из-за дерева позади Мирзоева открывался хороший обзор. Ваня (Денис) натурально сходит с ума в кадре и вне. Шуба висит на стуле рядом с режиссером, из чего Тихон понимает, что доснимают что-то из самых первых серий. Денис раздраженно выбрасывает шапку. Денис босыми ногами наступает на сухие опавшие ветки, которые наверняка больно врезаются в кожу. Денис рвёт гриб и жрет его совершенно без разбора. Денис поднимает холодный тяжёлый взгляд на Тишу и превращается в Ваню. Тихон же отстранённо понимает, что метаться уже поздно; ясно, что Ваню моментально выбросило из потока, когда наполовину испуганный и осознанный взор начинает бегать и мазать куда-то мимо. Тиша искренне удивлён. — Ну нет же, стой! Что с тобой за херня какая-то? — Владимир Владимирович устало отрывается от аппаратуры и жестом подзывает Ваню, который сильно и зло жмурится, что его даже ведёт в сторону. До Тихона долетают лишь обрывки эмоциональной беседы… эмоционального монолога Мирзоева. Ваня только смотрит себе под ноги и отстранённо молчит. Тиша сглатывает. Владимир Владимирович рукой берётся за ванькин подбородок, резко дергая его к свету. Спутавшаяся чёлка падает на лоб, глаза. Ваня из-под прикрытых век холодно смотрит на режиссёра. Мирзоев хлопает его по плечам, пытаясь встряхнуть. Тихон дергается всем телом, потому что боится такого бесцветного Вани. — Перерыв десять минут давайте. Мысли клубятся и путаются. Искренне хотелось поговорить обстоятельно и добиться зрелой позиции от Вани, но было тупо страшно испортить все ещё сильнее. Хотя куда уже хуже, если актёр, настолько органично подобранный для своей роли, совершенно не может фокусироваться на работе, даже если и присутствуют сторонние раздражители. Ему даже реплики никакой здесь говорить не нужно было, а он не смог доиграть. Ваня поплыл и был в раздрае. Тихону было от этого странно (потому что Ваня обычно органичен на площадке и ставит работу на первое место) и стыдно (потому что возможной причиной был именно он сам). Режиссёр уходит к аппаратуре, чтобы вместе с командой честно оценить снятый материал. Ваня несколько секунд стоит как вкопанный, а затем шарящим движением выворачивает карман, доставая оттуда пачку сигарет. Его слегка качает в сторону на ветру. Вероятно, что Тихон поступает эгоистично, но мысль, что другой возможности может уже и не быть, конкретно придаёт сил. Просто перекурить вместе, как раньше. По мере приближения Тихон все больше замечает, что Ваню перетряхивает (хочется верить, что от холода, ну потому что он все ещё босой). — Тиш, не нужно, — дым, который выдыхал Ваня, уносило ветром назад, за спину. Не нужно? Не нужно что, говорить? Тяжёлый вздох, вырвавшийся из груди друга после очередной затяжки, заставил Тихона до неслышимого скрипа и хруста сжать кулаки. Ваня стоял к нему спиной, и от этого его голос был только ниже и холоднее. Всеми силами хотелось добиться зрительного контакта. Тихон даже по инерции потянулся рукой к Ваниному плечу, но почти сразу же дёрнулся назад. Сделает хуже. — Вань, так нельзя… — Нет, можно! — Янковский выученным движением поправил волосы, а затем лигатурой: сбросил-пепел-тряхнул-головой-резко-развернулся-впечатался-сожалеющим-взглядом-в-Тишу-горько-усмехнулся. Они толком не виделись и не разговаривали вблизи каких-то жалких пару-тройку дней. То ли Тихон настолько отвык от такого Вани, то ли изменения были реально глобальными. Тиша всматривался в родные карие глаза, всматривался в острые скулы, но не мог обозначить причину его удивления одним конкретным словом. Будто эту причину вообще облечь в слова не представлялось возможным. Было только всеобъемлющее чувство холода и ещё то, что выглядел Ваня откровенно плохо. Будто Ваня раньше всегда был рядом. А сейчас — нет. Не хотелось произносить слово «пиздец», но оно плотно зависло в воздухе. Глаза напротив были уставшими и загнанными. Тихон с отвращением признал в этом взгляде того самого Ваньку, которого впервые повстречал на «Огне». Того, который плохо сходился с людьми и всегда держался особняком. Который прятал улыбку за сигаретами. Который в конце смены сидел на снятии грима один. Который получал тридцать звонков от родителей с расспросами, после чего его густые брови всегда с сожалением изгибались и опадали. Нет. Тиша слышит только обрывки Ваниной речи: — … да и зачем. Пройдёт два дня, мы разъедемся. Ты обо всем забудешь, Тиш, я обещаю. Я тоже забуду… Тихон глубоко вдыхает, зажмуривая глаза от этого выученного бесцветного денисовского тона. Ну не может он слушать весь этот бред. Это все — ошибка. Они точно пожалеют после. Слышишь? Мы абсолютно точно блять пожалеем после! Это нихуя не решение! Тошнота была слишком близко к горлу, поэтому пришлось обрывать Ваню на полуслове. — Заткнись. Получилось резче, чем ожидалось. Тихон тряхнул головой (возможно в реальности он и не тряхнул, но по ощущениям было именно так). — Вань, замолчи, пожалуйста, я не могу все это слушать. Проблема во мне? В нас? Глаза открылись, иллюзорный Ваня рассеялся. Тихона срывало с резьбы: человека, стоящего перед ним, называть Ваней, Ванькой или ласковым вариантом «Ванюш» язык не поворачивался. Отстранённость, идеально ровная осанка, тени от скул… Они оба замолчали. Тогда мозг Тихона с некоторой смачной оттяжкой сгенерировал подходящий вариант обращения к человеку напротив — Иван Филиппович Янковский. Уголки губ горько дернулись. Тихона кривило и выворачивало изнутри. Чтобы кого-то сломать, кого уже когда-то сильно ломали, иногда требуется только одно неосторожное действие или слово. Ивана Филипповича Янковского, молодого представителя известной актёрской династии, примерного сына и просто идеального человека, откатило назад на добрые полгода. Тихон того человека не знал, потому что верил, что его и не существует вовсе. Для него всегда был только добрый и отзывчивый Ванька. И Тиша слепо верил в свою исключительность… он был одним единственным во всем мире, кому этот человек открыл себя. Настоящего. — Значит, проблема все таки в этом. Понятно, — усмешка вылетела из груди, а отразившись о человека напротив, еле заметно исказила чужие черты лица, искривив их мимолетным проявлением боли. Галлюцинации Топей рассеивались. Тихон наконец смог прочувствовать всепоглощающее чувство лжи и обмана на своей шкуре. Желаемое больше не являлось действительным. Злость. Его жестоко наебали. — Опять испугался родителей, да, Вань? Осуждения?… Бравада. Ухмылка наползала на лицо друга, но глаза выдавали, насколько ранят слова Тихона его душу. Вот сейчас нужно остановиться, можно ведь все исправить. Ведь ещё можно, да? — Думаешь, что мама с папой лучше знают? Да брось ты все это, Ваня. А-у! Боишься перестать быть удобным? — брови напротив надламываются, — Вижу, что боишься, Ваньк. Ты же тогда не будешь нужным, — напускную холодность смывает с чужого лица, но Тихона уже несёт, — Потому что не любят они тебя нихуя. Ну как ты не понимаешь?! Тебя любят за то, что ты можешь дать и сделать для имиджа семейки, которая мне уже блять противна! Тихон глотает раскалённый воздух вокруг них. Тихон сам раскалён до предела. Тихон ещё не знает, что заколачивает в крышку гроба их дружбы гвозди. Они оба заколотили. — Если сам себя не захочешь спасти, тебя никто уже не спасёт, понимаешь?… — отстранённо дошло, что последняя фраза вылилась горьким шепотом. Тихон оставляет Ваню в одиночестве. Все вокруг должны были стать лучше, мир должен был стать лучше. Они должны были стать лучшими версиями себя.3. Ты же будешь писать мне письма? Скажи, ты будешь писать мне?
Хочется нажраться и горланить Скриптонита. Голубоватый свет ночной улицы легко освещал стену и кусочек потолка. Ваня долго и важно держал этот потолок взглядом, чтобы не придавило. В его жизни и так все мерно рушилось, и, какое-то блядство, каким же отбитым гандоном он был. Особенно в такие моменты, как сейчас. Ваня неудобно лежал на спине на коротком и узком диване в обычной послеродовой палате и мерно смаргивал бесконечные дорожки слез. Проклятая влага лилась из глаз беззвучно и будто бы даже совсем безучастно. Ваня держал лицо кирпичом и закусывал нижнюю губу для того, чтобы его покойный дед в первую очередь подумал о мужестве, а не о жалости, глядя на тупорылого внука с неба. Ване было стыдно — перед собой, перед женой… перед обоими Олегами Ивановичами. Поворот головы налево. Длинные волосы, которые все ещё нужны для «Чемпиона мира» (пошёл нахуй, «Чемпион мира», ему сейчас вообще не до него) по инерции сваливаются вбок, собираясь около перебитого носа. Слёзы тоже текут по инерции. Ваня кривит губы. Диана лежит к нему спиной на специальной больничной койке у противоположной стены. Олег Иванович, родившийся пару часов назад, находится в оборудованной комнатке для младенцев. Ваня был там и сразу очень растрогался. У Вани нет сил, он очень сильно устал. Конечно же Тиша нихуя не знает. Вернее, в этом не было ничего удивительного, потому что они с Дианой скрывали всё самое личное достаточно тщательно. Знали только самые близкие друзья, родственники и семья… был ли Тихон частью этой семьи вопросов более не возникало. Ваня выставил пост в инстаграм и ни на что не надеялся. По-хорошему, следовало бы вообще ничего не писать, чтобы не привлекать дополнительного внимания. В актёрской тусовке информация и так разлетелась бы между своими достаточно быстро. На момент написания поста Ваня не осознавал, что делает это только ради Тихона. Понял позже. Он вообще всё про себя и свои чувства понимает намного позже. Не общались уже год. Ваня знал, что Тиша читает все, что он выкладывает. Нет, не так. Ваня верил в это, пусть и была большая вероятность самообмана. В три часа ночи от Тихона приходит щедрое поздравление с пополнением в семье в инстаграме. Ваня так и не сомкнул глаз, ни до, ни после. Конечно же Тиша не такой мелочный, как он, и давно не держит обид, все забыл. И конечно же был искренне рад за родного человека, пусть и с некоторых пор они испытывали очевидные трудности в общении. Ване стало совсем тяжело. Лучше бы Тихон ничего не написал, и у Вани был бы повод обижаться. Ваня проклинал себя. Ваня хотел и уже безусловно любил своего маленького сына, но Ваня не мог сдерживать тупых слез осознания, что теперь как прежде точно ничего не будет. Было больно. Тихон оказался так прав — он ведь сам виноват во всем и сам сделал это со своей жизнью. Пошёл на поводу у обстоятельств и желаний своих родителей, запихал собственные чувства в самую задницу. Потом прошёлся по ним несколько раз и растоптал, сверху придавив работой над горой разноплановых проектов. Сначала даже не понял, что уже убил себя, побежал куда-то, заспешил… Ещё эта роль в картине про ювенальную юстицию давила на мозги. Уставшая Диана в полнейшем забытьи и улёте, а Ване хочется громко заорать. Он нашаривает полупустую пачку сигарет и утирает остатки тупых слез рукавом растянутого свитера. Он выходит из палаты, тихо и плотно закрывая дверь, чтобы коридорные свет и шумы не разбудили жену. Нужно прекратить. Нельзя же быть таким проблемным. На утро позвонили очень счастливые мама с папой.4. За тебя, за всех, со всеми, но одна
Тишин «Первый Оскар» выходит в конце апреля, через неделю. У Вани кружилась голова от весны и от своей нынешней жизни в целом. Брать ответственность не только за себя, но и за жену с ребёнком по-мужски приятно. Он чувствует себя взрослее и осознаннее, насильно отказываясь от мальчишечьей легкомысленности в пользу рассудительности. Философский взгляд на многие вещи вокруг, казалось, действительно помогает справляться. Ваня лежит на полу, чувствуя боль в костях позвоночника от давления, и делает выводы — теперь он хозяин жизни. Детская комната, в которой он сейчас находился, с таким трудом и неопытным трепетом обустроенная ими с Дианой… общая квартира, купленная не на родительские, а на собственные деньги, которые Ваня зарабатывал многочасовыми съемками вдали от любимой женщины и ребёнка. В конце концов сам Олег — его главный успех в жизни. Его гордость и наивысшее достижение. Венец его из него самого. В интервью у Надежды Стрелец: «Всё вокруг — совершенно не важно. Важна только семья» — чистая правда. Никакого самообмана. Ваня верит, что это реально его собственные чувства и мысли. У него нет оснований не верить, потому что за это все факты вокруг. Семья ведь есть. Семья. Ваня отлично помнит, что такое семья. Мама с папой говорят, что он вырос и теперь у него семья. Ваня по этому вопросу ничего не думает. У Вани внутренняя переливающаяся пустота о том, что семьи этой нихуя нет. Ваня с детства сирота. Олег сопит у Вани на животе и греет. Сам Ваня держит сына за тёплую макушку, как букет цветов держит и трепещет всем нутром. Из телека на них вещает их неотесанный — кто? Крестный, брат, лучший друг, ещё один отец? Ваня хмурится и хочет поцеловать сына в лоб, но боится разбудить его любым шевелением. У Тихона не было официальной роли в его жизни. Вот он — на экране — вполне реальный, блистает успехом в классном смокинге, рассуждает о кино, в котором сыграл. Ване на фильм чихать тридцать три раза. Он смотрит, не отрываясь, и все крепче прижимает сына к груди. Кто из них двоих реальнее? Ваня тянет руку к телефону и гуглит имя бывшего лучшего друга, открывает вкладку с новостями. «Тихон Жизневский: как попал в кино, «Майор Гром», «Первый Оскар», «Топи» и…» Олег шевелит крохотной ручкой. Начинает просыпаться. Ваня перехватывает сына поперёк тёплого живота и вчитывается в текст интервью.«Иван Янковский и Тихон Жизневский — уже сложившийся тандем. Вы познакомились на съёмках «Огня», а где вы по-настоящему сблизились?»
Ваня на секунду неожиданно крепко зажмуривает глаза, а затем переводит короткий взгляд на прилизанного парадного Тишу, который смотрел на него с телевизора.«На «Топях», конечно. Прям сдружились. Но и на «Огне» нас поселили в один вагончик, и мы там начинали взаимопонимание наше расширять и развивать. А на «Топях», когда мы жили вместе в другой стране круглосуточно, там уже сошлись. И до сих пор…»
Ваня кусает губы, чтобы перед глазами перестало двоиться, и с грохотом отбрасывает телефон в сторону. Его обманывали, конечно же он не знает, что такое семья. Проще всего думать, что все миновало, если об этом совсем не думать. Но он только что, блять, собственноручно перемолол всю информацию и пропустил через своё тело. В очередной раз.На всех своих интервью нужно быть класснымкласснымклассным, держать лицо и быть очень оченьочень очень правильным, не поломанным.
Нужно говорить умные вещи про экзистенциальный кризис, нужно показывать свою осознанность, нужно!
Чтобы люди ходили на Янковских в кино, потому что они лучше чем… лучшие. Да, я не читаю сценарий, если мне не нравится название, потому что я — Янковский!
Да, я не буду играть пьяных долбоебов, потому что у меня аристократический типаж, я — Янковский! Да, я не напоминаю русскому человеку никого, потому что я — не он, я — Янковский!
Ты так стараешься, это же твоя профессия. Твоя профессия — придворный шут, ты стараешься, стараешься.
Потом тебе звонят родители, потому что в комментариях опять заметили, что ты много заламываешь руки (вероятно от стресса), часто поправляешь
волосы (нервный), не углубляешься в диалог (высокомерный), не фокусируешь взгляд и не можешь усидеть на месте (слишком заботишься о том, как
будешь выглядеть в кадре), холоден (в детстве не любили), слишком похудел (явные проблемы).
Олег начинает плакать, чем заглушает умные разговоры в телевизоре. Ваня хочет найти ебучий пульт и вырубить Тихона вместе с орами сына, погрузиться в звенящую тишину. В этой жизни он может называть себя кем угодно, но прямо сейчас по-настоящему только хлесткие слова матери о его собственной незрелости отзываются внутри. Даже если Ваня очень захочет, не сможет назвать себя отцом, потому что внутренний большой и обиженный ребёнок вырывается паникой наружу. Никогда такого не было, и вот опять. Олег рыдает все громче. Ваня подхватывает сына и на автомате кладёт в кроватку. Ване нужно успокоить ребёнка, но он оседает на пол, вытягивая прямые дрожащие руки над собственными коленями. Ваня сверлит телевизор тяжелым взглядом из-под бровей и чувствует, что глаза вновь начинают чесаться. Ваня смаргивает ужасное наваждение, ведь плакать очень стыдно и отвратительно. Он никогда раньше этого не делал где-то вне съёмок. В своей новой семейной жизни, где нужно тоже играть какие-то роли — примерного мужа, отца, молодца — это происходит всё чаще. Только здесь он максимально хуевый актёр. Истерика не всегда равна слезам. Ваня, кажется, тупо давится огненным воздухом и собственным чувством вины. Ему ведь теперь никогда, даже при всем своём огромном желании, уже ничего не исправить. Слишком поздно. Побочные продукты в виде новой человеческой жизни — на такое нельзя взять и закрыть глаза. И ведь самое обидное, что свою новую семью он правда, очень-очень сильно любил. Искренне. Если, конечно же, он про семью всё правильно понял. Ты никогда не умеешь до конца доделывать, и чтобы качественно и хорошо. Незрелый урод. Из долгого истерического оцепенения выводит стук в дверь. Ваня машинально дергает головой и вскакивает на ноги. Олег плачет, телефон разрывается от входящего звонка. Сознание орет и врубает тревожный алерт, не зная за что хвататься. Хочется упасть от бессилия. Ваня послушно открывает входную дверь и сталкивается глазами с Дианой: её уставшие и расслабленные, против его красных и растертых. Улыбка с губ жены смывается уже через секунду. Она ходила на день рождения подруги, а он… — Как посидели? — голос Вани хрипит больше, чем входит в рамки нормального. Она же жена. Любящая жена. И она все замечает и понимает. — Что стряслось? Что с тобой, родной? — Диана захлопывает за собой дверь, бросает сумку на пол и приобнимает холодными руками Ваню за скулы. Он обессилено закрывает глаза и подаётся навстречу, позволяя самому себе больше десяти секунд внушать, что худые ухоженные пальцы на самом деле тёплые и шершавые, и что они вообще принадлежат другому человеку. Ваня жмурится гримасой немой боли, когда ощущает мягкий поцелуй в нос. Мама в детстве так никогда не делала. Его ладони опускаются на тонкую талию. Гладкая и упругая кожа Дианы ощущалась сквозь полупрозрачную ткань её облегающего чёрного платья. Она (Диана) — только его, и Ваня путается в ощущениях. Горячее дыхание обдаёт шею, которая мгновенно покрывается мурашками. Он сейчас задохнётся. Ладони передвигаются ниже, сжимают упругие ягодицы. К горлу подскакивает разряд тока. Платье задирается, и Ваня судорожно всхлипывает. Эмоций и чувств слишком много. Если они сейчас займутся сексом, он просто умрет. Диана всегда всё тонко чувствует. Она отстраняется и делает вторую попытку заглянуть Ване в глаза. — Твоя мама волновалась… я тоже волновалась, я же без ключей, а ты не отвечаешь. Ну посмотри же ты на меня, ну? Что стряслось? Ваня медленно моргает. Всё вокруг вдруг становится липким. Уголки губ приподнимаются. — Олег плачет… я… устал. Диана сочувственно улыбается и сбегает вглубь квартиры, оставив за собой шлейф знакомого Kilian вперемешку с некрепким алкоголем. Ваня не помнит себя. Не помнит, сколько времени прошло, прежде чем он дошёл по дрожащей земле до детской и нашарил свой телефон в углу. В трубке на него в очередной раз орет мама. Ваня не слушает её крики о том, какой он хуевый и безответственный отец. Ему вдруг чудится, что они с Тихоном в Топях снимают пир из седьмой серии, и что всё хорошо. Телефон летит в стену. Тихоново «Ты что творишь?!» неозвученно повисает в воздухе.5. Чтобы не чувствовать ничего - я притворюсь статуей гипсовой
Все последующие дни и месяцы проходили в агонии. Предстоящие несколько часов же гарантированно побьют все рекорды, просто Ваня ещё об этом не знает. Сентябрь. Холод в этом году значительно газанул, иначе как объяснить резкое наступление осени во всей красе ее проявлений на съемочной площадке не знали. Они на «Плейлисте волонтера» пытались доснять лето, но будто уже совсем ноябрьский недомороз вызывал определенные сложности. Дима Чеботарёв дичайше угарает с темы, которую ему предложили в комментариях. Там что-то про Янковских и скрепышей… Про то, что их всех нужно собрать и загнать в телеграм. Ваня тоже откровенно ржёт, в перерывах между Димиными шутками гася огненный чай, чтобы тупо не заболеть. Такой неприятный опыт у них уже был. Съемки не отменишь, потому что это слишком дорого… вот и приходится играть совершенно в заебанном раздрае. — Вань, давай в кружочек! Ваня чуть не давится чаем и снова неприкрыто ржёт. — Нет! — А надо! Без тебя там просмотров и реакций меньше, — Дима смешно чешет голову. В своей голове Ваня искусственно не проводит никаких параллелей и сравнений с некоторыми другими его съемками, чтобы не дай бог не свалиться во всратую рефлексию. На жизнь, которую он имел сейчас, жаловаться было как минимум тупо. Многие ведь мечтали хоть о сколько-нибудь сравнимом с Ванькиным внимании; он сам имел все — предложения режиссеров (в достаточно комфортном объеме, чтобы выбирать только те роли, которые дадут ему личностный и карьерный рост), высокая оплата труда, общественная любовь и зрительское внимание. Вне профессии он тоже давно выиграл лотерею. В самообмане главное — не думать об истоках. Не задумываться ни о чем даже на секунду. Жить в потоке и постоянно благодарить судьбу. Ваня поступал таким образом уже несчастные 30 с хером лет. Работало. Иногда сбоило, но терпимо и не критично (нет). Димин телефон просигналил вспышкой о пришедшем уведомлении ещё через полчаса после начала их перерыва. Ване честно хотелось удержаться от тупой шутки, но не вышло. — На твой телефон пришло новое сообщение… посмотри, вдруг там что-то важное! Дима смешной и очень светлый. Отец много рассказывал об опыте съёмок в «Караморе» и «Контейнере». Ваня вообще всегда отдавал должное своему папе за полное отсутствие предвзятости к молодому поколению актеров. Отец бесспорно мастер, но с уважением относится к другим, ещё не столь признанным в широких кругах мастерам (хоть и про Чеботарева так говорить было уже не к месту). Жалко, что Ваня редко видит папу. Иногда ему кажется, что из всего его чокнутого рода он самый добрый и адекватный. Ваня снова задумывается о том, хороший ли он отец. Работает восемь дней в неделю, видит сына только по ночам. Да, искренне любит его и да, подрывается в любое время, если требуется. Ваня надеется, что он хотя бы «сносный». Дима такой, будто давно что-то говорит, но не может достучаться. А ещё у него широкая улыбка на губах. — Ну что ты так смотришь? Чеботарев смеётся, и Ваня только сейчас замечает, что чужой телефон все ещё включён. Хочется по-тупому вырвать его и самому посмотреть. — А ещё Янковским себя называет, блять! — Диму выносит всё больше, Ваня глупо моргает глазами, — ты бы хоть удивление изобразил, артист-альтруист, ну! — Да что у тебя там? — Ваня роется в карманах ярко-рыжего жилета, понимая, что проебал сигареты в гримерском вагончике. С утра казалось, что день будет классным. А потом Дима всучил телефон. Яркость слишком большая, Ваня так не любит. И ещё тема светлая стоит, тоже не прикольно. Открыт инстаграм. Фотография в приятных минималистичных цветах. Детская кроватка, маленький ребёнок, то ли во что-то завёрнутый, то ли прикрытый одеялом. На губы наползает улыбка. Интерьер кажется даже более знакомым, чем в его собственном доме. Чтобы окончательно осознать приходится несколько раз перечитывать ник и подпись «пару месяцев назад появился на свет…». Пару месяцев назад. Это было в июле? Ребёнок Тихона и Ксюши тоже родился летом. Забавно. Ваня не помнит, что он делал в июле. Жил своей механической жизнью, как минимум. Готовился к съемкам, гулял с Дианой и Олегом, катался на велике, ездил на дачу. У Тиши родился ребёнок. У него же весь мир перевернулся, пока Ваня просто существовал, даже не подозревая. Ничего ведь не изменилось в эту секунду во вселенной такого глобального, не было никаких знаков свыше. Два месяца назад… Тиша два месяца живет по-новому, отбросив все старые контакты. У Вани ведь было точно также — сначала ничего не понятно, потом нахлобучило. Говорят, что послеродовая депрессия только женщин накрывает, но Ваня на собственном блять опыте убедился, что нихера не так. У Тихона появился ребёнок. Ни имени, ни пола, ни точной даты… Когда у Вани родился Олег, он написал пост, потому что все ещё не отпустил. Тихон ничего не написал, написала его жена через два месяца после. И Ваня понял — «Топи», совместный трейлер, подкуривать сигарету из чужих рук, пить вместе слишком крепкий чай и дымить кальян в перерывах, записывать тупорылые каверы, ловить тёплую улыбку взглядом, подзаряжаться от громкого смеха… заламывать друг другу руки, жаловаться на жизнь и долго рефлексировать. Касаться, прижиматься, любить и быть любимым — всё это для Тихона давно осталось далеко в прошлом. У него новая, совершенно нормальная жизнь без эмоциональных качелей и необходимости постоянно успокаивать. У него новая жизнь, где нет места ему. «Ты знаешь, что мой кумир детства в профессии — Олег Иванович?» — Тиша забыл добавить, что Янковский. Ваня ведь в душе Янковским никогда не был и быть не хотел, но сейчас, впервые за долгое время, об этом искренне расстроился. Так говорили все, и выходит, что все были правы. Он — не Янковский, и до Олега Ивановича ему далеко. Для общественности он просто внук кого-то очень великого, в отдельности не очень-то и интересный. Жизнь не крутилась вокруг него. Ваня понял, что улыбка превратилась в пантомиму боли. Скулы свело. — Ты чего? Он понимает, что проебался, и что ему жестко влетит от съемочной группы и родителей, уже когда летит по мкаду на скорости сто пятьдесят, срывая смену. В голове на удивление пусто, только на дне что-то позванивает. Ехать в их с Дианой квартиру сейчас было бы подобно самоубийству. Он устал вечно пиздеть себе и ей, что все в порядке, и что он просто заработался. Он устал видеть на её лице переживания и искреннее желание помочь, хотя этой помощи он не заслужил. И Диану он тоже нихуя не заслужил. Он запутался и испортил жизни людям. Он, кажется, испортил некоторые жизни ещё до того, как запутался, но в сущности это уже не играет никакой роли. Родители узнают и будут искать, родители доебутся, но уже всё равно. В ушах гудит кровь. Лицо начинает гореть. Хочется лечь и отрубиться. Именно поэтому он так и не продал ту двушку на серой ветке, в которой они жили вместе с Верой несколько лет назад. Ваня часто заходился интровертскими страданиями, если были на то соответствующие причины. Личное пространство никогда не помешает. Взбираться на восьмой этаж без лифта оказалось задачей посложнее, чем не въебаться в ближайший отбойник. И ещё он теперь будет до старости оплачивать штрафы за превышение скорости. Ваня гремит ключами, дважды роняя их на пол. Цветные пятна букв из Ксюшиного поста танцуют перед глазами. Замок не поддаётся, вместо этого дверь отворяется сама собой. Ну конечно. В любой истории с хорошей драматургией, описанной по канонам жанра, должен появиться супергерой. Пиздеж. В любой, даже самой банальной истории супергероев тоже хоть жопой жуй. Лиза: Стоит перед ним растрепанная, как всегда неотразимая, чуть-чуть более уставшая, чем обычно. Приправленная противной сестринской жалостью на дне глаз. Блять. Ведь это он её старший брат. Он должен спасать принцесс. Ваню мажет тяжестью во всем теле. Он находится в своеобразном вакууме и не может различить по шевелению губ Лизы слова; плечи противно тяжелеют под внимательным взглядом. Рука тянется в карман пальто, но он уже вспомнил, что сигареты остались в гримерке на площадке. Ха-ха, он оттуда молча съебал. Высокая социальная ответственность. Хай профишианси левел. — Поня-я-ятно, — Ваня из-за тягучего тембра сестры заставляет себя оторвать взгляд от торчащей из-под рубашки ключицы. Её левая кисть маячит у него перед глазами вверх-вниз. Воздух плотный и липкий. Плотнее, чем обычно. Кажется, он дышит чаще. Сестра как-то скептически осматривает его, склонив голову набок, а затем резко впихивает за руку внутрь. Дверь громко хлопает. — Ты кого-то предупредил, что ушёл? — Не-а. — Пиздец? — Ага. Лизины губы сочувственно сжимаются, пока она следит за тем, как Ваня раздевается (читайте так: пока Ваня под гипнозом пытается нашарить рукав пальто и стянуть его, смотря в темный угол комнаты). До самого Вани медленно начинает доходить, что Лиза предугадала его типичную реакцию на пост и приперлась сюда нихуя не потому, что скучно стало. Судя по запаху, она успела что-то приготовить, а значит действовала намного быстрее его самого. Возможно, что у неё стояли уведомления на публикации… возможно, она всё давно знала (ну, про ребёнка), и просто ждала того дня, когда это просочится в интернет. Возможно, она в край ахуела и стала работником разведки ФСБ, сделав дубликат ключей от холодной двушки. А ещё было очевидно, что она знала о Тише и Ване. О том, что Тиша был для Вани очень дорог. И что пыталась тупого брата как-то сберечь. — У-у-у, опять Бухенвальд приехал. Тебя че, жена вообще ничем не кормит? — Лиза косо улыбнулась без глаз. Вся её фигура подпирала косяк двери, — пиздец ты опять тощий. Погнали на кухню, я рис с овощами намутила. Ваня вопросов не задаёт. Похоже «полежать и пострадать» откладывается на неопределенное время. В душе он очень благодарен, потому что мозги временно не заняты обработкой новой неожиданной информации. На кухне запах ещё сильнее. Лиза от души накладывает в две тарелки слоновьи порции. И вроде бы запах аппетитный, но тошнота все равно подкатывает. У Вани такая херня всегда на стрессе, ещё с самого детства. Он так периодами жизни может ничего не жрать, только кусочничать на съёмках, заливая это кофе или энергосами. Можно ещё пару сигареточек сверху, и любимое блюдо «пиздецкакболитжелудокДианаунасестьчтонибудьдайпожалуйста» готово. Лиза ставит тарелку перед ним. Ваня хочет возразить, но потом ловит гневный взгляд сестры и понимает, что умереть сегодня не готов. К тому же рис оказывается достаточно вкусным. Они сидят друг напротив друга в тишине. Слышен только скрип приборов о керамическую посуду. Они с Верой хер знает сколько лет назад сами выбирали в икее. Ваня начинает чувствовать себя не слишком комфортно от возникшей неловкости. Он ведь все равно должен спросить, иначе они так и не сдвинутся с этой точки. Забавно, потому что в детстве у них все было наоборот. — Как давно ты знаешь? — Ваня чувствует, что плечи напряжены больше, чем следует. На Лизино выразительное движение подбородком остро хочется поднять брови, но быстро вспоминается дружеский совет мамы о том, что лучше бы ему так не делать, потому что на лбу в этом месте уже начали образовываться морщины. Лиза смотрит несколько секунд, а потом бросает вскользь: — Почти сразу поняла. Ты не умеешь притворяться. Ваню больно прошибает током, взгляд мгновенно стекленеет. Еда встаёт комом в груди, хочется быстро откашляться. Нахуя заговорили, молча лучше сидели, душевнее. Вязкое разливается внутри, вязкое булькает в горле, вязкое течёт в голове, вязкое занимает все мысли. Горячо. Не умеешь притворяться. Херовый ты актёр. По профессии ты придворный шут. Не умеешь притворяться. Олег Иванович Янковский… Бездарный внук. Кто ты? Лиза, видимо, моментально считывает заминку, потому что её выражение лица с издевательски-ироничного срочно меняется на виноватое. Ее тёплая рука ложится на напряженный Ванин кулак. Лизе хочется обнять брата, но она никогда так не сделает в подобной ситуации. Он ненавидит жалость. Да, он ненавидит немотивированную критику и пустую жалость. — Ваньк, посмотри на меня, — ее пальцы плавно перемещаются с запястья на плечо, с плеча на шею, с шеи на уголок скулы, позже слегка приподнимая лицо к свету. Лиза смотрит в душу своими светлыми глазами. Очень наполненный актерский взгляд, в папу, — Я поняла, потому что ты мой родной брат. Мы ж с детства не разлей вода. Не загоняйся, не сейчас. Не время. Лиза слегка перетягивается через весь стол, всем корпусом подаваясь вперёд, к Ване. Ей хочется заполнить все свободное пространство вокруг, потому что да, видела она этот тупейший пост в Ксюшином инстаграме. Потому что все время знала, что брату в детстве как первенцу и как мальчику доставалось сильнее, чем ей. Потому что она всегда получала все, чего захочет, а Ваня сидел в комнате год. Потому что она каждый день видела, как актерство сжирает его; как брат месяцами не может выплыть из образа, слишком сильно уходя в эмпатию; как эта профессия перемалывает его, и как сильно она ему вредит. И как на свете нет ни одной такой профессии, которая, как бы парадоксально это ни было, хоть сколько-нибудь лучше подходила бы её Ване, чем ебучее актерство. Кровь не вода — это про Ивана Янковского, который почему-то всегда склонен верить, что эту фразу придумали какие-то мудаки и пиздаболы. — Я же всё помню и сейчас все прекрасно вижу, — Лизе тоже хочется закурить. Она никогда не была ни в чем так сильно уверена, как сегодня в правильности её приезда сюда, — Тебя родители никогда никуда не выпускали. За все детство ни разу не видела, чтобы ты плакал. Кстати, всегда мечтала посмотреть на это. Ваня горько усмехается одними губами. Нужно позвонить Диане, она будет волноваться. — Тебя мутило от этих всех занятий теннисом, плаванием… Ваня, скажи мне честно, никто ведь не понял, кроме меня, да? Никто и не пытался понять. Он искажает своё лицо, сдерживая удушье, и шумно выдыхает через нос. Ну вот и все. Он слишком долго молчал, и это выгрызало куски плоти изнутри. Он мечтал рассказать, просто чтобы наконец выдохнуть. Эта ебучая опухоль разъедает его мозг с Топей. Тогда он и заболел своей персональной неизлечимой болезнью. Ваня мелко и часто кивает. Кожу испещряют мелкие мимические морщинки. Ему так жалко, что он такой, и что Лиза у него вот такая. — Все, все, Вань, — сестра по дуге огибает стол и усаживается рядом на колени. Её мягкая рука ложится на затылок, — я одна поняла, потому что я тебя люблю. В тёплых объятьях Ване кажется, что это мама. Ни капли осуждения. Мамочка так не умела. Конечно же это была любимая и очень трогательная сестра. — Лиз, ты зачем такая невозможная? — его голос глухой и благодарный. Потому что он благодарен ей.6. Трагикомедия - выход на бис Занавес медленно падает вниз
«Русская эмигрантка в Скандинавии отправляет сына в школу, но тот не возвращается» — Ване нравится манера, в которой выдержана вся промокампания к «Плакать нельзя» — сдержанно, минималистично, даже суховато местами, но тем лучше. Выигрышнее оставить чувство недосказанности и незавершенности после себя, чем набить противную оскомину. Вообще говоря, нужно вовремя уметь уходить. Сегодня был особенно дерьмовый день. В отстойном кинотеатре в диких ебенях, куда Ваня забрался чтобы в первый раз без беготни просмотреть собственное кино (с возможностью свободно хуесосить себя вслух и критично рассматривать мимику), нету даже нормального попкорна. Фильм, конечно же, не совсем для поедания закусок, но в желудке опять режет от голода. Может и не от голода — Ваня буквально путается и тонет в афишах «Либереи». Нет, ну вот это уже стопроцентный пиздец и оказание давления на его психику. В такой компании картину со своим ебалом лучше не смотреть. Его тошнит — всегда: от себя на экране, эпизодически: от плакатов. На этот раз хватило бы только первого. Телефон несколько раз побрякивает в кармане спортивных штанов. Диана присылает фотку с Олегом. Ваня тепло улыбается экрану и коротко отвечает сердечками. Первый раз стало ясно, что в одиночестве его тут не оставят, когда билетёр в абсолютном ахуе пробивал ему два места в середине зала на самый поздний и никому не всравшийся сеанс. Второй раз был только что — он опять уткнулся в большой постер со своей женой и… Тихоном. И ещё смску получил. Пиздец. Ване не хочется в туалет, но он все равно заходит и умывается, а потом направляется в кинозал. Внутри одиноко и светло, потому что он пришёл чуть раньше. Чуть раньше… Кстати об этом. С Лизой так нормально и не обсудили. Она понимает без слов, ей не нужно разжёвывать про все, что чувствуешь. Её саму тогда потряхивало (Ваня понял в объятиях). Она не дура и никогда ею не была. Конечно же сложила дважды два и догадалась, сколько времени Ваня эту всю хуйню гоняет. Ей было больно за него. И кстати «Топи» тогда все смотрели коллективно. После выхода сериала созванивались кастом и обсуждали. Долго пиздец, но очень тепло. Внутри очень сильно колет. Это были последние дни, когда с Тихоном общались в достаточном количестве, пусть косвенно и не без причины. Диана во время съёмок молчала, будто что-то чувствовала неладное. Ничего не рассказывала ни про сам процесс, ни про Тишу — да и Ваня не спрашивал. Видимо поэтому она и предпочла все оставить как есть. Оставить все как есть. Оставить все как есть. Оставить. Оставь. «— Оставь меня, пожалуйста. Я не готов обсуждать, да и зачем. Пройдёт два дня, мы разъедемся. Ты обо всем забудешь, Тиш, я обещаю. Я тоже забуду… — Заткнись» Если бы он только мог заставить себя из прошлого замолчать и поступить так, как сказал Тихон. Поговорить. Отрефлексировать всё произошедшее. Ведь был же поцелуй… Ваня смаргивает наваждение. Реклама кончилась. Да, был поцелуй, по их блять обоюдному желанию. А потом Ваня испугался себя и всего того, что их обоих ждало бы. И безвозвратно все сломал между ними, уже навсегда. Сегодняшний же день сломал жизнь всем его близким. «Are you still having bad memories?» — этот вопрос был издевательски обыденным, потому что да, сука, хэвинг. С того самого ебучего момента хэвинг, когда Тихон почти кричал, пытаясь достучаться, а Ваня искренне не хотел, чтобы он посмотрел ему в глаза. Тиша слишком хорошо его знал. Если бы он увидел его, распознал бы яркую ложь, которую Ваня тогда был не в состоянии спрятать. Ведь Ваня обманывал сам себя, а это актеры умеют хуже всего. Потому что когда обманываешься, на экране всегда видно. И Тихону в тот день тоже оказалось видно. Он, Ваня Янковский, не сдержался, развернувшись к нему лицом, и в секунду после сразу же осознал свою ошибку. Все те холодность и отвращение, которые он строил во время того разговора вокруг себя, рассыпались в один миг. Тиша понял, что ему врут, и на дне его светлых глаз заплескалась ненавистная Ваней жалость, помешанная со злостью и сожалением. Ваня даже запомнил это чувство надежды, которое тогда испытал. Чувство, будто бы всё ещё не до конца испорчено, и что их обоих можно склеить. Что этого не будет достаточно, чтобы надломить в Тише уважение к нему. Только в ответ терпение последнего кончается, и Ваня слышит все то, что слышит. Точнее то, что заслужил. Про родителей, про испугался, про противен. Про «никто не спасёт, если сам не спасешь». Он не спасся и был забыт. Интересно, долго ли его забывали? Помнили ли о нем, когда он захлебывался беззвучными слезами в роддоме? Помнили ли, что он на досъемах чемпиона мира? Даже родители нихуя не помнили. А Тихон не сказал, что у него теперь сын. Ваня больше так не может, и это его правда. Лицо, смотревшее на него с современного качественного экрана, чужеродно исказилось до неузнаваемости. Удар по затылку/виску/лбу — не важно, но Ваня обухом тонет в темном кинозале. Ваня не может больше смотреть на того Ваню, нужно прекращать. Нужно вообще прекращать в кино сниматься. Выбраться из кресла быстро не удаётся, к тому моменту в кино Леша Харитонов уже зло убивает работников юстиции. Ваня покачивается на негнущихся ногах, отчаянно сжимая кулаки до боли — лишь бы не осесть прямо здесь по стене. Самый конец октября. Октябрь горит, они — он и Леша — оба догорают в этом богом забытом месте. Прогнозы только неутешительные. И как же жаль, что все это происходит в этот день. «Тошнит от всех своих проявлений» — на этот раз не тошнит, а прямо таки тянет блевать. Что подумают об этом фильме родители Ваня так и не узнает, потому что не досмотрит собственную картину. Впервые в жизни. Пальцы нащупывают ручку на двери из кинозала. Секунда. Ваня стреляет взглядом себе на кроссовки, замечая щель между косяком и стеной. Дверь приоткрыта. Там — Тихон Жизневский. Испуганный, застигнутый врасплох. Загнанно дышащий. Бегающий глазами с экрана, на котором Ваня, на самого Ваню, который буквально перед рукой. Дурнеющее сознание дурнится ещё больше и становится совершенно дурным. — Вашу маму и там и тут передают… Его голос. Его. Тёплый треск костра. Морозная хвоя. Родное. Съедобное. Близкий. Закрыть глаза, стеретьстеретьстереть! — Что ты здесь делаешь?! — Тогда Ваня выглядел плохо, сейчас - просто ужасно. В животе все органы опадают вниз, хочется свернуться, скрутиться, глупо исчезнуть. Ваня глохнет. Ваня всё-таки чувствует, что вот-вот осядет. Эта встреча хуже предательства бьет по рёбрам. Он умирает. Он точно умрет сегодня. — Охраняю тебя от угрызений. Честно, прекрасный фильм и прекрасная игра, — звучит слишком реально. Ваня жмурится и жмурится до боли в висках. Сквозняк шевелит пространство вокруг, и кажется, что он падает в бездонную яму. Что он будет падать и падать до конца своей жизни, что все вот так вот просто зациклится на этом моменте в этот день. Тихон напротив — слишком Тихон, и это слишком реальная галлюцинация. Данные строятся по кирпичикам — высокий, длинные ноги, оттянутые джинсы, кудри, широкая улыбка, запах родного и свежего. Невозможно загрузить до конца. Невозможно проглотить эту боль и выдохнуть. Ваня стонет. Ваня ногтями больно проводит по плечу и опять стонет, а потом открывает глаза. Тиша смотрит сбоку напряжённо. Чужие тёплые шершавые пальцы, в точности как он их и запомнил тогда. Чужие тёплые шершавые пальцы: оплетают его собственное запястье, грубо утягивают назад, внутрь зала, прижимают к стене. Перед глазами линия горловины толстовки и кадык под смуглой кожей. Древесный парфюм мажет. Тихон ведёт тыльной стороной ладони по линии скулы так, что хочется взвыть. Ваня напрягает ноги, только чтобы точно устоять и не сложиться. Тёплая рука пахнет табаком и (глупо, глупо) домом. Их поезд Топей ездит по железной дороге, у которой нет начала и конца, по кругу. Их поезд сшибает с ног все живое. Ваня подставляется под движущийся состав. Ваня хочет сыграть в «Анне Карениной» Анну Каренину. — Я сломал все вокруг нас, — хочется сказать тверже, не дать петуха, чтобы было по-киношному и с поставленной интонацией, но выходит честно. Это когда почти отчаянно. Рука не останавливается. Ваня молчит, но слышит свой-чужой голос с экрана. — Ты не мог по-другому. Ты не виноват. Это я был не прав тогда. Любому нужна помощь, чтобы спасти себя, правда? Неправда, блять. Хочется крикнуть, что неправда, и что нечестно. Потому что прошло два года, и все изменилось. Апатия и шок увиденного проходили, сменяясь пониманием масштабов той катастрофы, которую они натворили сами с собой. Они не говорили. Они избегали, и стали самыми чужими людьми на планете. Это звучит так просто и понятно, как время или сотворение мира, но это нихуя не просто. Это скорее «мы все разбили вдребезги и теперь уже ничего не склеишь назад». Все, на что хватает сил, это тихий всхлип. Тиша жмётся щекой к щеке, царапая едва появившейся щетиной, Ваня же заражается его теплом и судорожно вдыхает такой родной запах, пальцами крепко хватаясь за отросшие светлые кудри. Как будто дома. Как будто никуда не уходили. Но дома теперь два, и они в разных городах. — С днём рождения, Ванюш. Октябрь горел, они догорали.