Видишь ли ты как прекрасно солнце, Ме́дуса?

«Поднимаясь наверх, человек остается человеком. Опускаясь вниз, человек остается человеком.» Се Лянь всегда теплил у себя в груди маленькую свечку веры в слова своего почившего наставника. Всегда старался жить по принципу, выученному еще с молочных зубов — оставаться верным себе, несмотря ни на что, ведь кроме него самого верить в свою хрупкую человечность было попросту некому. Однако никто не учил его, как можно остаться человеком, когда вместо ног у тебя — слипшийся сетью переливающихся нефритовым сиянием чешуй длинный хвост, способный обвить взрослого мужчину в пять колец, и перекатывающиеся мышцы которого по воле хозяина могли в один миг вырвать последний вздох из жертвы змеиных объятий. Никто не говорил ему, как можно продолжать вселять веру в свой народ, когда его собственные белки глаз горят золотом скорбного гнева, а нитевидные зрачки одним брошенным блеском могут запечатать в камень любого, кто ответит на этот взгляд. Когда Се Лянь был низвергнут с небес во второй раз, он пал проклятьем и злым роком, пал прямо в кипящее соленой пеной море, погрязнув в толщах колючих волн, которые утащили его далеко вниз, в самые темные уголки преисподней. Очнулся он уже таким, уродливым, испещренным паутиной морщин в тех местах, где кожа еще кое-как сохранила человеческий вид. Там же, где начиналась плотной коркой чешуя, зияли кровоточащие трещины, раскрывшиеся после того, как юношу выбросило на берег и протащило прибоем по острой, словно когти коршуна, каменной крошке. Когда он увидел собственный хвост, извивающийся пестрой лентой под бедрами, исписанный по всей длине то растягивающимся, то сжимающимся витражом колец — истошный вопль пронзил его горло прежде, чем он смог осознать. Вопль, что своим яростным громом разрезал поперек плотное брюхо тишины и взметнул в небо облако встревоженных птиц. Это был первый и последний крик, который издал Се Лянь в укор небесам, прежде чем слюна наполнилась привкусом ядовитой желчи, а горячие слезы обожгли опухшие трещины на лице. Его божественный свет померк, уступая место темной, турмалиновой обиде, пустившей корни в его треснувшем сердце. После нескольких дней бессмысленного созерцания звезд в надежде, что одна из них упадет прямо на него и избавит его от мучений, он все же поднялся. Сбросив с плеч хищных мелких крабов, что сновали по суше в поиске падали, Се Лянь укрылся в небольшом храме, недалеко от берега, опасаясь, что без морской воды его кожа быстро иссохнет и лопнет волдырями под лучами знойного солнца. Он перевязал свои глаза белой лентой, а блестящую под светом небесных тел кожу укрыл под плащом, накинув на волосы капюшон. Он не стремился пугать путников своим внешним видом, хотя в собственной душе его застыл крамольный ужас. Когда последняя свеча подношений растворилась во тьме, знаменуя наступление ночи, звонкое шипение наполнило пустующие своды каменного храма, и мягкие черты юноши проступили в тени. Не решаясь снять повязку с глаз, Се Лянь устало обвил центральный божественный постамент, чтобы размять затекший хвост, мысленно принеся извинения маленькому божку, в чьих владениях аспид нашел себе приют. По правде говоря, статуя не принадлежала богу этого места, раньше это был человек, которому не посчастливилось наткнуться на потерянного принца, когда он только явился на порог этого храма. Пронзив чужака взглядом, в котором плескалось переплетение боли и гнева, Се Лянь слишком поздно понял, что натворил. А незнакомец так и застыл, вскинув руки в приветственном жесте, даже не успев осознать, что произошло. — Обещаю, что зажгу больше благовоний в вашу честь, — он трижды похлопал в ладоши, уважительно склонив голову перед статуей, и этот звук, особенно твердый и ритмичный среди мягкой благостной тишины, взвился эхом под потолок. — Ваше высочество? — голос обрушился на ушные раковины Се Ляня лавиной, которая погребла под собой все его спокойствие. — Неужели это вы? Змей вытянулся тревожной струной и взметнулся выше, угрожающе натянув верхние губы острыми, пропитанными вонючим ядом, клыками. — Кем бы ты ни был — уходи сейчас же! Уходи и не смей смотреть на мое лицо! Однако, как бы небожитель не старался напрячь слух, чтобы услышать звук удаляющихся шагов, тишина все еще составляла этим двоим нежеланную компанию. Мужчина не сдвинулся с места. Казалось, весь мир замер в ожидании, пока хрустальные капли слов обронятся с чьих-то уст и пройдутся равномерной рябью по неловкому молчанию. И все же никто не решался. Се Лянь молчал, потому что впервые встретился с храбрецом, которого не отпугнул его чудовищный облик и вид острых, переливающихся стальным блеском, клыков. По правде говоря, в душе он хранил надежду, что однажды он сможет с кем-то поговорить, как в былые времена, когда все пары глаз были внимательно устремлены на него, лаская теплом и восхищением. Поэтому бросив пару предостерегающих фраз, он выжидающе застыл, то ли в напряженном сомнении, то ли в страхе спугнуть любопытного незнакомца. Наконец эхо, расстилающееся под ботинками человека с каждым отзвуком его поступи, заполнило пустоту. Вместе со стуком приближающихся шагов до слуха Се Ляня долетел еще один крайне необычный звон, словно цепи из благородного металла гремят и переливаются тонким мелодичным звуком, расплескивая красивую мелодию все ближе и ближе, пока не замерают на полуслове совсем рядом с ним. Змеиный хвост нервно заелозил по земле. — Кто ты? Почему не боишься? — Се Лянь произнес это тихо, едва слышно, глотая шипящие звуки и придавая своему голосу более человечное звучание. Он примерно понимал расстояние, которое разделяло его с незнакомцем, и оно было не дальше вытянутой руки. И все же смотрел он немного в сторону. Не потому, что за повязкой не мог различить силуэт высокого мужчины напротив, но потому что боялся, что огонь его глаз может опалить несчастного даже сквозь тонкую ткань. — Клянусь, звезда, под которой ты родился, несчастна, раз ты встретил меня сегодня. — Это правда. Холодные пальцы мягко коснулись почерневших в свете луны оттопырившихся чешуй на щеках, скользнув к белой повязке, отчего Се Лянь устрашающе зашипел и дернулся назад. — Не бойтесь меня, Ваше Высочество. Я вас не трону. Я лишь хотел… Отчего вы скрыли свои прекрасные солнечные глаза? Се Лянь молчал. Не желая отвечать, он лишь посильнее обвился кольцом вокруг статуи, сжимая ее с такой силой, будто она сама должна была стать главным ответом на повисший в воздухе вопрос. — Этот постамент вы воздвигли? — руки Се Ляня предательски дрогнули, но и второй вопрос канул вслед за первым в опустившуюся на их плечи тишину и растворился в пыли. — Прошу, уходи. Не о чем разговаривать с аспидом в храме. Прояви уважение ко всем, кто воздвиг этот храм и ко всем душам, что мирно покоятся здесь, и уходи. Однако незнакомец упрямо не желал двигаться с места. Он внимательно наблюдал за тем, как Се Лянь медленно сползает с каменной фигуры, будто бы радостно приветствующей заблудшего посетителя на пороге, как подбирает кольца длинного хвоста под одежды, как практически машинально ловким движением двух когтистых рук собирает остатки подношений и перегоревших свеч, а затем протирает краем потускневших одежд опустевшее место на столе перед постаментом. — Я хочу проявить уважение к божеству, что прямо передо мной. Если вы позволите. Се Лянь молча кивнул и отполз к выходу из храма, чтобы сложить мусор снаружи: к утру его, по обыкновению, растаскивали голодные коты. Звук растерзанной плоти и последовавший за ним протяжный стон обернулись волной ледяных мурашек по позвонкам принца, когда достигли его ушей. Словно сама смерть провела своими костяными пальцами по его спине — так тревожно и неправильно ощущалось услышанное. Недоброе предчувствие застряло липким комом в горле, когда он приблизился к юноше. Сквозь пелену ткани было не разобрать, что произошло, он мог лишь различить очертания человека, упавшего на колени и скорчившегося в три погибели, словно нестерпимая боль пронзает каждый капилляр его трясущегося в лихорадке тела. Кончиком хвоста Се Лянь ощутил, будто измазался в чем-то теплом. Едва сохраняя самообладание, змей аккуратно дотронулся рукой до головы юноши, от чего тот резко вздрогнул, будто натянутая тетива, а затем его плечи пробила мелкая дрожь. Наконец, подавив подступающий порыв закричать во все горло, юноша только вскинул голову. — Вы давно не видели восходящее солнце, ведь так? Се Ляня прошиб пот. — И давно не могли взглянуть кому-то в лицо. Не могли ни с кем поделиться, искренне поговорить, даже по-человечески пошутить, любуясь чужой ответной улыбкой. — Что ты такое говоришь… — Взгляните. Теперь вы можете взглянуть без страха навредить. Те же знакомые холодные пальцы коснулись его повязки, задержавшись на ней лишь пару мгновений, а затем обессиленно скользнули вниз вдоль чешуйчатых скул, оставляя на них полосу чего-то мокрого. Се Лянь дрожащими вспотевшими от ужаса руками медленно опустил повязку с глаз. Яркий свет ослепил его, затопив храм предрассветной медью солнечных лучей, и первое, что он ощутил — это жгучую резь, отразившуюся в янтаре его хищных глаз. Когда они привыкли, а болезненные искры перестали рябить перед носом, он наконец узрел. Повязка, пропитавшаяся кровью, скользнула из разжатых пальцев и приземлилась в алые киноварные разводы на полу. Он увидел всплывающее яблоко солнца, что нимбом притаилось за головой черноволосого юноши, стоявшего на коленях перед ним. Его ярко-красный кафтан красиво играл в солнечных лучах, а серебряные цепи бликами отплясывали на рукавах его одежд. Его руки и бледное, почти бесцветное лицо были окроплены багрянцем, лишь ярче разгораясь в мареве солнца, а из левой глазницы густым потоком текла свежая теплая кровь. И все же… И все же он улыбался. Он смотрел зияющей кровавой пустотой прямо Се Ляню в глаза и улыбался. Так широко, так трепетно, так преданно, словно воочию узрел настоящего бога.