Колыбель жизни: Анабель

      Квициния — это страна на юго-востоке нашего континента. У нее жаркая погода, но в столице, городе Нилюфар, много сил тратится на то, чтобы поддерживать город цветущим, несмотря на жару. Этим занимаются служанки - женщины, которые не смогли выйти замуж или с которыми развелись из-за бесплодия. Страна Квициния окружена грядой высоких гор, через которые могут пробраться только машины из других стран, например, из соседней Ситарии, где достижения цивилизации намного выше, чем в моей стране. Наша страна, к сожалению, очень отсталая, в ней не принимается в расчет здоровье женщин, и вообще их судьба довольно печальна: многие права отсутствуют. Основной источник дохода Квицинии зависит от ее экспорта - страна отдает свой шелк, специи и ткани таким странам, как Ситария и за счет этого многие семьи в столице процветают. У нас нет границы с морем, поэтому наша жизнь во многом зависит от других стран и их достижений. Иногда на приграничных территориях ученые из соседних стран создают свои технологии, например, водопровод, чтобы снабдить столицу водой через горный хребет.       Но об этом всем я узнаю позднее, спустя годы после моего рождения, а сейчас…       Сегодня я не хотела просыпаться, как, впрочем, и последние десять лет. Как только я поняла, что меня ждет в моей стране, Квицинии, цветку, по-нашему, я стала спать как можно дольше, чтобы поменьше времени находиться в этой реальности. До замужества это вполне позволялось, если я посещала все необходимые уроки по кулинарии, садоводству, чистоплотности (а как же, все заботы по дому лежат на молчаливых сестрах и женах, мужчина здесь – существо священное, только попробуй его о чем-то попросить!).       Я уже с детства понимала, что молчаливая жена из меня выйдет так себе, да и воспитательных побоев мне не избежать. Растения у меня гибли то от нехватки воды, то от того, что я их затапливала, стелить постель краешек к краешку, чтобы, упаси боже, не было складочек, у меня выходило с пятой попытки, когда остальные ученицы уже занимались приготовлением плова, любимого лакомства местных мужчин. Вместо карамелизованного лука у меня получался горелый, а слова «варите до готовности» выбивали меня из колеи. За пыль в уголках комнаты, куда и со шваброй на коленках-то не сильно доберешься, мешает огромный хрустальный шкаф с посудой из прекрасного Гулестана, розового сада, меня не раз колотили другие ученицы, как-никак, отвечать за оплошность одного приходилось всем девушкам, вот откуда потом и произрастала фальшивая змеиная женская дружба, когда улыбки в лицо, а за спиной ядовитый кинжал из аргументов, почему замуж надо взять не тебя.       Я постаралась переключиться на другие мысли, но чудесный сон уже ускользал. Во сне я мчалась по степи на лошади, свободная, смелая, у меня была фляга с водой и кожаная сумка с вяленой олениной. За спиной лук и стрелы, интересно, с кем же я воевала в том сне?       Я потянулась на шелковых простынях. Огромная двуспальная кровать - роскошь, которой мне придется наслаждаться недолго. Сменила спальные шаровары на обтягивающие лосины, ох, как же в них жарко, но ничего не поделаешь, традиции. Обнаженным твое тело мог видеть только муж или мать, осматривающая тебя в день перед свадьбой.       Я надела голубую вуаль и непривычную просторную простынь, отдаленно напоминающую мужские туники в нашей стране, но не такую удобную. Это одеяние я начала носить пару месяцев назад. Так принято. Надо было привыкать к традиционному убранству замужних женщин, свадьба через месяц, ровно тогда, когда мне исполнится восемнадцать лет. Вдобавок синяк на скуле от побоев учениц со времени последней практики еще не зажил. На самом деле, глупая традиция, независимо, в богатой ты семье родилась или бедной, ты обязана уметь делать по дому все и даже больше, даже если в будущем за тебя это все будут делать слуги.       Вот так и в моей семье: обилие слуг, но несмотря на это раз в неделю я, как самая младшая и незамужняя, обязана выдраить со своими сверстницами все покои, от кухни до подвала. Практика, так сказать. Потом пойдет черед мыть покои Розы, Офелии, и Лианы, моих ровесниц и однокурсниц, и за дом каждой будем отвечать мы все.       Сегодня выходной. Я подбираю, пока никто не видит, свою одежду рукой, потому что без этого ходить становится вообще невозможно. Но у нас большой дом, просто огромный, с тремя этажами, и я могу вдоволь попрактиковаться в ходьбе и уборке. На третий этаж я почти никогда не заглядываю, там три комнаты моих старших братьев: Кемаля, Аниса и Али. Сейчас дома только Кемаль, Анис занялся торговлей специями, присоединившись к клану своей жены и возглавив его. Так получилось, что в ее семье не было сыновей, и кто-то должен был наследовать все накопленные богатства и торговые связи ее семьи. Теперь Анис живет на соседней улице, и мы с ним не виделись вот уже как шесть лет. Али находится на обучении в университете, он ненамного старше меня, но, в отличие от меня, ему не светит похоронить себя в браке сразу после совершеннолетия. Он обучается на центральной площади, и в университетском городке у него свое общежитие, куда он перебрался. Он ночует у нас, только если хочет поесть домашней еды, все же университетские служанки готовят не так вкусно.       На втором этаже раньше жили две мои сестры вместе со мной, но теперь они в доме своих мужей и наведываются к нам изредка. Об их браках я почти ничего не знаю, у них не принято разговаривать о своих мужьях, но обе они выглядят довольными и поглядывают на меня с легким презрением. Сегодня я их наверняка увижу, но вот не знаю, хочу ли.        Иду по коридору, увешанному разноцветными коврами из козьей шерсти, мельком осматриваю радужные витражные стекла, которые делают освещение в доме похожим на фантастическое. Иду мелкими шажками по коридору, спускаюсь по лестнице (как хорошо, что на ней недавно постелили ковры, с мраморного пола упасть в непривычной одежде - то еще удовольствие!) На первом этаже у нас гостиная, комната прислуги, кухня и спальня родителей в дальней части дома. Там же есть выход на террасу, чтобы любоваться закатом в саду.       Молчаливая мать осматривает меня, спустившуюся ко второму завтраку, но не говорит ни слова. В ее взгляде недовольство, но она его тщательно скрывает. Конечно, мама волнуется, месяц пролетит незаметно, а я еще позавчера не смогла убрать гостиную, а мой кекс с порошком орхидеи подгорел.       Я прячу глаза в пол и приземляюсь на подушку, путаясь в накидке. Исподлобья (еще и сутулюсь, вот несчастье!) поглядываю на окружающий мир.       На ковре расставлены чаши с виноградом и черносливом, грецкими орехами и печеньем из инжира. Мои замужние сестры глядят на меня скептически, их накрашенные черным углем глаза светятся в полумраке покоев. Женщинам следует находиться в полумраке, они молчаливые сокровища дома, призванные приносить радость мужчинам. Но в этот раз исключение, отец и братья тоже заходят в комнату. О, как же они отличаются от нас, спрятанных под бело-голубые необъятные простыни. Яркие шаровары, как у павлинов, переливаются бисером и блестящими шелковыми нитками, туники без рукавов оголяют мощные мышцы, вот кто стреляет из лука и мчится по степи, хотя бог знает, откуда в Квицинии степь. Их руки украшены росписью из хны, и это еще одно украшательство, которое нам не дозволено, разве что только в брачную ночь, чтобы показаться на ложе во всей красе. Они грузно приземлились на свои подушки. Отец прихлебнул из кружки черный, неразбавленный кофе, налитого расторопной служанкой.        - Она готова? – бодро и с улыбкой спрашивает отец.       Мать уклончиво качает головой. Сколько бы сыновей она ему ни родила, сколько приданого бы не принесли ее родители, без веской нужды ей говорить не дозволяется.       Кемаль, старший сын и гордость отца, бесцеремонно поднимает мне подбородок:       - А ну не сутулься! Хоть ты и неумеха, но наш род плодовит, и ты сможешь зачать наследников. А если муж попадется добрый, то не станет тебя колотить за смятую простыню. Только будь привлекательнее, а то всех отпугнешь. Еще есть шанс!       Ну да, ну да. Братик в своей грубоватой манере говорит правду. У меня есть шанс не быть служанкой в доме мужа, если я выйду за богатого. Может быть, отцу со своим будущим зятем удастся расширить торговые связи, и тогда у них все будет замечательно. Осталось только научить меня улыбаться. И спать поменьше, ведь в местных мужчинах так много животного голода, который нам придется удовлетворить.       Я несмело улыбнулась под вуалью.       - Что за гримаса? Оливия, чему ты ее учила? – взревел отец на среднюю сестру. Та, вот уже два года как замужем, не потеряла своей привлекательности после вторых родов и не думала умирать от третьих.       Сестрица язвительно улыбнулась:       - Заставь дурного молиться, так он себе…       Ну конечно, надо вспомнить ее уроки по этикету, которые она давала мне из благотворительности. Она учила меня грациозно приседать и улыбаться, черт возьми, постоянно улыбаться, даже когда на это совсем не было сил. У меня после ее уроков скулы сводило.       Я закрыла глаза и впервые решила при родных подумать о том, чего хочу на самом деле.       - Смотри, еще не все потеряно, - проговорил Кемаль, глядя на мою улыбку. – Оливия, не будь ты замужней, тебя бы поколотили за такую дерзость отцу.        Теперь главное было не засиять счастьем через вуаль, это было бы слишком на меня не похоже. Родные бы никогда не поверили, что я способна оценить такой подарок судьбы, как замужество.       Я и не собиралась. Я надумала побег.       Это было похоже на самоубийство, буквально и фигурально. Меня могли изнасиловать, продать в рабство, забросать камнями в назидание другим девчонкам, которые возомнили себя свободными. Но мне не давали покоя мои сны, ведь где-то, хоть даже во сне, я была свободна. Может же случиться так, что есть место и в реальности, где я смогу прожить счастливую жизнь?..       В этом месте меня ничего не держало. Смотрины начались еще год назад, Мои глаза красили черным углем, выщипывали брови и замазывали синяки на лице от побоев. Почему-то именно по лицу старались бить мои ровесницы, думали, что так больнее, или что тонна мазей моей мамы не способна скрыть следы от увечий?       Я сидела и потела под вуалью в окружении своих замужних сестер, братьев, отца и матери, когда в комнату заходил очередной претендент. И кто еще кого смотрел? Отец задавал вопросы о родословной жениха, о его благополучии, о планах на жизнь, а жених старался выкроить момент, чтобы получше разглядеть меня и понять, не калека ли, ведь так часто в нашей стране только в брачную ночь молодожены могли рассмотреть друг друга.       Мне не было интересно, за кого меня выдадут, за сына ли гильдии золотарей или за торговцев куркумой и шафраном, или, быть может, за отпрыском художников-портретистов. Для меня все выглядело как один и тот же кошмар, только лица мучителей менялись: да, может быть, если я буду молчать и мне не придется готовить, я стану его любимицей, эдакой домашней зверушкой, которую можно посещать пару раз в день для плотских утех и зачинать ей наследников. Для большего ведь женщины не годятся, не так ли? Но даже в этом случае моя жизнь мало похожа на мечту, а есть еще побои, если вдруг не понравятся мои яства, разрыв матки от неудачных родов и бесплодие, а то и смерть, и не ясно, что хуже: что с тобой разведутся и сочтут непригодной (вот тогда точно дорога в слуги) или болезненная смерть, в которой тебя никто не собирается поддержать.       Сейчас до предполагаемого кошмара остался месяц, и действительно следовало не спать. Менять привычки, потому что потом придется туго. У меня не было четкого плана, как поступать, я до последнего старалась укрыться от реальности в своих сладких и манящих снах, пока беда не стала подступать вплотную.       Я украла со стирки шаровары и тунику одного из своих братьев во время очередной практики. На дрожащих ногах прокралась в комнату, чуть не налетела на Оливию, которой приспичило прохлаждаться на балконе рядом с моей комнатой, но все же спрятала украденные тряпки. Мне посчастливилось, и в карманах было несколько монет, их я тут же сложила под ковер, каждый раз во время уборки перепрятывая.       Драгоценности у нас носили только замужние женщины, и то, чаще всего наедине с мужчиной. На людях показаться такой распутной (ношение украшений считалось распутством) было величайшим преступлением. Хуже было только заговорить с мужчиной.       Благо, некоторым из моих женихов во что бы то ни стало не хотелось жениться на калеке. Под любым предлогом они пытались заговорить со мной и так, чтобы никто не видел. Сначала я шарахалась от них, потому что была уверена, что меня за такое побьют камнями, но позже я решилась. Это был один из тех непродуманных шагов, которые в итоге приведут меня к гибели или к свободе, в зависимости, как на это посмотреть. Ох, моя бедная мама наверняка назвала бы меня проституткой, если бы узнала, что я творю. Я брала у мальчишек плату драгоценными камнями и монетами и показывала им в полумраке свое лицо. Они благодарили и молчали. Им было важнее знать, что не уродина, а что, не хромая и две руки на месте, было видно и под повязкой. А от сутулости и правда пришлось отучиваться, теперь эта привычка появляется у меня только от большого волнения, а давление всей толпы родственников та еще проблема.       Дальше нужна была информация. Это было еще сложнее, чем раздобыть денег, образование девушек в Квицинии заключалось в основном в поддержании порядка и чистоты, о грамотности мало кто заботился. Конечно, мы могли прочитать и подписать документы, если это было необходимо для помощи мужа. Теоретически. По факту никому не было интересно, чтобы женщина принимала участие в работе и важных решениях. Поэтому читать я хоть и умела, но раздобыть книги, чтобы практиковаться, у меня не было никакой возможности. Моя бедная цветущая страна. Как я люблю ее сады, ее магнолиевые деревья в цвету, ее сверкающие родниковой водой ручьи и величественные храмы, где молятся только на коленях и входят босиком. Она прекрасна, я без ума от ее еды и напитков, от пения птиц и звона ручьев, но для жизни она невыносима.       -В клетке птичка томится, ей полет не знаком. Вот и я словно птичка, в клетке я под замком. - напевала я в который раз. Интересно, откуда мне приходят слова этой песни?..       Все мы здесь птички в клетках, и выпускать нас никто не собирается, уж не знаю, кого в этом винить.       Мне требовался решительный шаг, чтобы узнать об этом мире хотя бы немного.       Мать привыкла, что я сплю по шестнадцать часов из двадцати восьми, и перестала интересоваться моей ночной жизнью, когда мне было еще двенадцать. Сейчас ворованные шаровары и лунные камни в подарок от сына городского писаря мне пригодились как нельзя кстати. Я заколола свои длинные волосы булавками так, чтобы подслеповатые учителя приняли меня за мальчишку, и отправилась в полумраке в ближайший храм.       Я шла по кипарисовой аллее, кроны деревьев слегка покачивались от ветра, мягкого, как пуховое одеяло. С сумерками изнуряющая жара исчезает и сменяется бархатной прохладой. Насладиться прогулкой, конечно же, не получалось. Прохладу любят все, и соседи, и родные. Я изо всех сил надеялась, что не налечу на какого-нибудь знакомого отца или служанку, идущую. с вечернего базара.       Дорога была недолгой, но страху я натерпелась. Перевязанная полоской ткани грудь потела и чесалась, я боялась, что булавки в волосах выскользнут или меня выдаст походка (женщин с детства учат ходить мелкими шажками, чтобы ни в коем случае не досаждать мужу), но все обошлось.       В сумерках я сбросила туфли на пороге храма, боясь, что кто-то заметит, что бисер на кожаных шнурках выдаст владелицу сандалий с потрохами. Села на колени, вспоминая, как мужчины заходят в храм (подглядывала за братом в детстве) и трижды коснулась лбом порога. После этого я бросила лунные камни в чашу для подаяний, как это принято.       Из темноты, опираясь на трость, вышел бледный мужчина с бородой.       Я уже воображала, как заговорю с ним, но меня отпихнул проходящий мимо мальчишка постарше и засеменил к учителю.       Я зашла в храм следом за ними и подошла к одной из колонн, которые поддерживают своды храма.       - Как тебя зовут, мальчик, - спросил церковный учитель.       - Ван, - просипел ломающийся мальчишеский голос.       - Откуда ты?       - Из Нилюфара       - Так ты местный? Странно, что твое имя звучит совсем иначе. Что же ты раньше не приходил на уроки по богословию?       - Мой отец хочет, чтобы я занимался плотничеством, а не уделял время фантазиям. - учитель еле заметно нахмурился. А я только годы спустя поняла, насколько это было дерзким - называть веру фантазиями. - Но сейчас он болен.       - Значит, тебе нужны не уроки, мой сын, а разумный совет, - ответил учитель. – В Квицинии нет хороших врачей, но медицина есть в Ситарии.       - Меди-ци-на? – задумчиво проговорила я и тут же зажала рот руками. Никто не должен узнать, что я подслушиваю. К тому же, кажется, про меня совсем забыли. Это что-то, связанное с потоком энергии Ци?       - Мне помогла медицина несколько лет назад, но, когда я приехал на родину, никто не хотел меня слушать. Тебе надо в Ситарию.       - Приходи завтра со своим отцом, я попробую вразумить его, что только сын может ему помочь. Ты мал, и без отца сейчас тебе будет трудно продолжить его дело…       Мальчишка ушел, и я постаралась незаметно прокрасться следом за ним.       -Мальчик, ты очень худой. Может быть, ты хочешь поужинать? У меня есть свежий ягненок, - дружелюбно предложил учитель.       Как хорошо, что уже вечер. Полумрак скрыл красные от стыда щеки и уши. Я сглотнула слюну. Девушка до свадьбы должна быть худой, поэтому нас прекращают кормить в пять вечера.       -Может быть, в следующий раз, - пролепетала я и попятилась к двери храма.       Так получилось, что я узнала о Ситарии. Стране, имя которой выглядит как пение натянутой струны, где есть загадочная меди-ци-на, которая избавляет людей от страданий.       Следующим шагом было узнать, как туда добраться.              Ты уже дома, тебе не надо никуда идти…       Я посмотрела вокруг и увидела только молочно-белый предрассветный туман, как будто на болотах, будто бы в месте, где цветут голубые васильки и солнечно-желтые одуванчики. Но в этот раз вокруг не было ничего, кроме всепоглощающего чувства, что я действительно дома.              - Если она нас так опозорит, заснув за столом, то о сотрудничестве с любыми знатными домами можно забыть, - говорит отец.       Я все еще в этой комнате, все еще месяц до моего совершеннолетия, а я никуда не сбежала. Разве что в свои мысли, которые потом превратились в полудрему. Или нет?        Отец и трое моих братьев уходят первыми. Моя мать настоящая героиня, многие умирают после третьих родов, а нас с сестрами шестеро. Служанки собираются убирать со стола недоеденные сладости, но мать останавливает их жестом. Мне ясно без слов, что в этот раз я снова должна проявить свои способности услужить. Я путаюсь в голубых простынях и падаю сразу как привстану. До чего же я неуклюжая. Старшая сестра, сжалившись, достает булавку с бантом, каким-то образом приколотую к гребню, и прикалывает мне ткань между ног, соорудив нечто наподобие шароваров. Да, спасибо, Камелия, так намного лучше. Без всякой грации я убираю еду на подготовленный поднос, заслужив несколько неодобрительных взглядов матери и язвительных средней сестры. Я должна сбежать во что бы то ни стало.        Ситария, что же ты за страна?..- думала я перед сном, но в своих снах видела все, что угодно, кроме, наверное, нее. Хвойные леса вместо наших родных кипарисов, я живу в избушке, полной тараканов и блох, посреди леса, подкармливаю пришлую бездомную кошку- трехцветку, а ко мне в гости приходят люди с водкой и сигаретами, и просят, чтобы я их вылечила. Но не так, как я представляю себе загадочную медицину, а танцами и заунывным пением, со взглядом в бездонное полное звезд небо и паром изо рта, потому что вот невидаль, на этой земле есть снег. Откуда я знаю, что это снег, ведь в Квицинии круглый год лето.       Мои дни проходят обычно. Я таскаю вещи из прачечной, волнуюсь каждый раз, как в первый. Когда наступает время практики, я боюсь, чтобы кто-то из ровесниц меня не заложил. Как-то раз я даже была на волоске от краха. Я украла только что высохший плед, и одногруппницы увидели, как я тащу куль ткани в свою комнату. Когда Лиана пожаловалась на мой произвол, я сказала, что стала мерзнуть в последнее время. Потом старательно поддерживала легенду для заглядывающей пожелать спокойной ночи матери, сама при этом обливаясь липким потом.       Узнать о Ситарии было необходимо, но я никак не могла придумать, как же это сделать. Снова спрашивать женихов? Но в последнее время их поток уменьшился, видимо, отец уже принял решение, кому же меня продать. Спросить брата? Но без дела мне разговаривать не принято, да и это был бы очень странный разговор.       Я снова стала много спать, потому что вынести тяжесть существования наяву было невыносимо. Все должно было быть ровно наоборот, я обязана была потерять сон, судорожно искать выход, биться головой о стену и молить бога о пощаде, но вместо этого я спала. Я видела сны о степи и свободе, о трупах, которые клюют вороны, но это кажется не ужасом, а освобождением от страданий. Значит, с телами воронов они взовьются в небо и станут невесомыми, разлетятся по всему миру и сольются с миром, и больше не будет этой боли, которая есть, всегда есть в этой жизни. Я просыпалась, засыпала вновь, а потом видела молочно-белую пелену, внутри которой не хотелось никуда идти и ни к чему стремиться.       Вот и последний день. Либо я уеду сегодня, либо никогда этого не сделаю. Как же страшно поднять ногу и начать первый шаг. Мама улыбается, она думает, что я готова к замужеству, настолько, насколько это возможно с моими талантами по хозяйству и внешностью. Сестры впервые за долгое время смотрят на меня с участием, каким-то даже сочувствием. Мне так хочется с ними поделиться своими страхами, своей идеей изменить жизнь. Я не украла ни одно из их венчальных драгоценных камней, почти не совершала преступлений, хотя как посмотреть, если бы они знали всю правду обо мне, они бы от меня отвернулись. Как можно помыслить о предательстве в стране, где вся культура строится на родственных взаимосвязях. Ну и пусть, что полноправными нам кажутся только мужчины, потом, десяток лет спустя, когда я буду разговаривать с соотечественниками, я буду понимать, что мужчины там тоже женятся против воли, а имидж похотливых смутьянов им приходится поддерживать вопреки собственным проблемам и желаниям. Наша страна — это большая тюрьма из устаревших обычаев, которые держат в плену всех, просто мы молчим об этом. Ужин в пять, но мне дают только чай с молоком и шафраном, говорят, завтра будет свадебный пир и желудок должен отдохнуть. Как жаль, я не наскребла никакой еды на потом, вот о чем я не подумала, все это время собирая одежду и утрамбовывая ее в кое-как сшитый рюкзак. Все мои заботы были о том, как этот рюкзак припрятать от слуг, чтобы не возникало вопросов.       Я поднимаюсь на шатающихся ногах в свою комнату. Надеюсь, никто не заметил моего страха. Мама меня сегодня уже осматривала, поэтому гостей не предвидится. Надо только дождаться темноты.       В комнату стучатся. К меня в панике колотится сердце, я прячу рюкзак под кровать.       Входит отец. Я смотрю на него широко распахнутыми в ужасе глазами. Я не знаю такой традиции, чтобы в ночь перед свадьбой в комнату к невесте приходил ее отец, что это все значит?       Но отец не выглядит грозным или раздосадованным, он садится на кровать и мягко прижимает меня к себе.       -Дочка, я тебя так понимаю. Но твой жених… Он сказал, что видел твое лицо до свадьбы…       О нет! Неужели кто-то проболтался! я поднимаю голову на отца, и у меня в глазах темнеет от ужаса.       -Не бойся, родная. Я обо всем позаботился. Никто об этом не узнает, и наша семья будет жить в чести и благополучии, как и было заведено…       Я закрываю глаза. Отец нежно гладит меня по спине, как когда-то в далеком детстве, как будто бы и не в моем даже детстве.              Мне кажется, что я в родных объятиях, и наконец-то все будет хорошо. Может быть, я даже смогу кататься на лошади и стрелять из лука, мне будет так хорошо! А папа меня понял, значит все будет еще лучше, чем раньше! Может быть, сейчас его надо спросить о… Не помню. Темно вокруг, и только голубой свет, как на болотах на рассвете или в горах, когда от солнца испаряется роса.              Первым делом я залезла в повозку, спрятавшись под сено. Я понятия не имела, куда она едет, но мужчина выглядел отдохнувшим. Может быть, мы проедем несколько дней. Тяжело без карты, а с братиком Кемалем не поговорить никак. Хотя папочка и говорил, что меня понимает, но вот родные объявили мне бойкот.       Спина болела страшно, рюкзак я впопыхах потеряла, воды я с собой так и не припрятала. Я продержалась полдня, а потом на ближайшей остановке скатилась со стога и побежала прочь под ругательства мужчины. Потом я увидела ее. Это уже позже я узнаю, что Квициния - очень маленькая страна, и до границы с Ситарией всего лишь полдня на повозке, а вот в Ситарию везут пограничные грузы, пряности и шелк, на огромных машинах, пыхтящих ядовитыми парами. Я проверила волосы: стрижены под мальчишку, и когда я успела это с собой проделать? Посмотрела на свои шаровары, утыканные колючками босоножки, и решительно направилась к ближайшему автомобилю. Может быть, девчонку во мне и разглядят, но я постараюсь, чтобы это было как можно позже.