Исследования ради

      Соулмейт — это высшая благодать, главная радость, которую человек может получить.       Рядом со своим человеком мир становится ярче, словно кто-то щедро окропил все вокруг свежими красками. Дышать становится легче, а вся мирская суета отходит на второй план.       Нигде в мире не найдется места теплее и уютнее, чем в объятиях соулмейта.       Люди, с раннего детства грезящие о встрече со своей родственной душой, готовы положить всю жизнь на ее поиски, даже если провести в объятиях друг друга будет суждено лишь мгновение.       Помимо всепоглощающего тепла, спокойствия и накатывающего счастья, никто не сможет сделать больнее, чем родственная душа.       Опрометчиво брошенные родственной душе слова, если человек верит в сказанное им, то на теле его соулмейта появляются глубокие порезы, со временем они заживут, но оставят шрамы, и ничто не может свести их.       Аль-Хайтам относился ко всеобщей помешанности на поисках своей половинки крайне скептически.       Не считая себя созданным для чего-то подобного, он был даже рад, что его соулмейт находился где-то далеко от него. Его разум был занят более важными проблемами и пытался сохранить необходимые знания, а не то, какие цветы любит какой-то человек. Он просто не видел смысла.       Аль-Хайтам предпочитал трезвость ума и холодный рассудок.       К тому же ему бы не хотелось, чтобы его соулмейтом случайно оказался кто-то вроде Кави — его соседа.       Кави человеком был неплохим, интересным, и ученый не мог отрицать некого влечения к нему.       Но были у него стороны, приводящие Аль-Хайтама в некое раздражение.       Кави упивался их спорами, жадно глотая каждое сказанное ему слово, чтобы тут же ощетиниться и с новой силой плеваться ядом в ученого.       Было в их перепалках что-то такое, что необъяснимо заставляло Аль-Хайтама снова, и снова, и снова встревать в споры с архитектором.       Они могли самозабвенно ругаться по несколько часов. И Аль-Хайтам в такие моменты фактически ненавидел его, он готов был самолично выкинуть Кави за дверь, но не делал этого.       Ругал его, тыкал носом, как нашкодившего котенка, в его недостатки, с завидной настойчивостью и уверенностью объясняя, где и почему тот не прав.       В такие моменты Аль-Хайтам чувствовал себя живым. Выплеснуть все, что накопилось, через их незамысловатые споры, чтобы потом выдохнуть и с чувством легкости больше не возвращаться к этой теме.       Кави никогда не говорил ему ничего.       Ругался с таким же запалом, что и сам ученый. Кави очень эмоционально жестикулировал, шипел и рычал на мужчину, но отчего-то Аль-Хайтам никогда не чувствовал настоящей злости в его словах.       Иногда их ссоры обрывались слишком резко, Кави просто сбегал от него, не показываясь ещё несколько часов.       Но один момент заставил Аль-Хайтама впервые прикусить язык и заставить себя замолчать.       — Если мозги не дают тебе придумать что-то остроумное, не выставляй себя еще большим кретином, — он поднял на архитектора глаза и впервые увидел боль, отразившуюся в его глазах, а на щеке Кави разошелся глубокий порез.       Кровь хлынула вниз по шее, пачкая ворот рубашки, Аль-Хайтам замолчал, растерянно смотря на появившийся на лице соседа порез. Рука автоматически потянулась к нему, но Кави отошел на шаг, отворачиваясь.       — Ты невозможный! Ненавижу тебя! — Кави скрылся за дверью, оставив после себя чувство недосказанности.       Аль-Хайтам хотел остановить его, извиниться. Дураком он не был, что это значит — понял сразу.             На его ладони красовался маленький, но глубокий порез, обжигая ученого одним своим видом.       Первая и единственная рана, которую на нем оставил его соулмейт.       Аль-Хайтам резко сел на стоявший неподалеку диван, во всю разглядывая свой порез.       Как такое возможно?       Это просто не должно быть так. Как при их постоянных ссорах, когда Кави кричал на него, ругая на чем свет стоит, на мужчине не было ни единой ранки.       Или…       Он просто не хотел его ранить.       Кави, этот эмоциональный, взбалмошный, немного эгоистичный и резкий человек не хотел его ранить.       Он не верил в свои слова. Каждый раз, ругая Аль-Хайтама, он не считал это правдой.       Ученый тяжело вздохнул, потирая виски. Аль-Хайтам не думал искать свою родственную душу. Найти своего соулмейта таким способом он не ожидал вообще.       Закрыв рукой глаза, Аль-Хайтам пытался понять, почему они оба такие идиоты.       Их ругань стала для него стилем общения, но он даже предположить не мог, что на деле он медленно, раз за разом истязал свою родственную душу.       Он так упорно старался опровергнуть связи соулмейтов, считал это не больше, чем излишне романтизированным продуктом чужих фантазий.       А оказалось, что судьба уже давно смеется над ним в голос, крича ему, какой же он идиот, что не замечал очевидного.       Его соулмейт рядом.       Та жизнь, что плескалась в теле Кави, переливаясь через границы, заряжала и его. Его смех, его ругань, его упреки. Он сам.       Он делал его живым.       Невзирая на старания ученого в том, чтобы каждый раз делать самый отрешенный взгляд, он вдыхал в него жизнь. Блеск чужих глаз давно нашел отклик в его собственных глазах.       — Я идиот.       Констатировать факт было неприятно, но с этим надо было что-то делать.       Встав на ноги, он хотел было пойти искать Кави, но где его сейчас найти?       Приняв решение, Аль-Хайтам сел обратно, пообещав самому себе не сдвинуться с места, пока не дождется свою родственную душу.

***

      Кави пришел домой глубоко за полночь. И, тихо войдя внутрь, с трудом разглядел в темноте комнаты знакомый силуэт.       Желание уйти от разговора было сильным, но желание остаться сильнее.       Аль-Хайтам медленно подошел к нему, заглядывая в глаза.       — Почему ты не сказал мне?       — Тебе это было не нужно.       На секунду повисло молчание, а затем раздался тяжелый, глубокий вздох.       — Тебе стоило-       — Что? Сказать тебе, что ты ранишь мою тушку почти каждую нашу ссору? Что ты так искренне ругал меня, что от этого моё тело рассекали порезы? Что я сам всерьез никогда не мог на тебя ругаться? Что я должен был-       — Прости меня, — он прервал его, и в комнате вновь повисла тишина.       Он столько думал, убил весь вечер на рефлексию, но все, на что его хватило, было «Прости меня»?       Каждое злое слово стало острым ножом в его руках, каждая ссора ранила его родственную душу, доселе дремавшая совесть душила его, заставляя утонуть в чувстве вины.       Кави молчал, и ученый впервые не знал, что ему сказать.       — Прости меня, — повторил он чуть тише, опуская голову.       Не было в нем больше ни капли неприязни. А была ли она вообще? Или Аль-Хайтам сам убедил себя в том, что они с Кави не похожи даже на друзей?       Ошибаться ведь нормально?       Напряженную атмосферу разрезает тихий смешок Кави и его теплая рука, сжавшая ладонь его глупого ученого.       — Ты невозможен, — шепчет он, и Аль-Хайтам чувствует, как напряжение тяжелым камнем валится с его плеч.       Это прощение?..       Ученый заглядывает ему в глаза, даже в темноте он видит искорки в глазах напротив, и в его груди иррационально учащается сердцебиение.       Он точно так же иррационально тянет ладонь к Кави и кладет ее на затылок соседа.       Они соприкасаются лбами, и ученый смеется.       Он абсолютно иррационально счастлив.       Оказывается, чтобы почувствовать себя живым, не обязательно ругаться с ним, доводя себя же до истощения.       Глупости про соулмейтов не поддаются объяснению, но чувствуя это на себе, отрицать становится бессмысленно.       Столько времени потрачено было на то, чтобы портить собственное счастье. Кави прав: он невозможен.       Щемящее чувство нежности и тепла переполняет, ощущение, будто сердце раненой птицей пытается вырваться из клетки его ребер.       Через секунду он чувствует сухие, немного обветренные губы на своих. В попытке ответить, он тянется к нему.       Кави видит, что этот идиот наконец-то понял собственные чувства, и его заодно тоже.       — Это значит, что я прощен?       — Это значит, что ты идиот.       Они оба смеются. Мужчина не чувствует боли, потому что ее нет.       — У тебя язык без костей, — беззлобно фыркает он, и Кави улыбается.       Аль-Хайтам смотрит на его лицо, едва-едва освещенное теми крохами света, что падают из-за окна, и натыкается взглядом на неровный рубец — напоминание о его точке невозврата.       Он чуть склоняется и мягко целует раненую щеку. Кави чувствует, он извиняется за свои необдуманные слова, за то, что так долго не замечал очевидного. Да за все извиняется.       А то, что происходит дальше, заставляет обоих замереть.       Уродливая, кривая рана затягивается, не оставляя даже следа.       — Как?.. Что?..       — Думаю, мне стоит изучить это явление. Может, мне удастся написать исследование на эту тему.       Кави замирает, отходя от шока и слишком серьезного тона мужчины.       — Это же не твой профиль, — архитектор смеется и видит улыбку своего собеседника.       — Это не значит, что я не смогу о нем написать.       Чего-чего, а чтобы оставленные порезами раны заживали от банального поцелуя, он еще нигде не слышал.       Быть может, никто и не пробовал, а может раненым словами не удавалось получить искренне желающий прощения поцелуй.       — Не хочешь провести небольшое исследование, — загоревшийся интересом ученый воспользовался удивленно распахнутым взглядом и с этой заминкой утащил Кави в сторону своей спальни, роняя опешившего архитектора на свою кровать.       — Что ты-       — Тихо, все ради науки, — с этими самыми словами он по-хозяйски расстегивает рубаху Кави и на секунду замирает. Белая, в свете луны ещё более бледная, кожа исчерчена шрамами и порезами разной давности.       Чувство вины напомнило о себе неприятным уколом где-то под лопаткой.       Он заприметил длинный, тонкий шрам, ведущий от ключицы к груди.       Кави задержал дыхание, когда почувствовал чужие губы на своем теле.       Этот слишком интимный сейчас жест вызвал волну дрожи во всем теле архитектора.       Кто вообще поверит, что это исследования ради?!       По шумному, удивленному вздоху Кави определил, что шрам исчез.       Слегка прохладные, немного грубые подушечки пальцев, почти завороженно, начали обводить каждый старый шрам.       Больше всего их было на груди.       И он целовал его, переплетая их пальцы, исступленно целовал его шрамы, оставленные им же самим.       Кави не успел понять, когда до сего момента невинные поцелуи нашли отклик внизу живота, наливая кровью его член.       Кави старался не шевельнуться лишний раз, чтобы не выдать свое положение.       Нежные, теплые и мягкие прикосновения губ в какой-то момент стали более голодными, жадными и мокрыми.       Кави не смог сдержать стон, когда ученый, зацеловав каждый его шрам, прикусил его сосок.       — Останови меня сейчас или пеняй на себя, — то, как низко, властно и требовательно прозвучал голос над его ухом, вызвало у Кави дополнительный табун мурашек.       Вместо отказа мужчина лишь запрокинул голову, открывая свою шею для изучения.       Аль-Хайтам разрешение принял мгновенно, жадно целуя подставленную шею, стаскивая все, что есть на теле его родственной души, и скидывая на пол.       Кави что-то невнятно бормотал себе под нос и, не желая в этом бормотании разбираться, Хайтам заткнул его своими губами.       Кави сдался без боя.       Аль-Хайтам, до сего не очень заинтересованный в плотских утехах, оказался захлестнут этой волной с головой, сам не ожидав от себя такого рвения, но утопая в желании принести Кави как можно больше удовольствия, он выласкивал тело архитектора, доводя того до судорог от наслаждения.       Стоило ему спуститься немного ниже и уделить внимание возбужденному члену, как Кави сорвался на крик.       Довольный получаемыми звуками, ученый с энтузиазмом вобрал его плоть глубже в рот.       Кави готов был поклясться, что умрет просто взорвавшись. Он запустил руку в волосы Аль-Хайтама, чуть оттягивая или наоборот пытаясь насадить глубже, за что получил весьма заслуженный укус.       Вскрикнув, Кави благополучно решил, что лучше терзать покрывало, чем волосы Аль-Хайтама.       Не прошло и пяти минут, как архитектор выгнулся дугой, изливаясь в рот ученого.       Размякший после оргазма, толком не способный соображать, он никак не ожидал, что его состоянием воспользуются. Он пропустил момент, когда ему раздвинули ноги, точно так же пропустил момент, когда чужие пальцы, смазанные чем-то холодным, уперлись в колечко мышц.       Опомнился он, только когда внутрь Аль-Хайтам ввел ему палец, и, пользуясь моментом, почти сразу ввел еще и второй. Кави подкинуло, и он слабо вцепился в его плечи.       — Ты уверен, что все это ради науки?       — Только ради нее.       Отвлекая очнувшегося архитектора, Аль-Хайтам старательно растягивал его. Собственный член уже болел от возбуждения, а мелькавшее в лунном свете лицо Кави доводило еще сильнее.       — Ты даже не представляешь, как тебе везет, — не будь у ученого хорошей выдержки, плюнул бы он на эту подготовку, желая поскорее оказаться внутри.       Но ранить его не хотелось.       Убедившись, что Кави готов, и только после этого он подтянул его поближе за бедра и столкнулся с напуганным взглядом.       Полувозбужденный, растрепанный, красный, со сбитым дыханием, его вторая половинка, его Кави, сжимал в дрожащих пальцах покрывало и почти с ужасом смотрел себе между ног, туда, где член ученого упирался в его зад, заставляя рефлекторно сжаться.       — Расслабься.       — Легко тебе говорить, не в тебя пытаются что-то засунуть… — его голос звучал растерянно, хрипло и немного надорвано.       — Не смотри.       — Замолчи!       — Расслабься, Кави.       — Молчи!       На уговоры сил почти не было, нужно было срочно разобраться со своим возбуждением.       Очередная попытка уговорить закончилась провалом.       Ученый зашипел, слегка кусая нижнюю губу Кави и перенимая все его внимание на себя. Целуя, выглаживая, лаская, Аль-Хайтам дождался, когда тот потеряет бдительность, и одним размашистым толчком вошел внутрь.       Кави ожидаемо сжался, задрожал и обиженно запричитал.       Успокаивать его долго не пришлось, а вот прорвавшееся желание говорить, пришлось затыкать поцелуями.       Теряя остатки самообладания, Аль-Хайтам все же сорвался. Сорвался на быстрые, глубокие толчки, немного грубоватые, но по счастливой случайности, так понравившиеся Кави.       Он не успел даже понять, что кончил. В голове стало пусто и легко-легко.       Надо обязательно написать работу по теме исчезновения порезов, оставленных соулмейтами.