Последний враг истребится

      Том Риддл был маской.       Она педантично патрулировала нижние этажи замка после отбоя, была любимицей Горация, падкого на редкие вещицы, вела беседы с однокурсниками, кто решил, что они приятели этой замечательной имитации студента. Он видел, что некоторые из них чувствовали то, что скрывается за маской, и, возможно, боялись, или, быть может, даже восхищались. Он видел, как многие, приятели или нет, но искали одобрения человека, что скрывался от всех.       Альбус всегда знал, что война и плохая жизнь могут сделать с человеком, а потому лишь беспокоился и наблюдал, как маска ходит по коридорам Хогвартса и вежливо улыбается профессорам, отвечает ему, но скрытая ненависть — к нему, или, возможно, ко всему живому — рубином оттеняет темные глаза юноши.        — …и вот я увидела два больших жёлтых глаза, — говорит призрак Миртл, завершая мучительно долгую, прерываемую громкими истериками, повесть о своей гибели. Казалось, будто после смерти девочка решила, что её незаконченным делом в мире живых было вволю настрадаться от слов Оливии Хорнби. Такое желание вызывало грустную сочувствующую улыбку, но Альбус хмурится.       Теория Тома Риддла была почти доказана, если бы не последнее всплывшее несоответствие: галлюциногенного эффекта действие яда акромантулов не вызывало.        — Скорость акромантулов всегда считалась почти феноменальной, особенно у более молодых особей, — говорит Том Риддл, — должно быть, он счёл девочку за лёгкую добычу и подобрался невероятно близко, чтобы отравить своим ядом. Этот яд не используется ни в каких зельях и до конца не изучен, потому что после него в большинстве случаев наступает либо мгновенная смерть, либо паралич.       Альбус хмурится ещё сильнее: казалось, будто Том Риддл очень хотел, чтобы дело было закрыто как можно скорее. Конечно, в представленной логике не было изъянов, но девочка бы наверняка почувствовала на себе вес акромантула, успела бы испугаться, попыталась бы что-то сделать — ведь особь, судя по воспоминаниям маски, была ещё совсем мала, — и тогда бы смерть оказалась совершенно другой.        — И вы утверждаете, что особью, с которой вы столкнулись, совершенно точно был акромантул? Никто ещё не видел их в Шотландии.        — Да, директор Диппет. Я обратил внимание на характерные щелчки, когда тот сбегал, вероятно, напуганный, а также было очевидно то, что Хагрид с акромантулом разговаривал, и тот ему отвечал, правда, слабо. Возможно, речь его была не до конца развита. Насколько я знаю, акромантулы — это единственный вид волшебных пауков, что способны понимать и воспроизводить человеческую речь.        — Том, ваша наблюдательность поражает! Без вас мы бы не смогли найти виновного в этом запутанном деле!        — Благодарю, профессор Слагхорн. Я был рад помочь. Скажите, директор, этого было бы достаточно, чтобы Хогвартс не закрывали? — Альбус замечает, как маска немного отступает: то, что было за ней, действительно беспокоилось о судьбе школы. Дамблдор прячет взгляд: именно из-за его бывшего друга тот не мог ступить в маггловский мир без страха, и ощущался чужой страх собственной ответственностью, от которой он отчаянно хотел бежать. — Всё же мне не удалось его… обезвредить.        — Вероятнее всего, — отвечает Армандо. — Рубеус Хагрид отправится в Азкабан, а я лично укреплю защиту замка, чтобы ни одна тварь из Запретного леса не посмела нападать на учеников.       Альбус морщится от слишком резкого «тварь» и произносит:        — Третьекурсника в Азкабан? Армандо, не слишком ли это жестоко? Я уверен, что здесь произошло недопонимание. Конечно, торговля яйцами акромантула — преступление, за которым должно следовать справедливое наказание, но за хранение живой особи, пусть и такое опасное, срока давать не должны. Да, мистер Хагрид больше нас всех, но он лишь ребёнок, а сомнений в том, что он не знал о последствиях, и быть не может! К тому же…        — Его дальнейшую судьбу решать суду, Альбус, а не нам.        — Армандо, ты забываешь о том, что версия событий может быть ещё одна, — говорит Альбус, — особенно, с учётом нового откровения девушки.        — Право, Альбус, разве всё уже не доказано? — произносит Гораций со смешком. — Я тоже хочу защитить своих студентов, но доходить до таких абсурдных предположений! — его голос взлетает на октаву, и Альбус глядит на коллегу, что не злится, а лишь потешается абсурдности его предыдущей гипотезы.        — У вас есть ещё одна теория? — интересуется Риддл, и Альбус замечает — или ему кажется, — как проблеск чего-то потустороннего багряно-красного блеском украшает застывшие маской тёмные глаза.       На мгновение ему становится жаль юношу, которому пришлось столкнуться с войной так близко; что жизнь в страхе так повлияла на маленького мальчика, что он когда-то встретил… Разумеется, он слышал о жестокости, с которой юный Том Риддл расправлялся со своими обидчиками, но это было даже в какой-то степени простительно и понятно: мальчик ещё не понимал, что можно поступать как-то иначе. Однако, замечает парадокс Альбус: сейчас маска знала о всех социальных нормах и вела себя им соответствующе. Что бы сейчас ни делал Риддл, он осознанно отвергал мораль.        — Да, Том, профессор Дамблдор предположил смехотворную теорию о том, что в школе завёлся василиск, — объясняет Гораций.       Альбус замечает, как за секунду маска разбивается вдребезги, а затем по осколкам самообладания собирается заново. Он прищуривается, а Гораций воспринимает внезапную мимику на лице Тома Риддла как удивление и ужас перед чудовищем.        — Ох, Том, не тревожься, конечно, никакого василиска здесь или же поблизости и быть не может! Армандо, Альбус, если мистер Риддл вам больше не нужен…       Альбус впервые за долгие годы даёт себе обещание: что обязательно постарается вытащить мистера Хагрида из того, что натворил Том Риддл.       В самом начале нового учебного года, после долгого — стараниями Альбуса — повторного расследования происшествия аврорами и процесса суда Рубеуса Хагрида, что всё же не оказался в Азкабане, Армандо объявляет о том, что имя Тома Риддла будет увековечено в памяти Хогвартса за выдающиеся заслуги перед школой. Альбус замечает, как тёмные глаза вновь встречают блики света от зачарованных свечей в Большом зале багрового оттенка пятнами в них, когда тот слышит новость об этом. Вероятно, Тому Риддлу не нравится его собственное имя, заключает Альбус; а маска пожимает руку Армандо и вежливо принимает награду.       Он не может не обращать внимания на глаза, таящие уродливость души человека за идеальной маской. Возможно, именно поэтому Воскрешающий камень, что был заточён в серебряном кольце, которое украшало руку Тома Риддла, он не заметил сразу.       Это был конец марта сорок четвёртого года, когда он, не пользуясь камнем, вдруг увидел перед собой лицо Арианы, точно совсем живое, а воздух застыл в горле, как и не покинувшая лёгкие мольба о прощении.       Он застыл: глаза тотчас стали стеклянными, словно кто-то поразил его заклятьем обездвиживания. Видение пропало спустя минуту, и он статуей наблюдал за тем, как Том Риддл по заданию применил частичную трансфигурацию на своём однокурснике.       — Что-то не так, профессор? — вежливо спрашивает маска, замечая его неотрывный взгляд на руку с палочкой.       Он пытается взять себя в руки и, сопровождая комплимент долгим пространным «гм», чтобы не выдать своего помешательства, произносит:       — Превосходный пример выполнения работы, мистер Риддл. Десять баллов Слизерину.       Тот вечер он проводит с жалостью к себе.       Воскрешающим камнем хотелось воспользоваться, а где-то глубоко проснулась память о собственном увлечении Дарами смерти и Геллертом.       Совесть и собственные убеждения находились в каком-то изменённом состоянии: хотелось встретиться с сестрой, но страх услышать правду о её смерти парализовал его, он будто наяву мог услышать её тихий робкий голос, искажённый справедливым гневом.       Впервые за долгие годы на глазах появляются слёзы.       Кольцо Тома Риддла становится одержимостью: он выискивает ладонь старосты школы в Большом зале, и взгляд его темнеет; наблюдает за всякими движениями кисти, что держит палочку на его занятиях и безукоризненно творит выдающееся волшебство.       Человек, что прячется за маской, начинает смотреть на него с кроваво-красной ненавистью с оттенком страха во взгляде, замечая его пристальное внимание к себе. Альбус не может остановить свою одержимость.       В момент, когда на летних каникулах объект его желания отсутствует, мысли становятся куда более опасными. Альбус понимает: он мог бы забрать Камень, как Геллерт, что похитил Старшую палочку у Грегоровича. Возможно, им удалось бы возобновить былую дружбу, избавиться от жестокости Геллерта. Возможно, думает Альбус, ему удалось бы исправить человека, что развязал войну. Геллерт всегда слушал его и мог услышать, иначе не смог бы так злиться на него, повышать голос и пылко спорить.       «Здравствуй, Геллерт», — появляется на пергаменте.       И тогда они — сильнейшие маги современности — смогли бы найти и третий Дар, оставленный потомку Певереллов. Они бы смогли возвыситься над остальными, над самой смертью, торжество гармонии и мира, утопии, что не смогла бы прийти в реальность без них.       Альбус откладывает перо в сторону и, поджимая губы, морщится от самого себя. Пергамент с недописанным посланием примирения остаётся лежать на его рабочем столе. Он не сжигает его в импульсивном порыве, как хотелось бы, чтобы помнить о том, кому собирался отправить письмо. Злость, которую он испытывал редко, уходит, и её место занимает печаль.       Жить с виной на душе было привычнее. И возможно, думает Альбус, однажды ему удалось бы с собой примириться, успокоившись кольцом сироты. И он знает: как покойная сестра останется лишь портретом в кабаке брата, надписью на гранитном камне в Годриковой Впадине, желанным призраком Дара Смерти, так и его мир с собой станет его погибелью.