***
Резким и холодным утром на город обрушивается ноябрь. Ярмарка закрывается, небо скрывается под серой непроглядной вуалью из угрюмых облаков, а Бомгю перестаёт появляться у братьев. Субин понимает ошибку. И понимает, что уже слишком поздно думать о том, что ни он, ни Ёнджун не сказали ему, что с окончанием ярмарки они вернутся в свою лавку на Лавандовой улице — недалеко от центра города и совсем рядом с жилым районом. Однако от этого понимания Бомгю чудесным образом в лавке не появится. Ёнджун начинает подозрительно коситься на Субина всякий раз, когда он бежит на работу с ним: раньше помочь и силком не затащить было, а теперь такие фокусы. — У тебя всё в порядке? — спрашивает старший спустя неделю серых ноябрьских будней, когда лавка вновь закрывается в привычном режиме, но Бомгю так и не появляется за прошедший день. — В полном, — отмахивается Субин, но Ёнджун на это только удручающе вздыхает. Его не проведёшь, и он в любом случае видит младшего насквозь. Заботливый брат из него в силу ведения семейных дел и управления лавкой в одиночестве, быть может, и никакой, но зато наблюдатель отменный. И все его наблюдения очень точно сходятся на том, что Субин каждый раз ждёт одного и того же незнакомца, не покупающего ничего, кроме клубники, и каждый день заканчивает без улыбки, так и не дождавшись. В очередной хмурый ноябрьский полдень Субин сдаётся и остаётся дома, отсыпаясь до обеда. Ёнджун пару раз звонит ему — убедиться, что всё нормально. Кроме этих звонков Субину делать нечего совершенно, и он нехотя выползает из дома, чтобы дойти до магазина и хотя бы купить что-нибудь к ужину, однако едва только оказывается на улице, как планы тут же идут крахом. Потому что, едва завернув за угол, он случайно врезается в какого-то парня с громким вскриком, а подняв голову, застывает на месте, потому что перед ним оказывается тот самый клубничный парень с ярмарки. — Простите пожалуйста, — бормочет Субин, тут же краснея от неловкости, и принимается сбивчиво бормотать ещё какие-то извинения, но Бомгю останавливает его, кладя руку на плечо. — Всё окей, ладно? Субин, кажется, если я правильно помню, — улыбается тот, и младший, поджав губы, быстро-быстро кивает. — Извините ещё раз, я не специально, правда… — Да брось ты извиняться, всё же в порядке, — отвечает Бомгю. Субин снова кивает, но тут же смущается, забыв, что хотел сказать что-то важное, и только молча наблюдает, как Бомгю с задумчивым видом достаёт из кармана пачку сигарет и прикуривает одну, глубоко затягиваясь и выдыхая клубы густого дыма, уносимого прочь порывами разыгравшегося не на шутку ветра. Чем-то они напоминают Субину облака в небе. Ему как-то не приходилось раньше наблюдать курящих рядом с собой, но его ничего не отталкивает, и он лишь завороженно следит взглядом за движениями тонких пальцев и выпускающими дым влажными губами. — У нас… У нас лавка на Лавандовой, — пискнув куда-то в шарф, натянутый до носа, говорит Субин. — Вы давно не заходили… Наверное, просто не нашли нас. — Не «вы», а «ты», — поправляет его Бомгю, откидываясь спиной на ярко-жёлтую стену дома и незаметно улыбаясь уголком губ с дёрнувшегося от его слов Субина. — Спасибо, что сказал. Я и правда не знал, как вас найти. Но справедливости ради должен сказать, что почти получилось: Лавандовую улицу и ещё парочку других я собирался проверить завтра. — Вы… То есть, ты… Искал нас? — удивлённо спрашивает Субин, а внутри что-то трепещет. — Я слишком полюбил вашу клубнику, — вздыхает Бомгю. — Хотя я думал, что сильнее клубнику в принципе любить вряд ли когда стану… На этот раз тихо смеётся Субин. — Наша, с семейной фермы, — улыбается он с гордостью, а на щеках всё так же пышет румянец, который разглядывает Бомгю, убирая с глаз мешающую длинную чёлку, которую безжалостно лохматит ветер. — Извини за вопрос, но… Не хочешь куда-нибудь пойти посидеть? — предлагает он, пряча замёрзшие руки в карманах куртки. — Очень холодно, но я бы ещё с тобой о чём-нибудь поговорил. — Я… Вообще, ну… Тут есть очень уютная кофейня, минут десять пешком, — с титаническим трудом выдавливает из себя Субин, чудом не путая слова и не запинаясь, и ещё несколько секунд вспоминает, как снова начать дышать и говорить. — Звучит идеально, — улыбается Бомгю, выкидывая докуренную сигарету. — Расскажешь мне о вашей ферме? Субин снова кивает и улыбается до ушей, наивно надеясь, что Бомгю этого не заметил. В кофейне оказывается восхитительный клубничный латте (кто бы сомневался, что Бомгю закажет кофе именно с этим сиропом) и так кстати разложенные по диванчикам тёплые пледы. Кутаться в них в хорошей компании оказывается очень приятно, а говорить обо всём подряд — ещё приятнее. Субин рассказывает Бомгю об их с братом лавке, где он пока только помогает, о ферме далеко за городом, где трудятся родители, и слушает случайные истории из жизни старшего, вспоминаемые совершенно спонтанно. Они заставляют Субина смеяться, а сам Бомгю снова смотрит с теплом во взгляде и улыбается. Потому что только один застенчивый солнечный мальчик заставляет его делать это действительно искренне. Но о том, что на самом деле давно разучился улыбаться, Бомгю пока помолчит. Как и о том, что скрывает за своей израненной усталой душой, так непохожей на чистую и светлую душу Субина.***
Появлению Бомгю в лавке на следующий день Ёнджун не удивляется от слова «совсем». Как, впрочем, и реакции до безобразия очевидного улыбчивого Субина, который болтает с ним о какой-то ерунде, а затем и вовсе убегает из лавки, оставив брата на полдня в одиночестве и недоумении. Но сомнения, которые мельком пролетают у него внутри, по итогу становятся напрасными. Для Бомгю Субин становится чем-то столь же ярким, недостижимым и нужным, что и хрупкий полумесяц высоко в небе для потерянного путника, освещающий ему дорогу. Меньше всего в жизни ему хотелось привязываться к кому-то снова; больше всего в жизни он теперь благодарит свою привязанность к Субину. Ирония свыше? Может быть. Но ему, откровенно говоря, без разницы. Потому что когда они в очередной раз встречаются на углу двух улиц в той самой кофейне, берут по стаканчику горячего клубничного латте и снова пешком бороздят город, Бомгю всё равно даже на то, что он опять забывает перчатки. Пальцы мёрзнут, и даже держать сигарету становится трудно, но это не имеет никакого значения, пока рядом, всё так же смущённо улыбаясь, идёт с ним рука об руку Субин. — Слушай, я всё спросить хотел… — вздыхает он, и Бомгю понимает, что последует точно какой-то неловкий вопрос. — Почему ты куришь? На несколько секунд воцаряется молчание, и Субин жалеет, что спросил. — Извини, просто… — Нет-нет, всё в порядке, — отмахивается Бомгю. — Просто тема такая… — запинается он, но не договаривает. — Ладно, в любом случае, криминального здесь ничего нет. Просто когда-то начал с горя, когда был ещё подростком, а потом понял, что это уже часть меня, от которой никак не получается избавиться. С клубникой, кстати, тоже жуткая зависимость, похлеще, чем от сигарет, — усмехается Бомгю, но Субин даже не улыбается — серьёзен, как никогда. — Хён… А ты хотел бы бросить? — интересуется он, пока Бомгю (какая ирония) докуривает очередную сигарету. — И да, и нет, — пожимает плечами тот. — И как раз это самое мерзкое. Мне это тупо нравится. — Мне тоже, если честно, — выдаёт Субин, заставляя Бомгю выронить сигарету и удивлённо уставиться на него. — Шутишь? — Да нет… Тебя это просто как-то дополняет, что ли, — задумчиво тянет Субин, глядя куда-то перед собой в одну точку и пряча румянец под шарфом, снова натягивая его до самых глаз. — Наверное, такие красивые люди, как ты, и курят тоже всегда красиво. Не думаю, что мне понравилось бы курить самому или видеть, как курит кто-то другой, но всё же то, как это делаешь ты, мне нравится. — Вот это поворот так поворот, — нервно усмехается Бомгю, отпивая кофе из крафтового стаканчика, пока Субин втихую пытается отдышаться из-за волнения от собственных слов. В воздухе всё ещё кружат остатки дыма, смешиваясь с паром от горячего кофе, и оба не без трепета вдыхают этот запах, затерявшись на одной из бесчисленных мощёных улочек города с разноцветными домами. Их обоих обнимает всё тот же холодный ноябрь, но почему-то впервые в этих объятиях становится по-настоящему тепло.***
— Нет, Субин, я не буду учить тебя курить, — отказывается Бомгю, самым наглым образом при этом выкуривая вторую сигарету подряд, пока они снова гуляют где-то в центре. — Мне твой брат голову откусит. — Да я не прошу учить, просто затяжку, — дуется Субин. Он, успешно вжившись в режим хитрой пятой точки и уже успев немного прощупать слабые места Бомгю, строит умилительную мордашку, но на старшего это не действует. — Ты говоришь мне это уже третий день, — издаёт Бомгю слабый смешок бессилия. — У тебя просто период такой, перебесишься и само пройдёт. Не повторяй моих ошибок молодости, ладно? — Можно подумать, ты такой старый, — цокает языком Субин, пользуясь секундной заминкой и воруя у Бомгю тлеющую сигарету. Он тут же пускается в бегство, шлёпая ботинками по влажному тротуару и огибая лужи, но Бомгю, ловко минуя их без особых манёвров, быстро настигает воришку и сгребает его в охапку со спины, обездвиживая. — Самый короткий побег в моей жизни, — смеётся Бомгю, отнимая сигарету у Субина из бойких ручонок. Тот уже по обыкновению покрывается румянцем из-за смущения и неловкости, а Бомгю только с умилением окидывает взглядом эту очаровательно розовеющую кожу, но пугается неожиданно появившегося желания коснуться её губами и оставить на ней след тепла от поцелуя. — Совет хочешь? — в шутку говорит Бомгю, силясь перевести тему хотя бы для порядка в собственной голове, пока свободной рукой поправляет младшему воротник куртки. — Когда убегаешь, не огибай лужи, а прыгай напрямик. — Ты всё равно меня догонишь, — бурчит Субин куда-то себе под нос. — Как насчёт попробовать? — Согласен, — отвечает Субин, глядя с лёгким прищуром и загоревшимся запалом. Однако он довольно быстро улетучивается: Бомгю всё же действительно оказывается быстрее. — Меньше заморочек, Субин, меньше, — радостно вопит Бомгю, наплевав на недогонки, которые они устроили. Вместо этого он хватает младшего за руку и, не сбавляя темпа, тащит за собой бегом по малолюдным улицам, на ходу перепрыгивая даже самые огромные лужи и слушая визги Субина. Тот, хоть ростом и вышел, всё же без конца чего-то опасается и сильно стесняется редких прохожих, но Бомгю, которому в голову ударило что-то сумасбродное, противиться всё равно бесполезно. Поэтому Субин просто сдаётся и несётся за ним следом, перемахивая через лужи. И пускай пару раз он влетает в воду ногой, по лицу всё же расплывается улыбка, а несдержанный смех сам вырывается на волю — точно так же, как и у Бомгю, который, в отличие от Субина, давно не ребёнок. И которому, в общем-то, это не мешает носиться по улицам, пугая прохожих, и летать над лужами. В конце концов, ему ж ещё не тридцать лет — всего каких-то двадцать восемь.***
Становится совершенно незаметным, как свидания плавно перетекают с тихих городских закоулков в маленькую, но уютную квартиру Бомгю. Однако и при таком раскладе что-то остаётся неизменным: их с Субином встречи всё ещё пахнут клубничным латте и горьким табаком. На улице холодает. Ноябрь всё ближе толкает к зиме остаток года, и во всех домах начинается сезон пледов и одеял. У Бомгю — его любимый, молочного цвета и с длинным ворсом, но когда его впервые видит Субин… Впрочем, не сильно-то Бомгю и обижается, что плед ему больше не принадлежит. Куда приятнее для него видеть маленький умиротворённый кулёк, оккупирующий раз за разом его кровать и слушающий вместе с ним на повторе диски Троя Сивана. Они оба оказались большими его ценителями, и зачастую Субин, приходя к Бомгю, в бог знает какой раз перебирал у него на полке коллекцию альбомов кумира и каждый раз восторгался, как в первый — пока старший, свергнутый с поста хозяина кровати и тёплого пледа, сидел на полу, опираясь на стену, выкуривал одну за другой свои тонкие горькие сигареты и ничуть не меньше восторгался с Субина — самый гармоничный круговорот восторга в природе. — Опять замёрзнешь, — ворчит младший, когда у Бомгю по рукам уже начинают бегать мурашки от сидения на холодном полу в тонкой одежде. Субин шуточно причитает, а затем привычно перебирается с мягкой кровати на пол к мёрзнущему Бомгю, подползает вплотную и закутывается в тёплый плед вместе с ним. Он делает это не всегда, но Бомгю ради этого жеста готов сидеть на полу хоть сутками. Да и много за что ещё готов, потому что Субин, конечно, жуткий интроверт, социофоб, скромняга и дальше по списку, но именно рядом с ним он меняется до неузнаваемости. Раскрывается, словно запечатанная книга, тайны которой больше узнать никому не дано, и позволяет видеть себя со стороны озорной и дурашливой, которая светит для Бомгю в окружающей его сердце темноте ещё ярче. — Хён? — выдыхает Субин тихо-тихо и совсем рядом, и Бомгю выныривает из потока своих мыслей, где регулярно тонет с головой, а порой — и целыми часами. — Да, кроха? — улыбается он, поднимая взгляд на младшего. Однако тут же замирает и бегло оглядывает Субина, сидящего неожиданно не под боком и не с головой на чужом плече, а меж ног Бомгю, устроив ладони у него на груди и глядя прямо в ошарашенно распахнутые глаза. Он не решается что-либо говорить — только смотрит долго и пронзительно, дышит почти панически и считает частоту ударов сердца под ладонями. — Бомгю, — ещё тише говорит Субин, опуская формальности, и смотрит снизу вверх большими блестящими глазами, где плещется глубоко на дне так старательно скрываемый страх. Бомгю смотрит в ответ практически не моргая, но и у него понемногу начинается паника, когда он ловит секундный взгляд Субина на свои губы. Эмоции у младшего на лице отражаются, как краски на холсте, и Бомгю они немного пугают. Он как-то даже не думал о чём-то подобном. И того, что Субин, жмурясь от смущения, потянется к нему ближе, он совершенно не ожидает. — Субин… — хрипло говорит Бомгю, мягко останавливая младшего за плечо ладонью. Тот вновь открывает глаза, но тут же жмурится ещё сильнее, встретившись со взглядом Бомгю, расстояние с которым сам же сократил почти до нуля. — Ты не… Не… Х… Хочешь… — запинается Субин на каждом слове, едва оставаясь в сознании от безумной неловкости происходящего и чувствуя, насколько сильно горит кожа на лице. — Дело не в этом, — шепчет Бомгю, зарываясь пальцами в волосы Субина и успокаивающе поглаживая, а затем, поколебавшись пару секунд, прижимается к его лбу своими губами и оставляет короткий, невесомый поцелуй, сравнимый с касанием крыльев бабочки. У Субина от произошедшего этих бабочек внутри тут же взлетают тысячи. — Тогда… В чём? — выдавливает он из себя, судорожно сжимая ткань футболки на чужой груди. — В поспешности и действиях на эмоциях, — вздыхает Бомгю, а голос так не кстати дрожит. В точности, как и сам Субин, продолжающий отчаянно держаться за футболку старшего, будто если он её отпустит — произойдёт конец света. — Т-ты… Ты ошибаешься, хён, — едва слышно шепчет он, собирает в кулак все остатки своей уверенности и всё же подаётся вперёд, целуя Бомгю прежде, чем тот успевает остановить его. Но всё, что в эту секунду проносится у старшего в голове — мысль о том, что тихоня и скромняга Субин порой очень неплохо умеет удивлять. На миг Бомгю задерживает дыхание, осознавая неотвратимость происходящего, а затем мягко отвечает на поцелуй. Субин от этого едва не вспыхивает и тут же безбожно сильно заливается краской. Бомгю чувствует, как младшего трясёт и как он изо всех сил пытается не подавать виду. Субин целуется жутко неуверенно и неумело, но Бомгю его не отталкивает, а просто берёт всё на себя и ведёт его сам — скользит по губам, слегка проходится по ним зубами и не может сдержать улыбки, когда Субин вздрагивает. Одной рукой Бомгю зарывается в его волосы, успокаивающе их перебирая, а второй обнимает за талию, прижимая ближе к себе, и чувствует его зашкаливающее сердцебиение. — Пр-рости, — дрожащим голосом шепчет Субин, отстранившись, чтобы отдышаться. — За что? — непонимающе спрашивает Бомгю. — Я, наверное, ужасно целуюсь, — выдыхает Субин, падая лбом на плечо Бомгю и пряча раскрасневшееся лицо. — Но ты такой красивый, хён… И вообще… Нет, может, мне и не стоило этого делать, и страшно, но мне так хотелось… Давно хочется, если честно. — Так откровенно говоришь, боже, — улыбается Бомгю. — Ты нисколько не ужасен, Субин. Мне понравилось. Поэтому можешь не волноваться, — говорит он совершенно спокойно (ну, разве что только с лёгким беззлобным смешком), снова зарываясь пальцами в чужие светлые пряди, и чувствует, как младший расслабляется от его слов и действий. — К тому же, всему и всегда можно научиться, если очень захочешь. — Научишь меня… Хён? — просит Субин, подняв голову с блестящим взглядом щенячьих глаз и очаровательно закусив губу. Бомгю тут же машет белым флагом, признавая, что это определённо выше его сил, и с судорожным вдохом срывается на ещё один поцелуй, куда глубже и настойчивее прошлого. Ничего не ожидавший Субин в ответ издаёт почти не слышный стон, и он вместе с его крошечным «хён» эхом звенит в ушах Бомгю, готового сойти с ума от того, каким жалобно-нуждающимся, просящим предстаёт перед ним младший. Нет, он никогда бы не смог ему отказать. Даже с пониманием того, что нагло своровал у Субина его первый поцелуй — хотя как раз это осознание точно теперь не уйдёт у Бомгю из мыслей. Субин же думать не может ни о чём совершенно: всё его сознание и весь мир, кажется, застыли в одном единственном человеке. В том, в которого он так безрассудно умудрился влюбиться и который так умело кружит голову, то целуя почти невинно, то покусывая и даже проскальзывая языком. Субин совсем не против, хотя по багровому лицу сразу не скажешь, и немного отвечает сам, пусть и целуется всего второй раз в жизни. — Хён… — тянет он и тяжело дышит, разомкнув горящие от поцелуя губы, пока Бомгю вопросительно кивает. — Не знаю, должен ли я сказать… Для меня это впервые, — шепчет Субин, стыдливо пряча лицо в шее Бомгю и чувствуя его успокаивающие поглаживания по спине. — И для меня это верх доверия, — отвечает он мягко и тихо в покрасневшее ушко. — Я не считаю себя тем, кто заслуживает подобного, но всё же так счастлив, что ты действительно сделал это. Сделал со мной, — говорит Бомгю, а у Субина уже слёзы к глазам подступают от переизбытка чувств, и он старательно их сдерживает, чтобы не расплакаться прямо сейчас. Вместо этого Субин снова неуверенно касается слегка распухшими губами губ Бомгю, чтобы он вновь заставил их гореть. На проигрывателе сменяется песня — включается Strawberries & Cigarettes, но так и остаётся незамеченной, потому что главные её фанаты слишком увлечены друг другом и не замечают не только любимой песни, но и всех оставшихся из включённого альбома, что идёт уже на второй круг, а к улицам за окном подступают сумерки.***
— Я принёс твой любимый латте, — с порога улыбается Субин, заваливаясь домой к Бомгю, пока тот ошарашенно наблюдает за происходящим. — Ты вроде сегодня весь день собирался в лавке брату помогать, — растерянно тянет Бомгю, но всё же радуется приходу младшего. — Он назвал меня влюблённым придурком и послал к тебе, сказал, что от меня всё равно толку ноль, — бормочет Субин смущённо, стаскивая шарф и куртку. — А что? Ты… Я тебе помешал? Не вовремя? — Ты всегда вовремя, — улыбается Бомгю, прижимая к себе Субина и согревая замёрзшие на улице губы поцелуем с терпким привкусом только что выкуренной сигареты. Субин плывёт от счастья и едва не разливает кофе в ослабевшей хватке дрожащих пальцев — прошло уже несколько дней с того вечера, когда они впервые поцеловались, но его всё ещё каждый раз потряхивает не на шутку. Когда-нибудь он привыкнет. — Раз уж ты здесь… Я сегодня собирался тортиком побаловаться, не хочешь приготовить его со мной? — предлагает Бомгю, пока они пьют уже такой привычный клубничный латте за небольшим кухонным столиком у окна. Субин, увлечённо таскающий овсяные печеньки с тарелки, замирает с одной из них в руке и широко распахивает глаза, глядя на старшего. — А можно? — Тебе можно абсолютно всё, кроха, — тепло улыбается Бомгю и треплет Субина по пушистым светлым волосам. Из-за них и своей чистейшей доброты он иногда напоминает Бомгю ангела. Кофе остаётся недопитым оттого, что Субин слишком воодушевляется идеей. Бомгю, смеясь, выкладывает из холодильника и маленьких кухонных шкафчиков необходимые продукты. Субин в это время по-тихому стаскивает его фартук. — Я мило выгляжу? — смущённо бормочет он, теребя на себе сиреневую мягкую ткань с оборками по низу и искоса глядя на Бомгю, пока у того едва кровь из носа не идёт от умиления. — Японский бог… — пищит он, дуя губы. — Ты просто невозможно очаровательный, — обречённо стонет Бомгю, обхватив щёчки Субина ладонями и порывисто целуя его в макушку. Субин издаёт что-то похожее на ультразвук и радуется, что Бомгю этого, кажется, не заметил. В большой миске они первым делом замешивают тесто для коржиков. Всё идёт хорошо, даже отлично, но когда дело доходит до муки, то ей вмиг оказывается засыпанным весь стол. Субин извиняется, не в силах сдержать тихие смешки, а Бомгю, делая вид, что обиделся, внезапно нападает на него, кидаясь мукой. Без бардака из-за этого не обходится: они убирают его, когда будущие коржи отправляются в духовку, а Бомгю умиляется тому, как Субин, высунув кончик языка, усердно оттирает повсюду белые следы. Приготовить крем оказывается проще. Однако проблемой становится тот факт, что Субину всё время хочется его попробовать, и Бомгю в конце концов сдаётся, а младший становится довольным, как кот, наевшийся сметаны. — Ты испачкался, чудо, — смеётся Бомгю. — Где? — спрашивает Субин, невинно хлопая ресницами с удивлённым взглядом. — Здесь, — выдыхает Бомгю ему в губы, целуя в уголок и слизывая каплю сливочного крема. — Это запрещённый приём! — визжит Субин, жмурясь и краснея от смущения, но Бомгю в ответ только перемещает ладонь на горящую щёку и целует снова, не давая ему времени возмущаться. — Нарушил, каюсь, — шепчет он, с трудом разрывая поцелуй. — На первый раз оправдан, — отвечает Субин, глупо улыбаясь с собственной шутки, а Бомгю тихо смеётся. Подоспевают коржи, из холодильника достаётся клубника. Пока Бомгю ловко орудует лопаточкой и собирает торт, пропитывая коржики клубничным соком, щедро покрывая всё кремом и добавляя ягоды, Субин сидит на столешнице и наблюдает в немом восхищении. Прямо на его глазах рождается безумно красивый тортик молочного цвета с ярко-красным слоем из клубники поверх, и его уже невыносимо сильно хочется попробовать, но Бомгю рушит его сладостные ожидания. — Через часик-другой будет готов, — говорит он, упрятав торт в холодильник, и где-то там же остаётся улыбка Субина. — Я уже надеялся покушать, — вздыхает тот, гипнотизируя дверцу холодильника. — Могу заказать нам что-нибудь на ужин, если хочешь, — предлагает Бомгю, подходя к младшему и обнимая его, а затем поднимает со столешницы и тащит в комнату. Субин даже не вскрикивает — просто замирает от неожиданности в его руках, а пульс становится чаще раза в три. — Хочу ттокпокки, — скромно просит он, снова завернувшись в плед и оккупировав кровать Бомгю. Тот с улыбкой кивает в ответ и несколько минут стучит по клавишам в телефоне, а уже через полчаса они оба уплетают любимые острые ттокпокки. Снова негромко играет фоном один из альбомов Троя Сивана. Одиноко горит в углу холодным светом белая лампа, еле освещая комнату под натиском заглядывающих в окно сумерек, и Субин вновь ощущает самое сильное тепло из всего, что он когда-либо получал от других. — Хён… — тихо зовёт он и тут же пересекается с вопросительным взглядом Бомгю. — Я тебе говорил, что… Что ты самый заботливый человек в этом мире? — почти шепчет Субин, очаровательно надувая слегка опухшие от острого соуса губы. — Нет, но… — отвечает Бомгю и на несколько секунд замолкает в попытке подобрать слова, весь запас которых предательски куда-то исчезает. — Но я безумно тронут и рад это слышать, кроха. Спасибо, — говорит он, а глаза отчего-то неожиданно становятся влажными. Это потому, что за рёбрами скребёт, пока сердце выводит на них изнутри надпись о том, как дорог и важен для него один маленький ангел по имени Субин. Но пока Бомгю витает где-то в облаках своих глубоких и местами меланхоличных мыслей, сумерки успевают перейти в ночь. Он даже не замечает, что Субин за это время, утомившись от приготовления торта, засыпает прямо с опустевшей тарелкой в руках, разомлевший от приятно согревающей остроты и тепла пушистого пледа. С нежной улыбкой Бомгю садится рядом, аккуратно убирает тарелку, получше закутывает младшего и укладывает его на подушку, а затем выключает проигрыватель, до сих пор тихо крутивший музыку. — Кажется, торт, которого ты так и не дождался, мы будем есть на завтрак, — шепчет Бомгю с бесшумным смехом и тяжело выдыхает. Дышится не так, как обычно, а взгляд намертво приковывается к беззаботно спящему Субину, который так забавно морщит нос во сне и периодически скромно улыбается самыми уголками губ. — Надеюсь, тебе снится что-то хорошее, моя маленькая радость, — снова еле слышно шепчет Бомгю, улыбаясь по-дурацки совсем, но абсолютно искренне. Однако тишину неожиданно прерывает вибрация телефона Субина, лежащего чуть поодаль на кровати. На экране под надписью «Ён-хён» светится его фотография с тем самым братом, что работает в лавке, и Бомгю, поколебавшись несколько секунд, снимает трубку. — Субин-а, где ты? — слышится негромкий, но несколько обеспокоенный голос Ёнджуна. — Ты не был в сети с двух часов и совсем не звонишь, у тебя всё в порядке? — Кхм, здравствуйте, это Бомгю, — отвечает он тихо, выйдя из комнаты на кухню. — Субин сейчас спит, но с ним всё хорошо. — Бомгю? — Голос меняется на удивлённый, за чем следует короткая пауза. — Ах, боже, — звучит с неловким смешком. — Надеюсь, он ничего не натворил… — Ни капли, — отвечает Бомгю с улыбкой. — Хорошо, — вздыхает Ёнджун с облегчением. — Он просто часто засыпает, когда сильно о чём-то волнуется. — Нет-нет, всё в порядке, — успокаивает его Бомгю. — Мы готовили торт и убирали кухню после атаки мукой и, наверное, он просто немножко устал, а потом уснул, наевшись и согревшись под пледом. — Это на него похоже, — смеётся Ёнджун и расслабленно выдыхает, хотя в голосе по-прежнему слышны тревожные нотки. — Вы о чём-то ещё переживаете, верно? — уточняет Бомгю. — Да не то чтобы, но… — вздыхает Ёнджун. — Не мог бы ты говорить на «ты»? — Да, конечно, — соглашается Бомгю. — Так что тебя ещё беспокоит? — Понимаешь, Субин, он… — запинается Ёнджун, подбирая слова. — Я боюсь, что он может поспешить в чём-то. — Можешь быть спокоен, — вкрадчиво говорит Бомгю, соображая, о чём речь, и сдерживает краткое «Уже», которое так и хочется ответить. — Он правда в полном порядке. Даже отобрал мою кровать и плед и выглядит самым очаровательным и счастливым спящим существом на свете. — Позаботься о нём, — кротко просит Ёнджун, и по голосу слышно, что он улыбается. — Не люблю лезть в чужие дела и не буду выпытывать, что между вами, но, в любом случае, ты хороший парень. Я рад, что ты у него есть. — Спасибо, — отвечает Бомгю, тоже улыбаясь. Ему доверяют. Теперь он точно не имеет права разочаровать или обидеть не только Субина, но и его брата, хотя и знает по себе, что не заслуживает всего этого. Но он определённо постарается.***
Торт наутро оказывается до невозможности вкусным. Субин довольно мычит и съедает аж три куска, запивая ароматным травяным чаем, который Бомгю всегда готовит сам по какому-то особому рецепту, но сам Бомгю в это утро улыбается и говорит меньше обычного. Субин замечает, но решает тему не поднимать. Вместо этого он поднимает из-за стола Бомгю и тащит его на улицу — проветриться. Ведь там впервые за весь ноябрь разноцветные дома и мощёные улочки залиты искрящимся солнцем, которое старшему так сильно напоминает Субин. До него впервые это доходит настолько ясно, когда они оказываются в едва греющих воздух лучах, что хочется опуститься на землю, свернуться калачиком и заплакать, но Бомгю только вымученно улыбается, силясь скрыть всё внутри и не выпускать наружу. — Ты хорошо спал? — тихо интересуется Субин, когда они сворачивают к парку недалеко от дома Бомгю. — Мне так неловко, что я занял твою кровать… — Всё хорошо, не волнуйся, — спокойно отвечает Бомгю, потрепав младшего по волосам. — С матрасом и одеялом потеплее на полу спать ничуть не хуже, чем на кровати. — Какое облегчение, — шумно выдыхает Субин, с чего Бомгю издаёт короткий бесшумный смешок. — Тебе когда-нибудь приходилось к кому-то привязываться? — ни с того ни с сего спрашивает он негромко, отводя взгляд куда-то вдаль, где сливаются в одно извилистые парковые дорожки. — Ну… — вздыхает Субин, тоже предпочитая не пересекаться взглядом, чтобы ненароком не умереть от смущения. — Наверное, к тебе? Бомгю резко останавливается. Он чуть опускает голову, всё ещё не глядя на Субина, и медленно моргает, словно ещё не проснулся. Затем всё так же молча и не глядя достаёт сигареты и закуривает, после чего наконец поворачивается к Субину. Взгляд Бомгю нечитаемый, и младшему впервые тревожно смотреть на него, потому что таким он его ещё не видел. — Мне жаль, — шёпотом произносит Бомгю, медленно выдыхая дым. Он качает головой и опускается на скамейку рядом, но не отрывает взгляда от Субина. — Жаль, что ты привязался к такому, как я. Ничего не понимающий Субин окончательно перестаёт понимать, что происходит. — Хён? — тоже шепчет он, садясь рядом и беря его за руку, хотя и покрывается от такого румянцем от шеи и до ушей. — Что-то случилось? — Я не заслуживаю такого, как ты, вот и всё, — вырывается у Бомгю с нервным смешком, за которым следуют несколько глубоких затяжек. — Впрочем, не бери в голову. Пойдём покормим голубей. И, словно ничего не произошло, он встаёт со скамейки, но только крепче сжимает руку Субина. Ведь как бы сильно Бомгю не отрицал свою привязанность к нему, он уже бесповоротно стал зависим от его тепла и нежности. — Не нужно больше говорить таких слов про себя, хён, — тихо просит Субин, идя следом и чувствуя сильную хватку на своей ладони, словно она — единственная нить надежды, за которую из последних сил цепляется отчаявшийся человек. И он даже не подозревает, насколько на самом деле прав. — Я постараюсь, — отвечает Бомгю, докуривая сигарету и избавляясь от неё. Субин в ответ тянет его к себе и обнимает столь же крепко, сколь крепкой была хватка на его руке. Бомгю не выдерживает и целует его — сначала в щёки и замёрзший нос, а потом и в искусанные губы с тонким слоем ванильного бальзама. Редкие прохожие бросают на них косые взгляды, проходя мимо. Зато голуби, которых они всё-таки позже кормят купленным в ларьке хлебом, смотрят лишь на их руки с остатками корки и мякиша. Им всё равно на то, кто кого любит и кто с кем целуется на улице — они просто клюют большие и маленькие кусочки и крошки хлеба, падающие на землю, и совершенно ни о чём не беспокоятся. Бомгю ловит себя на мысли, что в следующей жизни, если таковое существует, неплохо было бы переродиться голубем.***
Погода возвращается в свою привычную стезю серости и сырости. Лужи покрывают дороги и тротуары, словно язвы — больное тело, и безмолвно отражают унылое плачущее небо. Там, высоко-высоко, где-то за облаками, наверняка существует что-то высшее, что-то вроде самой судьбы, вершащей пути каждого шагающего по бренной земле. Так иногда думается скучающему Бомгю, пока он курит одна за другой свои нескончаемые сигареты с горьким сизым дымом. В те дни, когда Субина нет рядом, он не знает, о чём ещё думать, кроме этого светлого, самого светлого в мире человека, который почему-то достался ему — жалкому сгустку бесчувственности, угрюмости и серости. Такой же, как ноябрь и дым от сигарет. И, возможно, именно поэтому такие мысли особенно сильно настигают его в одиннадцатый по счёту месяц каждый год. Через пару дней Субин снова приходит к нему разбавить своим теплом холод от одиночества. Они смотрят какой-то старый фильм про любовь и джаз, название которого забывается буквально через минуту. Такое порой случается не только с фильмами — но и с книгами, музыкой и даже людьми. И Бомгю, на самом деле, твёрдо уверен, что он относится как раз к таким вот людям, и каждый день спрашивает себя, а не забыл ли его случайно Субин. Хотя, по его мнению, он и имел на это полное право — в конце концов, в мире полно людей куда более ярких, чем очередная посредственность по имени Бомгю. Во второй раз Субин засыпает у него дома, и Бомгю снова раскладывает себе постель на полу, но никак не может уснуть. Он садится у изголовья кровати, кладёт голову на край и долго смотрит на умиротворённое лицо младшего, и глаза отчего-то начинает щипать подступающими слезами. Перед ним — всего лишь спящий Субин, но Бомгю на миг кажется, что в нём заключён весь смысл его существования. Да, Бомгю привязывается к людям, но люди, увы, никогда не делают этого в ответ. И он не знает, что будет, когда Субин исчезнет из его жизни. — Хён? — звучит едва слышно, сонно, и Бомгю вздрагивает. — Ты не спишь? — Нет, — шепчет старший, продолжая скользить взглядом по лицу Субина. — Спи, кроха, я тоже сейчас лягу, — говорит он и оставляет невесомый поцелуй на лбу. — Ты из-за меня не спишь, — расстроенно тянет Субин, ёрзая под одеялом, а затем тянется к Бомгю и тащит его с пола к себе. — Залезай, ну, это же твоя кровать. — Я не позволю тебе спать на полу, — отнекивается тот. — А я и не буду… Просто ложись рядом со мной, — просит Субин дрожащим на последних словах голосом. Какое счастье, что в комнате темно, и Бомгю не увидит очередной румянец смущения на его лице. — Это не… — растерянно бормочет Бомгю, но в конце концов сдаётся настойчивости Субина — он действительно порой сильно удивляет. — Всё хорошо, — выдыхает Субин, прижимаясь к нему всем телом и обнимая поперёк груди, а Бомгю весь покрывается мурашками. — Ты такой тёплый. — А ты снова такой очаровательно прямолинейный, — улыбается Бомгю краем губ и не может сдержать тихого искреннего смешка — впервые за несколько дней. Субин едва слышно хихикает в ткань его футболки, пряча в ней лицо, и засыпает за считанные минуты, растворяясь в чужих объятиях. Бомгю же, обнимая его, как самое ценное, что у него есть, ещё какое-то время не спит, но в конце концов и ему удаётся провалиться в сон.***
Субин снова вынужденно пропадает с утра, наведываясь в лавку к брату. Едва только он уходит — Бомгю возвращается в кровать, где ещё совсем недавно спал Субин, и курит, глядя в серое небо за окном. Он и правда рад бы бросить, но не хочется. Привык. Так он просиживает полдня, отвлекаясь лишь на прочтение пары глав очередного романа Мураками, чьими книгами заставлена единственная полка на стене. Все они уже давно прочитаны, и Бомгю лишь временами перечитывает их — целиком или же, как сейчас, отдельные главы да маленькие рассказы. Когда к нему снова приходит Субин, то приносит с собой коробку клубники из лавки и удивляет этим Бомгю не меньше, чем собственным появлением. Он и не надеялся, что младший снова заглянет к нему сегодня. — Я вернулся, — говорит он со смущённой улыбкой, глядя из-под светлой чёлки, и у Бомгю что-то уже так знакомо скребёт внутри. — Я рад, — улыбается он и целует Субина, словно пытается убедиться, что он реален. По обыкновению Субин забирается на его кровать, но на этот раз уже вместе с Бомгю, хотя тот и сопротивляется. Они кормят друг друга клубникой, рассказывая о чём-то со школьных времён, и Бомгю не верится, что его ангел ещё так юн. Субину не верится, что Бомгю окончил школу аж десять лет назад, потому что говорит он обо всём так, будто это было только вчера. Возрастные границы для них обоих, кажется, давно стёрлись напрочь. — Strawberries & Cigarettes… — с улыбкой тянет Субин, услышав первые ноты любимой песни Троя, чья музыка так привычно звучит из проигрывателя, будто без неё дом Бомгю — совсем не его дом. — Потанцуем? — предлагает тот, соскакивая на пол и протягивая Субину руку. Кровь приливает к щекам, но он тут же соглашается и берёт Бомгю за руку. Он притягивает Субина к себе ближе, заставляя его задышать глубже и чаще, и кладёт ладонь на поясницу. В ответ Субин вцепляется пальцами Бомгю в плечо, чувствуя, как внутри всё взрывается, но оба успокаиваются, когда соприкасаются лбами и начинают медленно кружиться и покачиваться в такт музыке. — Давно хотел сказать, — шепчет Субин, глядя блестящими глазами, — эта песня… Она ассоциируется у меня с тобой. И каждый раз напоминает о тебе, когда ты не рядом, — улыбается он ярко и искренне, пусть и всё ещё смущённо. — Моя любимая песня, — с трепетом отвечает Бомгю. — Теперь, кажется, я буду любить её ещё больше. — Я тоже, — тихо смеётся Субин. Он чуть отстраняется и поднимает голову, а затем непривычно смело целует Бомгю. На ощупь он переплетает с ним пальцы свободных сцеплённых рук, поднимая их в этом замке к груди, ближе к сердцу. Всё вокруг теряет для него какой-либо смысл — существует только Бомгю и та разрушительная сила, что влечёт к нему просто непреодолимо. — Субин… — шепчет Бомгю, отстраняясь, когда поцелуй выходит за рамки приличия и клонится совсем в иную сторону. Младший его не слышит. Он лишь спускает руку с плеча Бомгю ему на грудь и ведёт по ней слишком требовательно для своего невинного вида. Под ладонью чувствуется учащённый стук сердца, и у него самого пульс подскакивает от того, как Бомгю реагирует на его прикосновения. Субин крепче сжимает его руку и прижимается так близко, что не остаётся места для воздуха, а дрожащая крошечная венка на чужой шее заставляет сдаться и прильнуть к ней губами, ощущая снова сбитый пульс. — Субин! — отчаянно выдыхает Бомгю, не выдерживая, когда младший подцепляет пальцами край его футболки и тянет за него. — Хён, — еле слышно отзывается Субин, отрываясь от напряжённой шеи и поднимая взгляд на старшего. — Что ты… Что ты делаешь, боже, — сдаётся Бомгю, вздыхая совсем обессиленно, и дрожащей рукой ведёт по спине Субина. — Ты против? — тяжело сглатывая, спрашивает тот, а внутри мерцает огонёк тревоги. — Нет, но тебе не кажется, что ты слегка… Торопишься? — осторожно говорит Бомгю, а у самого ком в горле. Он, если откровенно, сорвался бы уже давно, но не простил бы себе этого, и ему невыносимо тяжело об этом говорить, особенно в крайне взвинченном из-за действий Субина состоянии. — Я так… Просто чувствую? — отвечает Субин шёпотом с пылающими алыми щеками. — Ты не хочешь…? — Я не хочу, чтобы ты делал что-то, о чём потом будешь жалеть, — досадно вздыхает Бомгю, а голос предательски ломается в конце фразы. — Ты так ещё юн и невинен… Я не позволю себе перейти ту черту, за которой уже не будет шанса вернуться и что-то исправить. Субин молчит и переваривает услышанное, поджимая губы. Он вновь судорожно сжимает руку Бомгю, не желая выпускать её из своей (желательно, никогда), и долго смотрит в его глаза, что-то в них выискивая. И, кажется, находит. — Я хочу, хён, — едва не по слогам выговаривает Субин, но отчаянно старается не дать голосу сорваться. — Тебя, к тебе, с тобой… Да, чёрт, я хочу жалеть, но уже за этой чертой и в твоих объятиях. Бомгю с силой кусает губы, чтобы не дать эмоциям хлынуть неконтролируемым потоком. Дышится беспокойно, но тело и чувства напоминают о себе, и он им сдаётся. — Если ты действительно… — тихо тянет Бомгю, но Субин опережает даже его мысль. — Хочу, — выдыхает он отрывисто, вновь прижимаясь ближе. Бомгю обнимает его в ответ и настойчиво целует. Хаотично оглаживает руками спину, пока Субин зарывается в его волосы. Подхватывает под бёдра, заставляя его на миг удивлённо распахнуть глаза, и опускается на край кровати прямо с ним, сидящим на его коленях. — Ты безумно красивый, — шепчет Бомгю ему на ухо, слегка прикусывая за мочку, и покрывает поцелуями шею, опускаясь всё ниже. Субин тяжело дышит и безбожно краснеет, а когда всего в один миг оказывается без свитера, сердце, кажется, ненадолго и вовсе останавливается. — Так очаровательно смущаешься, — с улыбкой шепчет Бомгю, обжигая кожу под ключицей своим дыханием. Субин от происходящего дёргается и крепко вцепляется пальцами ему в плечи. Бомгю мягко убирает его руки, чтобы скинуть с себя футболку, и перед обоими предстаёт ни с чем не сравнимая картина. Субин, немного загнанно дыша, завороженно очерчивает взглядом чужое тело, а Бомгю с упоением наблюдает за меняющимися на его пылающем лице эмоциями и блеском в глазах. — Кажется, кто-то не такой уж и стеснительный, — шутит Бомгю и перекладывает Субина на кровать. Он нависает сверху и двигает коленом вперёд, ставя его меж ног Субина, и когда тот стыдливо сводит их, то тут же вспыхивает от смущения ещё больше. — Не суетись, — мягко говорит Бомгю, чувствуя, как напряжённо младший сжимает бёдрами его ногу. Он ослабляет хватку, пряча взгляд, но Бомгю это только на руку. Оставляя ещё одну цепочку поцелуев на шее, он полностью раздевает Субина, который к этому моменту готов сгореть до тла от стыда и смущения: он жмурится до боли в глазах и не находит сил даже посмотреть на старшего. — Субин-а, — шепчет Бомгю и настойчиво поднимает его голову пальцами за подбородок, заставляя посмотреть на него. — Хён, — издаёт он жалкий писк в ответ и поджимает губы. — Ты весь горишь, — улыбается Бомгю и проводит пальцами ему от щеки до ключицы. — Такой невинный, такой невообразимо красивый… Слова тонут в поцелуе, за которым отчаянно тянется Субин. Он тихо хнычет и борется с самим собой, хватаясь за Бомгю, чтобы успокоить собственное сознание, а сам Бомгю уже еле держится. Его с такого Субина уносит просто до невозможности. — Так смущаешься, но так возбуждён, — беззлобно усмехается Бомгю, смущая младшего ещё больше. — Ты стесняешься того, что выглядишь таким горячим, или своего желания? Субин снова шумно дышит и покрывается румянцем. Бомгю чувствует, как из-за него ему невыносимо тесно становится в белье. Однако когда Субин случайно его касается, то переступает через свою стеснительность и прогибается навстречу. Ему и стыдно, и неловко, но желание настолько сильно, что он только больше распаляется и от Бомгю, и от собственного смущения, в итоге вспыхивая и загораясь. Бомгю улыбается и отстраняется, чтобы снять с себя остатки одежды. Субин ловит новый приступ внутреннего пожара, когда он выуживает из-под кровати тюбик смазки и нависает над ним снова, опираясь на локоть. — Расслабься, — мягко говорит Бомгю, касаясь губами его щеки, и медленно погружается в него одним пальцем. Субин задерживает дыхание и жмурится с непривычки. Бомгю не спешит и растягивает его неторопливо и бережно, успокаивающе перебирая волосы и покрывая поцелуями пылающее лицо. Субину не страшно, но волнение не покидает до последнего, потому что он с трудом представляет в себе что-то покрупнее пальцев. — Говори, если что-то не так, хорошо? — просит Бомгю, когда Субин даёт ему понять, что готов. — Хорошо, — выдыхает он, прикрывая глаза на несколько секунд и дыша глубже, чтобы успокоиться. Бомгю входит легко, но Субин снова напрягается, и старший медленно надрачивает ему, старась отвлечь и дать к нему привыкнуть. — Я в порядке, — наконец шепчет Субин, кивая Бомгю, и он начинает двигаться. Непривычно — самое мягкое, что мог бы сказать Субин в этой ситуации, но когда Бомгю постепенно наращивает темп и входит в него быстрее и резче, то ни для слов, ни для мыслей места не остаётся. Субин теряется в ощущениях и то и дело прогибается Бомгю навстречу, заставляя его довольно ухмыляться и толкаться глубже, отчего уже Субину снова становится не по себе. В хорошем смысле. Первый стон Бомгю ловит в поцелуй. Возбуждение тут же накатывает с новой силой, и он двигается быстрее, разрывая поцелуй и выпрямляясь. Субин стонет ещё громче и забывает о своём смущении, когда видит, как блаженно улыбается Бомгю от этих развязных звуков, которые дополняет тихое хлюпанье смазки и шлепки тел друг об друга. Обоим дышать становится тяжелее. На лбу, шее и спине проступает испарина, и Субин чувствует редкие капли пота, падающие на него с длинных волос Бомгю, взмокших у лица. Младший держится совсем на грани, сжимая почти до боли чужие предплечья. Бомгю улавливает его чувства. Он понимает, что и сам уже едва ли протянет дольше, и вскоре теряет ритм, двигаясь совсем хаотично. Не продержавшись так и нескольких секунд, навстречу ему резко выгибается Субин, выкрикивая его имя срывающимся голосом, и кончает с сильной дрожью во всём теле. Он судорожно сжимает в себе Бомгю, и тот спешит выйти, но не успевает из-за Субина, крепко сцепившего ноги у него на пояснице, и изливается в него с долгим надрывным стоном, пока без сил не опускается на постель. — Прости, — тянет Бомгю, выходя из Субина и оставляя на его лбу мягкий невесомый поцелуй. — Не извиняйся, — шепчет тот с усталой улыбкой, находя ладонь старшего на ощупь и согревая её в своей. Бомгю улыбается в ответ, тянет к себе сжимающую его ладошку и с нежностью целует подушечки пальцев — один за другим, глядя в глаза и заставляя Субина медленно, но верно рассыпаться на молекулы и атомы.***
На пол падает из дрожащих рук один из сборников рассказов Мураками и на миг наполняет комнату коротким стуком. Тонкие пальцы уже рефлекторным до скрежета в зубах движением чиркают зажигалкой и высекают пламя, поджигающее сигарету, и огромное облако дыма вокруг Бомгю становится ещё больше. Субин ушёл от него наутро два дня назад, но уже тогда Бомгю еле сдерживался — стоило двери за младшим закрыться, как он в бессилии опустился на пол и закурил, позволяя слезам, боли и отчаянию выйти наружу, чего он не мог допустить рядом с Субином. То, чего он так боялся, достигло апогея — ноябрьская апатия и уныние окончательно загребли его в свои тиски, уличив момент, когда Бомгю позволил себе потерять бдительность и привязаться к Субину, из-за чего он и без того думает слишком много. Идёт уже третий день, как он практически ничего не ест и не пьёт, а на телефоне — несколько десятков пропущенных от Субина. Он приходил, и Бомгю даже порывался открыть дверь, но не мог найти в себе сил выйти к нему в таком состоянии. Сейчас он снова сидит на полу комнаты, где всегда сидел, пока Субин был у него на кровати, крутит всё того же Троя Сивана, избегая одной-единственной Strawberries & Cigarettes, и не может перестать курить. Сигареты — его единственный способ оставаться в реальности и в сознании, и пока он не преодолеет своё плачевное состояние — он не сможет курить меньше. Равно как и видеться с Субином. Однако у судьбы на то свои планы. Потому что в совершенно непримечательный час Бомгю неожиданно слышит щелчок входной двери. Он резко вскидывает голову на звук, и взгляд тут же сталкивается с Субином, взлохмаченным, вымотанным и тяжело дышащим. — Хён… У тебя открыто просто, и… Ты жив, господи, — дрожащим голосом произносит он, бросаясь к старшему, но тот мягко отталкивает его вытянутой рукой. — Я… Я в порядке, кроха, — давит из себя кривую улыбку Бомгю. — Но мне нужно побыть одному. Субин смотрит с болью во взгляде, но ничего не говорит. В ответ он только вздыхает и с тихим «хорошо» уходит, поджав губы. Бомгю паршиво осознавать, что младший страдает из-за него. По той же причине он и не хотел ставить его в известность — как показывает опыт, ни к чему хорошему это не приводит. Особенно, когда привязываешься и слишком доверяешь. Субин уходит от него со слезящимися глазами. На улице холодно, плакать было бы самой плохой идеей из возможных, и он упорно смаргивает слёзы и уходит в лавку к брату, прося загрузить его работой. Субин знает, что Ёнджун беспокоится о нём, но за что он ему благодарен больше всего — так это за отсутствие ненужных вопросов. Субин тоже ни о чём не хочет говорить. Ни о том, что случилось, ни о причинах своего разбитого вида, ни о чувствах, которые испытывает. Они, одно другого хуже, уже третий день безжалостно разъедают его изнутри, но главное, что мешает вдохнуть спокойно — Субин не может перестать винить в происходящем себя. Ему всё кажется, что он сделал что-то не так и теперь он же должен всё исправить, однако к вечеру неожиданно приходит короткая смс от Бомгю, словно почувствовавшего его переживания.На случай, если вдруг подумаешь, что всё из-за тебя: твоей вины тут нет. Ты не при чём, виноват исключительно ноябрь и мои дурные тараканы в голове.
Субин перечитывает его раз пять, когда получает, и ещё около двадцати раз за весь следующий день, который снова проходит, словно в затмении. Субин не вмешивается, не донимает и не навязывается. Бомгю сказал, что ему нужно побыть одному, и он его понимает, как никто. Если ему нужно, Субин готов ждать столько, сколько потребуется. Больно только от одного — когда привязываешься так сильно, расставаться даже на несколько часов становится слишком тяжело, не говоря уже о целых днях. И Субин безумно хотел бы быть рядом с Бомгю, чтобы если и не помочь, то хотя бы выслушать всё то, что он чувствует, но вынужден только ждать.***
Очередное ноябрьское утро начинается всё так же уныло, как и обычно. Безвкусный кофе, какая-то серая быстрорастворимая каша и кусок хлеба. Субин ест и собирается, словно на автомате, но когда выходит на улицу следом за братом, то замирает в неверии: с неба одна за другой опускаются пушистые белые снежинки, укрывая улочки белоснежным одеялом, словно перелистывая страницу альбома и открывая новый, чистый лист, предоставляя его полёту чужой фантазии. Снег достаёт до сердца Субина, укрывая что-то и там, и ему становится немного спокойнее — так обычно себя чувствует человек, когда начинает понимать, что для него уготован в чём-то неизбежно счастливый исход. Рабочий день проходит всё так же обыденно, но в этот раз Субин чаще отбегает к окну, чтобы понаблюдать за умиротворяющим снегопадом — первым в этом году. Работа, как и всегда, кончается для него рано, и Субин, оставив Ёнджуна, уходит из лавки в последний час света, после которого начнёт темнеть. Свежий снег тихо, но приятно хрустит под ногами. Улицы преображаются, и Субин невольно вспоминает те моменты с Бомгю, когда они гуляли по ним вдвоём, разговаривали и пили клубничный латте. Тогда Субин ещё даже представить не мог, во что всё в итоге превратится. Неторопливо он проходит Лавандовую улицу и сворачивает с неё, разглядывая рассеянным взором дома вокруг, но останавливается прямо на углу: там, чуть дальше, посреди дороги точно так же замер, ссутулившись, Бомгю. Субин не успевает понять, как его ноги срываются с места. Он не осознаёт, как летит сломя голову вперёд, и только когда опрокидывает Бомгю на снег, сжимая его в крепких объятиях, возвращается в здравомыслящее состояние. — Хён, пожалуйста, не уходи, — умоляет Субин, утыкаясь холодным носом в щёку старшего и вцепляясь в рукав его куртки. — Побудь немного со мной, Бомгю. Пожалуйста… Бомгю не отвечает. Он тихо шмыгает носом, поворачивается набок и обнимает Субина, давая понять, что рядом, пока сам молчаливо собирает искорки тепла внутри от обращения к нему по имени. — Я не знаю, что у тебя случилось, но… Я могу чем-то тебе помочь? — осторожно спрашивает Субин. Бомгю горько усмехается. — Ты уже мне помог, кроха. Больше, чем кто-либо, и сильнее, чем это возможно, — отвечает он, поглаживая уже такие родные слегка взлохмаченные светлые пряди. — Но чем? — изумляется Субин, удивлённо моргая. — Тем, что ты есть, — улыбается Бомгю. — Тем, что отпустил ненадолго и не ушёл, а дождался. — А могло быть иначе? — спрашивает Субин, не представляя себе какого-то иного исхода. — Могло, и было, — грустно вздыхает Бомгю. — Знаешь… Я далеко не тот, кем кажусь. Может быть, со стороны я чаще всего выгляжу обычным беспроблемным человеком, порой спокойным, а порой дурашливым, но это лишь вершина айсберга. Я далеко не самый хороший парень, каким считаете меня вы с братом, и даже с тобой я слишком часто загонялся тем, что не заслуживаю тебя, юного ангела во плоти. Не может такой убитый жизнью и предательствами грубиян и сухарь с пагубной привычкой дать тебе что-то хорошее, не может такой, как ты, добровольно остаться со мной… — Но я остался, — тихо добавляет Субин, и Бомгю моргает чаще, чтобы не расплакаться. — Именно это и выбило меня из колеи. Диссонанс, понимаешь? — всхлипывая, говорит старший. — Я привык к боли и одиночеству. С пятнадцати лет мной кидаются, как ни попадя, а я всегда хотел просто быть любимым. Тогда не стало моих родителей, и мне очень недоставало простой человеческой любви и заботы. Но меня лишь считали дефектным и шарахались, узнавая о том, что к девушкам я равнодушен. Друзья исчезали один за другим, словно крысы с тонущего корабля, понимая, что я стал нуждаться в большем количестве поддержки. Они не хотели брать на себя роль спасателя, но я, в общем-то, и не просил: мне было бы достаточно просто их присутствия в жизни, но и этого я лишился. Начал курить. Какое-то время давился алкоголем, но быстро опротивело, и больше я никогда не пил. А вот с парнями… У меня были отношения, и не раз, я не стану это скрывать. Но все они так или иначе сводились к тому, что меня бросали самым жестоким образом: тогда, когда были больше всего нужны, — вздыхает Бомгю, перевернувшись на спину и глядя в небо, полное ослепительно белых точек, опускающихся вниз. — Даже если ты псих с расстройствами, я тебя бросать не собираюсь, — шутит Субин, но говорит это довольно серьёзным тоном, и крепко берёт Бомгю за руку. — Не совсем, — смеётся он в ответ, сжимая тёплую ладошку младшего. — Просто каждый год на меня нападает в ноябре что-то вроде тяжёлой депрессии, апатии и уныния, с которыми я ничего не могу сделать. Я иногда проваливаюсь в какие-то свои мысленные глубины, где могу порой торчать целыми часами, но всегда возвращаюсь обратно, однако в ноябре эта система даёт сбой. Что бы я ни делал, я не могу одолеть собственные навязчивые мысли самых тёмных оттенков, и всё, что мне остаётся в такие дни — курить, чтобы окончательно не свихнуться, и ждать снега, который прогоняет угрюмый ноябрь прочь, а заодно, как бы прискорбно ни звучало, прогонял и всех моих прошлых парней, которые не хотели ждать возвращения в реальность поехавшего кукухой. Но знаешь… После того, как ты тогда пришёл, мне немного всё-таки полегчало, — тянет Бомгю смягчившимся голосом. — Я смог настрочить тебе сообщение, а после даже умудрился что-то съесть, и это, поверь, целое событие. А потом… Потом выпал снег, и я знал, что он расстелет передо мной дорогу к тебе. Поэтому я сейчас и здесь. — Бомгю… Хён… — всхлипывает уже Субин, тронутый тем, что Бомгю смог рассказать ему о том, что его тревожит. — Я тоже почувствовал… Сегодня утром. Как-то спокойнее стало, будто уверен был, что всё обязательно разрешится. — Если ты в этом уверен, то я, пожалуй, тебе поверю, — тихо говорит Бомгю, глядя на Субина с вселенской благодарностью. — Тогда поверить бы ещё в то, что мы сможем дойти до дома и не отдать концы по дороге от холода… — тянет тот с неловкой улыбкой, уже прилично замёрзнув от лежания на снегу. — Пойдём ко мне, я заварю нам чай. И в ту самую минуту, когда холодная от улицы одежда остаётся забытой в прихожей, а руки греются о кружку дымящегося травяного чая, приготовленного Бомгю, беспокойство окончательно отступает у обоих. Субин снова сидит, закутавшись в плед старшего, а Бомгю всё так же смотрит на него, как на самое ценное сокровище. Он всегда был для него недосягаем, как луна в высоком тёмном небе, которая лишь освещает путь. Субин светил и до сих пор светит подобно ей — никто не сравнится с ним в этой яркости, даже настоящие луна и солнце. Но только сейчас Бомгю понимает, что он на самом деле всегда был куда ближе, чем ему казалось. — Хён, — тихо зовёт Субин, на миг опуская взгляд на кружку с чаем. — Знаешь, ты говорил, что тебе нравится моя прямолинейность… Так вот, я, вроде как, забыл сказать тебе самое важное, — бормочет он, смущённо улыбаясь. — Я, кажется, в тебя влюбился. Давно, и, ну… Совсем бесповоротно. Бомгю только с улыбкой качает головой, отпивая чай из кружки. — Субин, Субин, — вздыхает он, ставя кружку на стол. — Я никогда не говорил, что ты мне нравишься. И твои чувства… Они вполне могли оказаться иллюзией, лишь увлечением или вроде того, ведь в твоём возрасте влюбиться порой даже слишком легко, особенно, если тебе никогда ещё не разбивали сердце. Но знаешь… Сам-то я как раз и не понял, что не только безумно привязался, но и до дрожи полюбил тебя. И точно не хочу становиться причиной трещин в твоём чистом и невинном плюшевом сердце, — с грустью говорит Бомгю, положив ладонь на щёку Субина и поглаживая кожу подушечкой большого пальца. — Поэтому я ничего не могу тебе обещать. Не могу обещать, что буду принцем на белом коне, не могу обещать, что брошу курить или начну читать книги, равно как и не могу обещать, что по щелчку пальцев уберу свои загоны, но… — Я готов к этому, — спокойно отвечает Субин, снова опережая мысли Бомгю до того, как он произносит их вслух. — Ты — не идеал, но не это ли прекрасно в каждом человеке? И какая разница, сколько у этого человека недостатков, если ты его любишь? — Просто жизнь учила меня совсем иному, — горько говорит Бомгю. — Учиться никогда не поздно, — улыбается ему Субин и оставляет на его щеке парочку коротких поцелуев. — Тем более, что… Я подумал, что было бы здорово пожить у тебя какое-то время, если ты… Как бы, ну, не против. — Шутишь? — Неверящим взглядом смотрит Бомгю. — Нет, — смеётся Субин, а щёки снова предательски розовеют. — Если хочешь, я перееду к тебе. На время или насовсем. Бомгю вместо ответа сгребает младшего к себе в объятия, усаживая на колени. — Я люблю тебя, — шепчет он Субину куда-то в шею, и тот звонко смеётся от щекотки. — И никогда не смогу передать словами, как сильно тебе благодарен. — Мне достаточно и этих слов, — отвечает Субин, поднимая свою кружку с чаем. — А теперь давай попрощаемся с твоим угрюмым ноябрём, но уже не до следующего года, а навсегда, — торжественно говорит он. — Потому что я его к тебе пускать больше точно не собираюсь. Бомгю, не стыдясь, утирает предательски скатившуюся по щеке слезинку. Он поднимает свою кружку и чокается ей с Субином, отпивая вместе с ним согревающий травяной настой, а за окном всё так же продолжает падать тихий, невесомый снег, укрывая чистым одеялом спокойствия не только улицы и дома, но и две ранимые, любящие души, нашедшие друг друга в ноябре, холоду и серости которого больше не будет места в их маленькой уютной жизни. Потому что оба теперь любимы и им есть, кого любить, а значит, даже в самые тёмные и безлунные ночи их путь отныне всегда будет подсвечен их же чувствами.