***
Кавех бормотал себе под нос. Он постукивал ногтями по столу и качал ногой, обутой в домашнюю остроносую туфлю. Хайтам находил все три эти привычки крайне раздражающими, но молчал. Он полагал, что предвзят – иногда Хайтама раздражало даже то, как Кавех дышит. Тот вытащил ручку из волос, нахмурился, громко чиркнув в пергаменте. Хайтам демонстративно вздохнул. Кавех в ответ скорчился, как сухофрукт, его брови зазмеились. Он указал на Хайтама кончиком пера и заявил: – Эти твои вздохи ужасно бесят. Утро ничем не отличалось от остальных: благоухали падисары, чирикали сумеречные птицы, Хайтам держал себя в руках. Даже если он разобьет о голову Кавеха глиняный кувшин, тот все равно никуда не денется. А новый кувшин будет куплен за его, Хайтама, счет.***
Обыденность этого утра подсветила давно назревший вопрос. Хайтам думал над ним, с преувеличенной концентрацией уставившись в книгу. Студенты в Доме Даэны ходили на цыпочках вокруг него, опасаясь прервать важные измышления господина секретаря. Прерывать было что: Хайтам не мог найти ответа. Вертел и так, и эдак. Примерял мысленный образ Кавеха на каждую комнату своего жилища: вот эта заноза расставляет в гостиной благовония, от которых Хайтам чихает еще неделю. Вот она же элегантным движением кисти опрокидывает подсвечник на единственную его выходную тунику. Вот Кавех скандалит из-за ерунды (в седьмой раз забыл оставить запасной ключ – с кем не бывает), вот он же едва не плачет над разложенными по всей кухне чертежами (не смей сейчас даже заикаться о завтраке, негодяй!). Все мыслительные усилия сводились к единственному вопросу: почему Кавех все еще с ним живет? Хайтам не находил причин. Он мог выгнать Кавеха хоть сегодня вечером, и во всем Сумеру (да даже во всем Тейвате) не нашлось бы того, что смогло бы ему помешать. Жалость? Оставьте нытикам. Альтруизм – рохлям; милосердие – святым, а желание сохранить дружбу – тем, кто с Кавехом не знаком. Хайтам имел на это полное право. Дом был его, аренду Кавех не платил, договорились они лишь на словах, на улице тот при своем широком круге и изящном, как випарис, лице не останется. Покричит, поплещет желчью, обненавидит Хайтама с ног до головы, но, может, даже простит. Ведь пользы от Кавеха – никакой. То, что он готовит, требуется соскребать с противня. Метлу он брал в руки единожды: чтобы огреть ею Хайтама в ссоре. Тратил уйму моры на безделицы (хотя тот инадзумский сервиз Хайтаму нравился) и не зарабатывал ни копейки. Строки его расходов не влезали ни на один пергамент. Чего стоят мыла, чернила, заколки! О, эти заколки. Не у каждой барышни такое количество. Хайтам находил их везде: в карманах своего халата, в посуде, среди книжных страниц, – Кавех иногда снимал с прически одну, другую и использовал как закладки – Хайтам бы не удивился, если бы однажды нашел эти нелепые заколки и у себя в волосах. Кавех божился, что однажды вернет Хайтаму все с процентами, но тот не верил. Отмахивался, как от мухи или опостылевшей жены. Жены! Вот до чего дошли его мысли! Хайтам с раздражением захлопнул книгу. Кавех слишком плотно сросся с его бытом. Хайтам бы не допустил этого сращивания, если бы знал, что жить с Кавехом, все равно, что впустить к себе в дом ришболанда. Тот тоже выглядит грациозно, мордой напоминает кошку, но пасть открывает, только чтобы кусаться. Ведь ладно, если бы с Кавехом было приятно беседовать! Опустим бытовой… бандитизм. Но Кавех был невозможен. Чаще рассуждал об искусстве, чем о деле (Хайтам мог усвоить, что одна загогулина лучше другой, как факт, но почувствовать… пусть его отправят в Аару, если он начнет чувствовать загогулины). В плохом настроении яда в Кавехе было больше, чем в орде скорпионов. В скандалы он вкладывал всю свою змеиную душу (Хайтам находил его эмоциональный диапазон непостижимым). Самооценкой Кавех перерос мондштадтский Хребет, его амбиции были шире пустыни, а своими желчными замечаниями он мог порой пробиться так глубоко (куда там шахтам Ли Юэ), что Хайтам чесал руки, чтобы не придушить эту гадину. В означенной богатой географии не было ни одной причины, чтобы терпеть Кавеха. Однако окружающие порой думали иначе. Однажды Сайно – они с Хайтамом были приятелями столько же, сколько непримиримыми противниками – брякнул, должно быть, не подумав: – Вы ссоритесь или флиртуете? Хайтам в жизни не слышал большей глупости. Кавех, стоящий напротив, замолк на полуслове, вгляделся в лицо, а затем с оскорбленным видом развернулся на каблуках и решительно зашагал от них обоих. Сайно пожал плечами и вернулся к своим делам. Хайтам отчасти завидовал ему. Сайно был близок с Тигнари. Тот был сдержан, хорош как собеседник, аккуратен в быту – Хайтам однажды видел, как трепетно Тигнари расставляет склянки в лаборатории. Им доводилось беседовать, и это были приятные ученые беседы. От такого соседа Хайтам бы не отказался. Хотя и здесь не понимал: почему Сайно? Еще во времена, когда все они работали в Академии, Хайтам видел, как Тигнари поставил перед зачитавшимся Сайно чашку, коснулся плеча и отошел, не сказав ни слова. Хайтам не мог объяснить, какую пережил эмоцию. Но на месте Тигнари он бы, скорее, вылил чай Сайно на голову, чем был с ним так заботлив. Эта мысль снова всплыла на совместном ужине. Кавех вытащил его, потому что «сколько ни открывай окон, от своей духоты ты скоро сам покроешься плесенью». В сумерском доме Сайно было чисто, на столе стояли приличный тахчин, цыпленок в масле и тарелка с пахлавой. Хозяйничала Коллеи. Хайтам находил эту девочку неплохой. Уж точно не такой, как хозяин дома. – И тогда птица говорит тому пустыннику. Нет, сначала они… – Сайно замолк, пытаясь припомнить окончание истории. Он поскреб большим пальцем подбородок. – Точно. Сначала они прибыли в город. И вот тогда птица говорит: в гнезде я видала такие горы! За столом воцарилось напряженное молчание. Потом Коллеи неловко улыбнулась, а Кавех начал хихикать, раздражающе дергая Хайтама за спуск рукава, как будто это поможет понять шутку. – Ну из гнезда она видела… – Сайно досадливо вздохнул и поковырял в своей тарелке, Тигнари с преувеличенным вниманием посмотрел в сторону окна. Кавех продолжал тихо смеяться. Хайтам знал, что он смеется не над шуткой, а над Сайно. Это был странный момент. В нем сошлись все мучившие Хайтама «почему». Должно быть, его взгляд сделался вопросительным – Тигнари, снова повернувшийся к гостям, поймал его и пожал плечами без всякой застенчивости. – Любят не почему-то, – сказал он, а Сайно хмуро на него покосился, – а вопреки. На этот раз веселье было другим, теплее, поддался даже Сайно. А Хайтам нахмурился, чувствуя, как на его плечи легла мудрость целого мира. Кавех, видя его сосредоточенность, снова подергал за рукав, но – Селестия! – теперь это не раздражало.***
Это был тот самый ответ. Кавех умаялся, это было видно по его капризному лицу. Вина они не пили, но тот весь прошедший день был на ногах, а вечером составлял активную компанию за них обоих. – Это утомительно, – жаловался он, снимая перчатки и отстегивая накидку. – Когда вы с Сайно начинаете пререкаться, вас хочется развести по комнатам, как маленьких детей. А от меня, – Хайтам наблюдал за ним с исследовательской любознательностью, – ты в другую комнату не бежишь. – Ничего не хочешь сказать? – Кавех взмахнул рукой, которая держала сложенные перчатки. – Ваш последний спор был вообще не к месту. По правде, злиться Кавеху шло. Хайтам и раньше это замечал, но к причинам не вписывал. Тот хотел добавить что-то еще. Наверняка придумал обидную колкость, чтобы Хайтам, хранивший упрямое молчание, уж точно не смог сдержать за зубами язык. Он и не смог, ринулся вперед, ухватив за локоть. Теперь молчали оба. Кавех уставился перед собой, не занятый ничем, кроме удивления. Его губы были сухими и твердыми, он пах своим дурацким мылом и смешно моргал. Потом будто опомнился, разозлился заново, ответил поцелуем так, что Хайтаму пришлось глотнуть его гнев. Обоюдная страсть оказалась разрушительной, – на пол летело все, что подворачивалось под руку в пути до заправленной постели – но то были мелочи. Заставить Кавеха стать послушным от ласки было приятно почти столько же, сколько сделаться послушным самому. Тот улыбался, как лисица, тянулся к рукам, трогал, не нежничая, тряс волосами, закатывал глаза, вытягивая белые кисти и вцепляясь в резную спинку кровати. И как можно было не догадаться сразу?***
Хайтаму произошедшее показалось закономерным, но Кавех его позицию не разделял: лежал на спине и обалдело смотрел в потолок. Застрявшее в волосах перо комично торчало вверх, как флаг капитуляции. – Не могу понять, почему это вообще произошло, – наконец пробормотал он. Хайтам вздохнул. Он почувствовал, как на его плечи вновь легла мудрость целого мира. – Не почему-то, – взвешенно прозвучало в темноте, – а вопреки.