Нечестивое сердце

I Кровь проступала рубиновыми пятнами, расцветая на распоротой грудной клетке, вырывалась темно-алыми нитями, орошая раскаленный полуденный песок под ногами женщины. Плетеная корзинка лежала неподалеку на боку, окропленная бурыми застывающими пятнами, из недр выкатились спелые яблоки, теряясь в густой траве под тенью смыкающихся над головой деревьев. Тропинка выходила в поле, примыкаемое с северной стороны к небольшой деревне, а с южной – узким хвостом пряталась в сгущающейся черноте оголенных кустарников. Юноша наблюдал за редкими пористыми облаками, лениво тянущимися над головой в кристально голубом небе. На лбу выступил бисером пот, уголки глаз пощипывало. Пальцы поскребли землю с редкими травинками, подушечками увязли во влажном черноземе, напоенном кровавым подношением. Юноша втянул теплый маслянистый воздух и задержал дыхание, перекатывая на языке металлический терпкий вкус, и медленно повернул голову в сторону лежащей неподалеку мертвой женщины. Ее глаза бессмысленно взирали на убийцу, застыли холодным взором на идентичной ране на груди последователя Джашина. Из цветка плоти, постепенно затягивающегося там, где должно быть сердце, тлели огоньки. Они слабо мерцали рубиновыми бликами в лучах пожирающего посевы солнца, искрились ленивыми вспышками, будто пытались выкарабкаться из костяной тюрьмы, но юноша прикрывал их правой рукой, погружая в кровавое месиво длинные пальцы, проталкивая неудержимый свет обратно, в свою собственную внутреннюю агонию. К серебряным волосам прилипли нити засохшей крови, бурой коркой покрылась местами мраморная шея юноши. Оголенной пяткой он пару раз провел по округлому углублению в земле, ладонями уперся в щекочущие травинки и повел плечами, разминая занывшую спину. Он вслушивался в отдаленные звуки, приносимые холодящим нагую грудь ветром с деревни. Вой оголодавших псов вывел юношу из раздумий – пошатываясь, он поднялся, поднял с земли косу о трех лезвиях – деревянная гладкая поверхность заскользила по разгоряченной ладони и была перехвачена цепкими пальцами. Юношу всматривался в наползающие теневыми змеями сумерки на тело убитой. Обезображенное застывшей бурой пеной лицо застыло в немом отчаянном вопле; женщина все еще прикрывала руками округлый живот, словно пряча его от хищнического взора ярко-малиновых глаз. Последователь Джашина приблизился к трупу, наклонился и наощупь обнаружил интересующий его предмет. Склизкое от попавшей на него крови яблоко легко подхватили цепкие пальцы и приблизили мякоть к скривившимся в ухмылке губам. Вслед за укусом по запястью юноши заструился медовый сок созревшего фрукта; джашинист слизал сбегающие от него грязно-розовые капли и перешагнул через труп, устремляясь вперед по узкой тропинке, теряющейся в колючих зарослях. II Мужчина с трудом протискивал холщовый запятнанный мешок, волоча его за собой по заставленному затхлому коридору; пыль впиталась в обрюзгшие подтеками стены и тревожно взвилась вверх под тяжелыми шагами пришедшего. Снаружи палило солнце, но внутрь комнат едва проникал свет, ловимый громоздкими тканями, нацепленными на крохотные вырубленные окна. Запах сырости и гниения расползался по мере приближения мужчины к дальней двери, запертой на навесной замок. Где-то сбоку что-то зашевелилось, вздрогнуло и коснулось пола, скатилось по неровному деревянному настилу и ткнулось под ноги гостю. В застывшем, практически осязаемом сумраке мужчина легонько надавил на нечто мягкое, льнувшее к его ступне – послышалось угрожающее шипение и колючие коготки вонзились в плоть. Гость цыкнул в ответ и отпихнул ногой невидимое создание. То ухнуло и исчезло прежде, чем было раздавлено занесенной пяткой. - Господину Какузу, - вслед за голосом выплыл хозяин дома - худая, обтянутая серым плащом фигура, казалось, зависала в подернутой сизой дымкой воздухе, устремляясь к пришедшего, едва тревожа залегшую в коридоре тьму. - Господин Зангея, - гость подтянул набухающий пятнами мешок; влажный след, вьющийся за ним терялся в деревянных половицах, впитывался домом, насыщая его. - В этом месяце это уже третий, - во впалых глазницах плескалось затуманенное море. Какузу каждый раз испытывал странное волнующее предвкушение, стоило ему задержать взор на лице этой иссыхающей фигуры. Морщины на стянутой коже вились тончайшими нитями, скапливались бороздками на лбу и в уголках обескровленных губ, рассеивались у скул и вновь бугрились на длинной шее, украшая ее темно-багровыми прожилками. Зангея был стар, но в его голосе тлелись опасные отзвуки молодости, проведенной на полях сражений. Когда-то хозяин дома вспарывал глотки врагам своей деревни, терзал пленников, пробираясь тончайшими иглами собственной бесноватой чакры в их разум и выуживал информацию. Уйдя на покой, Зангея продолжил заниматься любимым делом – копошился в мозгах шиноби, чтобы пополнить свою коллекцию новыми знаниями. А затем подороже продать свой товар. В этом они с Какузу были похоже. И этот пленительный разрастающийся огонь в оживающем взгляде подернутых пеленой глаз, ощупывающих жадно принесенную добычу. - Монах Чирику, - Какузу взвалил тушу на каменный удлиненный постамент с небольшими углублениями по углам. Хозяин дома потер бледные руки с выступающими, словно черви, жилами. - Очень хороший улов, господин Какузу. Зангея пробежался тонкими пальцами по плечу неподвижного монаха, задел блестящий розовый порез под скулой и пропустил пальцы внутрь плоти. Глаза Зангеи потемнели, сделались влажными, а на лбу выступил лихорадочный пот. На блеклых щеках проступили розоватые пятна, губы бессловесно задергались, считывая знания, томящиеся в мертвом теле. Какузу привалился на невысокий сундук, примкнутый меж наваленными друг на друга испачканными мешками и стал ждать. III Ветер проникал через расщелины, подгонял мелкие камушки, копошился в темно-каштановых волосах, цеплялся за черные нити, торчащие стежками в согнувшимся над разгорающимся костром теле. Какузу уселся на каменный островок, топорщащийся из земли, и рваными рывками сдирал с пойманной птицы перья. Лизавшее его оголенное тело тепло проникало в плоть, растекалось по задеревеневшим мышцам и втиралось в кости. Мужчина стер попавшие на лицо кровавые капли тушки и посмотрел на выход из пещеры, затянутые свисающими лианами. Под натиском ветра растение извивалось, цеплялось за каменистые выступы, запутывалось в собственных тисках – от этого зрелища Какузу стало тревожно. Неясное тяготеющее чувство настигло мужчину еще в доме Зангея – после сделки он медленно вышагивал по опустевшим, пропитанным солнечным маревом улочкам и подсчитывал в уме расходы на этот месяц. Неожиданно ветер с севера принес отголосок аромата – терпкий, вползающий кротко в ноздри, цепляющийся за кончик языка и обволакивающей небо, со слюной разрастающийся горьковатым следом, проникающим в глотку, царапающий пищевод и застревающий комом где-то в желудке. Какузу остановился и долго всматривался в пылающий жаром горизонт. На миг ему почудилась фигура, тенью расползающейся вокруг, захватывающей всю землю рядом, топившей в себе оказавшиеся вблизи дома. Мужчина мотнул головой, и наваждение испарилось. Но тревога засела глубоко в кишках, ворочаясь беспокойным угрем. Вкус жаркой сочной плоти растекся по нутру Какузы; мужчина привалился спиной к неясным очертаниям каменного изваяния позади и всматривался в трепыхающиеся перед усталым взором языки рыжего пламени. Ливень, что загнал его в эту пещеру, усиливался с каждым резким порывом неугомонного ветра, а потоки воды проникали в зев пещеры и терялись в бесчисленных трещинах. Какузу расчистил от веток и острых камешек небольшое углубление поодаль от входа и разлегся там после ужина, обеспокоенно вслушиваясь в шорохи, окружающие его. В этой стягивающейся, словно пленка, темноте мужчина ощущал слабое присутствие чего-то незримого и неосязаемого. Какузу втянул стылый воздух и затаил дыхание; кто-то точно был вместе с ним. Затаился и выжидает, готовый в любой миг напасть. Разрезавшее громовое урчание нутро пещеры откликнулось единовременным ударом пяти сердец мужчины. Вспышка на краткий миг проникла через спутавшиеся лианы и высветила островок темноты, в которой притаился незваный гость. Одна из Масок, приподнятая извивающимися нитями, сползла со спины Какузу и прижалась к шершавому каменистому пещерному дну, выпростала смоляные витиеватые руки и ринулась к жавшейся к стене фигуре. Мужчина ощутил, как плоть гостю проткнули, как первые капли заструились по гладким натянутым нитям, как замедляется биение вырванного из груди сердца… - Нечестивое сердце… Какузу замер – уподобилась изваянию и Маска. Послышались шорохи, невнятные бормотания, зашуршали камушки под ногами встающего. - Отдай его мне. Поток теплого воздуха устремился по нитям, слегка щекоча; Какузу ощутил, как чакра незнакомца разрастается вокруг, как заполоняет пространство, приобретая форму кокона. - Джашин требует жертву. Это нечестивое сердце. Отдай его мне. Какузу едва успел среагировать – воздух завибрировал, раскаляясь близ нитей, заструился обжигающим потоком, вынуждая мужчину отступить. В темноте Маска сделалась неповоротливей, неуклюже выставила подобие рук, защищаясь от надвигающейся опасности. Какузу ощутил, как одно из сердец заходится в бешеном ритме, а затем… Лезвие мягко проникло в плоть, распарывая одежду и кожу одновременно. Боль окатила ледяной хваткой тело мужчины, заставила его рухнуть на колени. Из темноты тягуче растеклось тихое хихиканье. - Джашин покарает отступников. Покарает нечестивых. Лезвие выскользнуло из-под ребра и скрылось, отразив очередную грозовую вспышку на окровавленном острие. Повисла тишина. Нити стягивали мучительно обнаженную плоть, сгущали кровь и восстанавливали поцарапанные кости. Незнакомец молча наблюдал за необычным процессом, смакуя на языке металлический аромат чужой крови, а затем стряхнул, проведя ладонью, собственную кровь с раненой груди, очертив ровный круг. - Нечестивец, кто посмел посягнуть на чистоту юношеской плоти. Ты впитывал их страдания, причиняя боль чреслам; вгрызался в безмолвные губы и поедал останки. Джашин покарает тебя и обречет на вечные страдания. Юноша замкнул треугольник и встал на его основание, выуживая небольшое металлическое копье. - Во имя Джашина! – выкрикнул незнакомец и пронзил свою грудь. Поднимающийся Какузу ощутил, как нити, связывающие его с Маской, резко натянулись, а затем полопались под невидимой, но осязаемой тяжестью. Жар плавленым железом растекся по телу, вбиваясь в каждую пору. Из горла предательски исторглось болезненное мычание. Мужчину рухнул на камни, разбрызгивая под собой мелкие окропившиеся кровью камушки. Стоящий на коленях юноша, пронзивший себя копьем, поднял голову. В его ярко-малиновых глазах плескалось счастье. IV Какузу выплюнул черный сгусток и потер ушибленную спину. Ночной гость исчез, оставив после себя начертанный ритуальный символ на камнях и вьющеюся застывшую кровавую дорожку к выходу из пещеры. Мужчина накинул плащ на оголенное тело, подошел к разбитой Маске поодаль. Некоторое время он разглядывал многочисленные трещинки на ней, а затем резко опустил ногу. Послышался хруст, и Какузу, не способный унять злобу, поспешил к сплетенным лианам. Снаружи утренняя прохлада вытеснялась топленым жаром, обхватывающим тело любого, кто попадал под солнце. Какузу приставил ладонь козырьком к морщемуся лбу – этот джашинист дорого заплатит за унижение. Нечестивое сердце Какузу повел плечами, распрямляя спину с льнувшими к коже тремя масками. Джашин покарает нечестивых Мужчина аккуратно спустился с холма и зашагал по уходящей к подножию тропинке. Когда-то давно он слышал об этом кровавом культе, последователи которого поклоняются через мучения и смерть Злому богу. Был слух, что самым преданным Джашин дарует бессмертие. Когда-то давно Какузу посмеялся бы над этим и обозвал глупцами тех, кто поверил в такие нелепые россказни. Но сейчас, бредя по поросшей травой тропинке, перед глазами мужчины всплывал образ застывшего в экстазе юноши с серебряными волосами и пронзенной копьем грудью. Как тот заливисто засмеялся, стоило выдернуть оружие из плоти. В прерывистые мгновения Какузу замутненным взглядом различил что-то копошащееся в развороченной костяной клетке, будто что-то стремилось вырваться наружу, но рана быстро затянулась, не позволив этому вырваться в их мир. И последнее, что позволил увидеть себе мужчина, - ярко-малиновые глаза, с особой любовью взирающие на Какузу. С такой проникновенной теплотой рассматривающие изгиб раны на груди принесенной жертвы. Мне нужно это сердце. Сердце, что бьется вечно. Какузу чуть ускорил шаг и едва не поскользнулся на мокрой от пролитых дождевых слез траве. Его неожиданно разобрало веселье, и на стянутых черными нитью губах промелькнула давно забытая ухмылка.