Устами Его

Я смотрел на Тома Никерсона и видел неопытного безусого юнца — этот парень проступал сквозь стареющее лицо, полускрытое рыжей бородой, словно душа, стремящаяся прочь из тела. Испугавшись такой сцены, я уткнулся в чашку, не ведая, что пью; конечно же, у меня и в мыслях не было желать этому человеку смерти, но не все образы смерти действительно про смерть. Душа, она ведь до последнего крепко держится в теле: кем бы ты ни был, хоть капитаном в отставке, хоть владельцем гостиницы, внутри ты не меняешься, никогда… Так было и с ним, с этим парнишкой, чей первый выход в море потряс не только его, но и многих людей. И потрясёт ещё весь мир… Долго я не знал, что ему сказать. Для писателя самое ужасное, когда слова не идут на ум, это всё равно что рыцарю оказаться без коня и без меча, моряку… без корабля. История «Эссекса», которую я наконец услышал из первых уст и целиком — о, Никерсон не лгал мне, я в этом не сомневаюсь; он не способен лгать, и это качество опять же от того мальчишки, — не отпускала меня. Я знал, что не отпустит до конца жизни, но сейчас, в эти ранние минуты холодного утра, в чужом доме за чужим столом, полном стекла и маленьких мачт, я чувствовал себя так, будто меня, загарпуненного гарпунера, протащили через сотни и тысячи миль пустого, жестокого в своём безмолвии океана. Я чувствовал себя китобоем и китом. — Вы сказали, что история «Эссекса» — это история двух людей, — осмелился напомнить я. Голос мой дрожал, и я напоминал сам себе несмышлёного щенка, беседующего с матёрым волком. Не запугал он меня, нет, скорей… растрогал и открыл глаза на что-то важное, на что-то, что я раньше безбожно упускал из виду, всю свою жизнь. — Старпома и капитана. Помните, мистер Никерсон? — Помню, — хрипло кивнул он и качнул тяжёлой головой. — О них я, признаться, рассказал всё, что мог. Самые долгие часы нашего странствия я провёл в одном вельботе с мистером Чейзом… и, хоть убейте, не могу знать, что в это время делал и думал капитан Поллард. Мы никогда после этого не разговаривали, не считая пары случайных встреч, да и то я не уверен, что это был он… — Разве, мистер Никерсон? — Ну, или наоборот, — подумав, добавил он, постепенно приходя в себя после долгого рассказа. — Я думаю — то был Поллард, но вряд ли Полларду было дело до меня… Не говорю, что он остался заносчив и высокомерен, и горд, каким мы видели его в первые дни плаванья. Думаю, история с белым китом сильно изменила его… Они с мистером Чейзом примирились во время стоянки на острове — говорил я об этом или нет? — Упоминали, мистер Никерсон. — Упоминал… — он чему-то усмехнулся в усы. Выгоревшее солнце, подумал я, глядя на его шевелюру. Вот так и лезут в голову писателям всякие нелепицы совсем невовремя. Выгоревшее солнце! Оно ведь не выгорает… не должно выгореть, пока Господь Бог окончательно не разгневается на нас. — Я ведь не слушал их бесед, мистер Мелвилл, а если и слушал, мало что понимал. Поначалу. Это потом стало доходить… Да, тогда они, я уверен в этом, к какому-то пониманию пришли. Я снова схватился за перо онемевшими пальцами и приготовился писать, но рассказчик мой надолго умолк, будто забыв обо мне. Потом он повторил всё то, что я уже слышал — рассеянно, казалось бы, но вместе с тем вдумчиво, словно готовясь к чему-то ещё. — Мистер Чейз, знаете ли, был выдающимся человеком, — очнулся мистер Никерсон. — Да, был… За ним шли люди, и он вёл их за собой; он знал о своей силе и пользовался ею, то, где он зарывался, крылось в другом. Он был самоуверен в том, что касалось природы, мистер Мелвилл… в том, что касалось добычи. Когда мистеру Чейзу требовалось бросить гарпун, он не видел ничего, кроме цели и своего гарпуна. Такой уж он человек… Что же Поллард? Да, капитан Поллард, думается мне, был рождён ему в противовес, словно Господь решил посмеяться над нами — и над ними в первую очередь. — Что же смешного, мистер Никерсон? — Я разве ж я смеюсь, мистер Мелвилл? Это не смех для забавы, это смех… как его… ирония, — он поморщился на этом слове, потом криво улыбнулся. — Да, ирония. Злая, так про неё говорят? Вот именно это произошло с нами, с мистером Чейзом и капитаном Поллардом. Я сказал, что старпом здраво оценивал свою власть над людьми и недооценивал власть над миром?.. Над морем… Так вот, Поллард же — напротив. Ему казалось в те первые поры, что фамилия, отец и дорогие штучки, которые мы если и видели мельком в дверном проёме капитанской каюты, то и смотреть боялись; так вот, что фамилия и все эти вещи купят ему то, чем обладает мистер Чейз от природы, обладает и умеет пользоваться. Боюсь, ничего у нашего капитана на этом поприще так и не вышло… — Вы сказали мне, что после второго провала он не выходил больше в море. — Да, я сказал. И это правильно, но тогда, — мистер Никерсон задумался, — тогда он всё же становился иногда гласом рассудка. Да, его слова были самонадеянны, а поступки — глупы, но само его присутствие излучало большее уважение к океану, чем мистер Чейз… Странно мне это говорить, а сейчас думаю — так оно и было. Главное, когда они начали действовать сообща. Мистер Поллард всегда был таким, он словно под завязку набит своим аристократизмом, манерами, когда он обращался к нам, простым матросам, со своими речами — мы и слов-то таких не знали, откуда? И манера его ходить, никогда не спутаешь в ночи, кто идёт по палубе — старпом или капитан… мы-то, конечно, скоро перестали всех путать… У мистера Чейза такие шаги… но это вам, должно быть, неинтересно. — Нет, что вы, это самое интересное! — воскликнул я. В моём воспалённом сознании эти люди были живы и уже давно существовали на полях ещё не исписанных страниц. — Продолжайте, мистер Никерсон, молю вас. — Ну-ну, — пробурчал он. — Значит… Размашисто он ходил, мистер Чейз, но не нагло — уверенно, по-хозяйски. При этом мог и присесть, и поднырнуть, где нужно, не боялся замарать руки да испачкать брюки… Ни дать ни взять — капитан, ну, капитаном он и стал. Мистер Поллард был как, знаете, в кандалы закован, но с достоинством, словно ему это совсем не мешало. Позже он, конечно, свои манеры подрастерял, но иногда как встанет, плечи распрямит… и — вдаль… — Здесь мистер Никерсон сделал движение, будто хотел поднять сложенные пальцы к бровям, но передумал. — Смотрит, в общем. Я кивал и спешно делал новые пометки, не обращая внимания на запястья, стрелявшие болью. Именно такими эти двое и представали в моей голове. Вот и гадай, что это: рассказ очевидца, фантазия писателя или воля божья… — Ум и сила, так бы, наверное, про них сказали, — пробормотал мистер Никерсон. — Но в мистере Полларде было не меньше силы, а в мистере Чейзе — не меньше ума. Это сложно, мистер Мелвилл, понимать людей вот так, много лет спустя; тогда это давалось мне намного проще, а ведь я не знал их дольше прочих… Он замолчал, то ли наговорившись вдоволь, то ли давая мне отдохнуть. Я откинулся на спинку стула и растирал свои запястья по очереди, невидящим взглядом уставившись в зелёную муть бутылочного стекла. Я видел там не море, а тени двух человек, на которых держался «Эссекс» и которые этот же «Эссекс» потопили. Конечно, это был кит, но они оба признали свою вину — или не признали, мистер Никерсон ничего не сказал на сей счёт про капитана… В любом случае, капитан Поллард закрыл все дыры, какие мог, своим признанием перед комиссией. Я представил его, подтянутого, одетого с иголочки, прямого и спокойного, вежливого и настороженного, но только с виду. Вот Джордж Поллард входит в тесный зал, битком набитый судовладельцами и торговцами, садится и рубит правду-матку с плеча… Вот он, самый смелый и сильный поступок, который довершал моего героя — да, я уже взял на себя смелость думать о нём как о герое, хоть и не был уверен до конца, что именно эти люди войдут в мою историю. Должно быть, этот поступок дался Полларду куда тяжелее, чем кажется со стороны. Он был для этого слишком правильным, слишком прагматичным человеком, но белый кит изменил их всех… белый кит и — лично капитана Полларда — его старпом Оуэн Чейз. «Устами его говорил мистер Чейз», сказал мне мистер Никерсон. Что же перенял от своего капитана сам старпом? Боюсь, этого мне уже никогда не узнать, а додумывать я не хочу — некий пиетет, установившийся между этими людьми и мною, мною, живущим сейчас и жаждущим создать лучшую историю в мире на основе их историй… Нет, это было бы грубостью с моей стороны; я чувствовал, что имею власть, но не хотел ею пользоваться. Она будет отчасти и об этом, моя книга. О власти капитана, власти всемогущего океана — и, конечно же, о власти кита. Больше я ничего узнать не смог, во всяком случае, что касалось бы капитана и старпома. Уходя по пустой холодной улице, ласкаемой утренним светом, я думал о них и пытался подобрать слова — нет, я не забыл о ките, гул его и чудовищный плеск воды от мощных ударов стояли у меня в ушах, как скребли по сердцу никогда не слышанные мною звуки тонущего корабля, и всё же на фоне виднелись фигуры двух человек, как прежде мне чудился зелёный мальчишка, спрятавшийся в усах и морщинах мистера Никерсона. Кем же они были друг для друга и кем стали для «Эссекса»? Враги, возгордившиеся властолюбцы и отчаянные храбрецы — или же друзья, всем сердцем желающие спасти команду, и отчаявшиеся смельчаки? Ни то, ни другое, но всё по очереди. Как прошли они эту короткую, но бурную дорогу, так и мне предстоит познать себя и написать книгу, быть может, самую важную в моей жизни. Я шёл вперёд к неизведанному, ожидая всего и ничего не страшась, а в ушах моих билось сердце моря — я его слышал, а меня слышал Бог…