Из архива стыда Великого Князя Александра I.

      Великая Самодержавица поднимает ребенка на руки и улыбается: в ней теплятся неразимая любовь и трепет к пухлому комку из золотых волос, такой, какой даже Светлейший князь Таврический не урвал в их крепкой дружбе и тесной, неподкупной связи. Под окнами у Адмиралтейства гремят пушки, встречая будущего Императора. Екатерина предвидет ему необыкновенную судьбу и благославляет в долгий, непростой путь.       На трон Российской Империи в 7309 году по юлианскому календарю восходит лелеемая обществом марионетка. Поцелованный Богом ребенок улыбается из-за всех сил и сжимает до боли под столом белую ручку императрицы Елизаветы Алексевны.       По дворцу носятся отцы либеральных идей, вертятся в танцах под звуки ненастроенной скрипки Просветители, на обеды его подчует идиллическими идеями Лагарп. Александр чувствует себя смольной девицей, запертой в четырех стенах наедине с тандемом гуманистов и республиканцев, нашептывающих на ухо самые благие намерения и пожелания. Глянцевое, созерцательное существование — в аскетичных, пуристичных образах, человеколюбивый и неравнодушный к любой твари, идеальный господин. На тонких бледных губах тянется милейшая, кристальная улыбка — и полный презрения оскал тает в очертаниях заходящего солнца. Александр зубоскалит в спину своей любимой, всегда непреклонной и незыблемой бабушке, и его мутит от лебезения другого зуба, от уродства увядающих сил и старения, от лицемерия.       Младший Костя смотрит на швейцарца скучающе и безынтересно, на латыни говорит кое-как: Лагарп шлифует мраморную кожу старшему внуку, наедине отчитывает чаще, чем хвалит при гостях, поощряет самобичевание и презрение к собственным несовершенствам. Екатерина окончательно отказывается от Константинополя в руках Константина, и хитрый византиец впервые сталкивается с настоящим миром-анархией человеческого двуличия. На страницах архива появляется новая сумбурная запись.       Тарговицкие конфедераты аннексированы Великой Самодержавицей, непринужденно нивелирующей чужими судьбами и жизнями. Речь Посполитая перестает существовать de fact. Третьемайская конституция приходится не по вкусу приверженице «законной монархии» и идей выдающихся светил Европы.       Из-за восточного берега Вислы в Зимний Дворец направляется человек, которому Александр доверяет больше, чем своему собственному отражению. В отражении ему видится цесаревич, не по праву занимающий свое место, презирающий строй своей Империи, которая кормит его с ложечки. Адам Чарторыйский со своими проанглийскими взглядами и змеиными черными глазами выглядит как отголосок его революционных мыслей, разрушающих его так же естественно как и апоптоз: и Ростопчин уже запально доказывает, что монархия рухнет от змеиных соблазнений прохвоста-поляка.       В саду Зимнего Дворца, в час прогулок, они целуются как глупые неопытные подростки. И Александр на чуть-чуть даже забывает, как презирает свою лицемерную полоумную бабку и отца-самодура, затрявшего в гатчинских играх в солдатики. Беглый Лагарп не пишет ему уже месяц, и Чарторыйский предлагает отправить посыльного Новосильцева. Его рука — наработанная военной службой и нелегкой судьбой, как кремень, закрепляющая за собой волю своего исчезнувшего государства.       Через год Чарторыского ссылают в несуществующее королество Сардиния, потому что его бабка отправилась на тот свет: и Александр воспроизводит в памяти его запястье как нечто наиважнейшее на свете.       Папка сидит на престоле в свое удовольствие и уверяет сынишку, что они оба ужасно близки. Идиот-сын подписывает приказ расстрела дрожащей рукой, и милостивый отец поддерживает его за локоть: дурак ведь! Мария Федоровна смотрит исподтишка, не то с состраданием, не то с меланхолией, ужасно уставшая и ко всему охлодевшая, вовек старшего сына не видевшая. Александр доброжелательно, надрывно ей улыбается, и кваренгинские монументы смущенно тают под светом обнадеживающей улыбки во тьме творящегося хаоса горячечного самодура. Архаровы пихают его в армейской толпе, плюют под ноги и скалятся, ни во что его не ставят, и Александр чуть завистливо косится на Петю Палена — ему бы так же виртуозно всех под себя подкладывать и такими же амбициями блистать. Паленские глаза — точь-в-точь чарторыйские, черные и змеиные.       Спустя мучительные столетия Пален нашептывает ему что-то заговорщически на ухо: бегает черными глазами, брызжет слюной неспециально, и что-то донести пытается, но Александр мало что слышит. Ему, кажется, угрожают — или, скорее, наталкивают на согласие.       Теплой мартовской ночью Павла забивают табакеркой в висок и душат наперебой братья Зубовы.       Абсурдная, карикатурная в сложившихся обстоятельствах мысль бросить все и бежать далеко за Рейн — к Лагарпу, к крохотному дачному дому со своей фермой, прокатывается в его сознании. Паленские черные бусины прожигают ему спину: и Александр улыбается так же надломленно своему народу. Ноги и руки его перевязываются марионеточными нитями.       Император Российский Империи уверяет создать мир процветания, тождественный его бабушке. За спиной молодого монарха стоят цареубийцы и заговорщики: и на благословенных их губах обещания провернуть то же самое в случае чего. На то не воля Божия, а воля группы влиятельных, амбициозных и опасающихся за свои привилегии дворян. И табакерка все еще прижата к его темени приятельской паленской рукой. Из зеркала и отсвечивающего открытого папиного гроба на него пялится Император с кровавыми руками, которого испортила собственная незаконно полученная власть. И мертвец пережимает Александру горло, когда из окна Зимнего Дворца он видит приближающегося Чарторыйского, вышленного обратно. Предательство скапливается на стенках его рта, забиваясь в ноздри и горло, и Александра привычно себе тошнит.       Годы спустя Благословенная марионетка покидает мир страданий: и бежит далеко в Сибирь.