Трусость

Одиннадцатый почти не дышит, когда кладёт собственную руку поверх рук остальных революционеров. По старой привычке пытается скрыть своё волнение за дурацкой кривоватой ухмылкой, но лицо всё будто онемевшее, и вместо улыбки получается только болезненная и до ужаса нелепая гримаса. Чтобы всерьёз решиться на то, чтобы они задумали, нужно быть либо абсолютно поехавшим безумцем, либо смертником, которому собственная жизнь ничуть не дорога. Флэш— единственный из восьмёрки революционеров, что никогда не был ни тем, ни другим. Он совсем не такой, как эти семеро отчаянных бунтарей. Не та порода, характер не тот. Чужой среди своих, то самое пресловутое «в семье не без урода». Единственный, чьей реакцией в любой опасности будет бежать прочь как можно быстрее, а не встречать угрозу достойно, с боем. Он — тот, кто в ужасе зажимает ладонями рот и забивается в самый дальний, самый тёмный угол, едва только услышит где-то рядом жужжание дронов Диктора. В то время как тот же Алекс, напротив, вырывается наперерез камерам с тростью в руках и непреодолимым желанием сеять хаос и разрушение. Острый уничтожает всё на своём пути, наплевав на опасность, разбивает дроны один за другим, и с каждым ударом его полный азарта оскал становится всё шире. А Флэш наблюдает за этим из своего укрытия, трясясь от страха, как перепуганная школьница, и его сердце разъедает зависть. Он не из тех, кто без раздумий рискнёт собственной жизнью ради кого-то другого. Флэш знает — и от этого знания ему так горько и так отвратительно — что он никогда не стал бы хоть в какой-то степени таким же самоотверженным, как Шрам. Хотя бы потому, что, видя в проекции очередного измученного до смерти подопытного, он никогда не думает о том, что он должен сделать всё, чтобы облегчить его страдания, чтобы спасти ещё одну жизнь. Единственное, что возникает в голове Флэша в такие моменты — непреодолимое желание сбежать, пока он не стал точно таким же истерзанным трупом, как этот бедняга. Он — совершенно не то же самое, что Боец, который всегда отчаянно сражается до последнего, будто само слово «сдаваться» ему неизвестно. Каким бы жёстким ни было падение, Боец всегда поднимается — неаккуратно стирая кулаком с лица струйку бегущей из разбитого носа крови, не обращая внимания ни на боль от синяков и ушибов, ни на то, насколько безвыходным выглядит положение. Флэш бы так никогда не смог. Когда он лежит на полу, избитый и обессилевший, он не собирает всю свою волю в кулак, чтобы подняться, показать, что так просто с ним не расправиться. Одиннадцатый только сжимается, закрываясь трясущимися руками, и молит о пощаде жалким, то и дело срывающимся на всхлипы голосом. Он не из тех людей, что не прогнутся, какими бы ужасными и жестокими способами их ни пытались подчинить. Флэш до сих пор с трудом смотрит в глаза Эль-Бобо после того, как революционеры каким-то чудом вытащили того из плена. Слишком сложно вынести тяжёлый, полный холодной решимости взгляд тореадора. Слишком противно осознавать, что даже тот клон, которого Одиннадцатый всё это время недооценивал и считал недостойным внимания идиотом, оказался настолько сильнее его. Эль после нескольких недель этого невыносимого кошмара изменился почти до неузнаваемости. Флэш не пережил и доли того, что довелось испытать Эль-Бобо, но для него этого хватило, чтобы сломаться. Флэш на самом деле никогда не был таким же, как революционеры, никогда не был достоин того, чтобы стоять с ними в одном ряду, даже называться одним из них не был достоин. Его удел — как всегда забиться в угол, дрожа от страха, не смея сдвинуться с места. Его судьба — быть трусливой крысой и до конца своих дней прятаться по канализациям, лелея свою зависть и ненависть к тем отчаянным безумцам, кому хватило смелости выйти на поверхность. Флэш сжимает руки в кулаки так, что ногти оставляют на коже белёсые отметины. Пятится от запертой на задвижку и подпёртой тяжёлым железным стулом двери, из-за которой доносится низкое замедленное в десятки раз жужжание дронов. Одиннадцатый был чёртовым трусом с самого своего появления на свет. Должно быть, за всё это время он ни капли не изменился, потому что иначе он, наверное, не задыхался бы от паники сейчас, в самый важный и ответственный момент. Страх сжимает сердце будто тисками, дышит в загривок, сдавливая горло, страх шепчет на ухо вкрадчиво и почти ласково. У Флэша всё ещё есть шанс, есть возможность спастись. От него многого не потребуется, всего лишь сделать то же, что и всегда — сдаться и сбежать. Но Одиннадцатый совершает что-то немыслимое для него самого. Впервые за всю свою жизнь он игнорирует собственные рефлексы. Это чувствуется так чертовски странно и неправильно, и, наверное, есть что-то безумно ироничное в том, с каким смирением сейчас, в этот момент, законченный трус идёт на верную смерть. Он всё ещё никогда не будет достоин того, чтобы умереть в бою, в проекции, плечом к плечу с собственными братьями. Какая-то часть Флэша, что-то, запрятанное безумно глубоко в его душе, что-то, что до этого момента никогда ещё не показывалось, ухмыляется этой мысли мягко и почти смиренно. Такому, как он, для того, чтобы в кои-то веки почувствовать себя хотя бы немножко важным, не обязательно находиться в самой гуще событий. Громко и жалобно звенит разбитое стекло датчиков на приборной панели, безжалостно вырываемые из системного блока связки проводов и кабелей потрескивают электрическим током, а тонкие листы металла от усиленного сверхскоростью удара сминаются не хуже бумаги. Флэш слышит эту восхитительную симфонию разрушения, когда замедляется и позволяет времени бежать в естественном темпе. Наверное, теперь он может понять тот совершенно безумный огонь и азарт в глазах Алекса, когда ему удавалось тростью поломать очередного робота Диктора. В этом и правда что-то есть. Жужжание дронов за дверью становится громче и отчётливее. Флэш уже знает, что даже при всей своей сверхскорости на этот раз ему не уйти. Знает, что теперь он точно расплатится за содеянное. Знает, что Создатель, конечно же, выберет для предавшего его наглеца самую жестокую и самую отвратительно, мучительно долгую смерть. Флэш пытается успокоить себя мыслями о том, что, по крайней мере, он удостоен чести быть последним, кого убьёт этот ублюдок, прежде чем неминуемая расплата настигнет и его. Око за око. Кровь за кровь. Как бы он хотел предстать перед Создателем таким же бесстрашным ни капли не жалеющим о содеянном героем, какими всегда были его товарищи. Но он не такой, совершенно не такой. Когда дверь в технический узел будет выбита, он будет стоять на месте, неподвижный и мертвенно-бледный, с диким ужасом в вытаращенных слезящихся глазах, и он не сможет сказать ни слова в своё оправдание. Впрочем, никакие оправдания и мольбы уже не будут иметь значения. Одиннадцатый сделал выбор, он сам отрезал себе дорогу к спасению. Захлёбывающийся, совершенно нечеловеческий вопль разрываемого на атомы клона будет раздаваться эхом по безжизненно пустым коридорам BobSoc ещё несколько безумно долгих мгновений. А потом всё закончится.