nigrum sericum

Хуа Чэн глядит снизу вверх пристально, но не глубинно. Ему хотелось бы едко усмехнуться, нахально из-под ресниц сверкнуть черным глазом, обнажить клыки. Ему хотелось бы выглядеть нагло, высокомерно, уверенно. Как обычно. Как все эти годы без Его Высочества подле. Хуа Чэн остро чувствует твердость пола в коленях и поддувающий по доскам время от времени холод. Хуа Чэн, павший однажды прямо с небес, пал сейчас снова — в ноги Его Высочества, с песьей преданностью в черном глазу и раскрытых поневоле губах. Хуа Чэн, наверное, хотел бы выглядеть уверенно, но с Его Высочеством выглядеть он может только самим собой. — Твой искренний взгляд лелеет мою душу, — Се Лянь восхитителен. Его Высочество несоизмеримо искренен в своих намерениях; черты Его лица мягкие и доброжелательные; интонации — снисходительно-влюбленные. Его Высочество запредельно добр был всегда и до сих пор. Се Лянь делает оборот кистью — черный шелк ленты обнимает костяшки и натягивается. Хуа Чэна с Его Высочеством всегда связывала нить судьбы, но теперь, к тому же, и пояс его одежд. Побрякушек на одеждах Хуа Чэна много — дергай, хватай, натягивай, сколько пожелаешь — но сейчас черный шелк, завязанный вокруг шеи и натянутый меж ними есть единственный элемент его наряда. Хуа Чэн заставляет себя молчать — непрошеные слова могут смутить и раздосадовать Его Высочество. Хуа Чэн подбирается на коленках маленьким шажком ближе к Его Высочеству. Натяжение ленты ослабевает, а петля не так сильно смущает кадык, как прежде, зато теперь Хуа Чэн плечами касается внутренней стороны бедер Се Ляня. Ощущения теплые и сладкие — как медленное таяние куска сахара во рту. Его Высочество поддает запястьем; лента делает второй оборот по костяшкам. Воспринимать и ощущать становится сложнее — узел ленты снова приходится на самый кадык; широкий кусок шелка обхватывает шею надежно для легких: на третьем обороте дышать придется глубже. — К сожалению, такого рода самодеятельность я не приветствую, — Его Высочество улыбается вновь, но теперь — Господь Бог — клонит спину, приближая свое снисходительное лицо к носу Хуа Чэна. Хуа Чэн рефлекторно глубоко вдыхает; Се Лянь пахнет мылом, благовониями и нежностью. — Прошу меня извинить, Ваше Высочество, — взгляд Хуа Чэна не нахальный и, увы, не высокомерный, но обожающий, забвенно-влюбленный. В черном глазу электричеством искрится желание принадлежать и владеть; быть покорным и приносить по утрам халат в зубах. — Так извиняйся, Хуа Чэн. Хуа Чэн хочет задуматься о том, как дрогнуло его естество. Его Высочество зовет Хуа Чэна Сань Ланом, потому что он представился так однажды. Его Высочество всегда исполнял прихоти Хуа Чэна. Власть, сосредоточенная в двух оборотах ленты, не терпела подобных дозволений. Хуа Чэн хочет думать об этом, но отдает предпочтение действиям. Хуа Чэн наклоняется, не смея больше делать шагов навстречу, чтобы коснуться носом бедра Его Высочества. Найдя опору в замерзших и одеревеневших давно коленях, скользит до паха, вдыхая запахи благовоний, мыла и нежности. Хуа Чэн прикрывает глаза, задерживаясь склоненным, уткнувшимся носом в лобок, бесконечно покорным. В такие моменты Хуа Чэн рад, что является единственным почитателем Его Высочества. Ведь в таком случае никто более не посмеет посягнуть на Его божественный храм. Хуа Чэн ведет языком по члену Его Высочества широко, мокро и медленно. Он не смеет боле поднять голову и заглянуть в светлые, добрые глаза; но Хуа Чэн уверен, что болезненно-заботливую снисходительность взгляда не смыть даже поволокой страсти. Когда Хуа Чэн берет в рот, не щадя себя и своего горла — нечаянно, чистой воды инстинктом впивается обеими руками в бедра Се Ляня. Это спасает; помогает удержать равновесие в этой позе и в этой Вселенной. Его Высочество — хвала доброте Господа — оборачивает ленту в третий, сакральный, раз. Теперь это не душит — теперь сдавленный кадык и потребность в воздухе есть благословение. Хуа Чэн забывается, торопится ласкать языком и губами, не может выпустить опору из пальцев и боится поднимать взгляд. Хуа Чэн концентрируется на звуках — Его Высочество стонет высокими нотами и тянет на себя ленту, аккомпанементом трещащую. Разум Хуа Чэна так туманен и покорен сейчас, что стоны Се Ляня — даже стоны Се Ляня — ускользают, оставляя Хуа Чэну лишь его пылающие щеки, саднящие легкие и вкус плоти Его Высочества не то что на языке, но где-то уже глубоко в глотке. Когда Его Высочество вздрагивает оргазмом, дергая ленту вместе с рукой куда-то за спину, и судорожные бедра выпрыгивают из-под пальцев, к Хуа Чэну возвращается его разум. Хуа Чэн, преданно сглатывающий сперму Его Высочества, думает лишь о том, что, будь Небеса хоть немного похожими на эту Вселенную — он, может, и не пал бы однажды.