***
Уже три дня Арсений не выходит из маленькой квартирки на набережной. Почти не ест, только пишет, пишет и пишет, вспоминая упоëнное музыкой лицо паренька-скрипача из того квартета. Попов не пил уже три дня. Добровольский, прошедший к нему на четвëртый, усмехнулся, смотря на друга. — Да уж, Арсень Сергеич, глядишь, любовь из тебя трезвенника сделает. Кто хоть она? Поэта будто обухом по голове ударило. Арсений поднял голову от исписанного листа и уставился на Пашу, выжидающе буравившего его взглядом. Чаша весов. Дружба и даже несбывшаяся… Любовь? Влюблëнность? Попов и сам не мог понять, хотя всë в его поведении говорило за него. Но именно резкие, необдуманные решения сделали его знаменитым, сделали его тем, кем он есть. — Не она, Паш. Помнишь, мы сидели в ресторане? Ты тогда сказал, что я тише, чем обычно. Я смотрел на скрипача из квартета. — прозвучал отрывистый ответ в полной тишине. Добровольский продолжал смотреть на друга, а в глазах отражался шок. Он никогда бы не подумал, что такой ловелас, как Арсений Попов, может влюбиться в мужчину! Да ещë и настолько. Несколько секунд прошло в тишине, прежде чем Арсений протянул другу листок с последним черновиком. Паша молча взял его и прошëлся глазами по строчкам. — Да уж… Не ожидал я от тебя такого, Арс. — хмыкнул он, вздохнул и вернул лист поэту. — Я не вправе говорить тебе что-то, отговаривать, ведь я вижу, насколько сильны твои чувства. По тебе этого не увидит лишь слепой, но прошу тебя, не делай глупостей. Ты знаешь, что скажет на это общество. Ты тут же потеряешь читателей, потеряешь доверие и хрупкий мир, который, хочу тебе напомнить, не просто так тебе достался. А это равняется чуть ли не расстрелу. Арсений заливисто рассмеялся и прошëлся по комнате, взъерошив волосы. — Да плевал я на это всë! Я — поэт. А значит говорю громко и честно. Потому что в стихах — моя душа. А моя душа кричит о чувствах. И я не собираюсь еë заглушать! В тот вечер Паша так и ушëл ни с чем. Трудно было принять любовь друга к мужчине, но ещë труднее уговорить его хотя бы немного переделать стих, чтобы хотя бы остаться в живых после его прочтения на публику. А в том, что Арсений будет его читать, Паша, почему-то, не сомневался. Ещë через несколько дней уговоров Арсений всë-таки соглашается. С большим скрипом и пререканиями, но меняет стих на обращение к женщине, чтобы прочитать его. На днях в Подвале Бродячей Собаки снова собирался свет литературного общества с новыми творениями. Обещали так же живую музыку, еду и напитки по сниженным ценам в качестве поддержания популярности заведения. Попову стоило больших усилий отмыть чернила с рук, а следы многодневной бессонницы с лица. Он ведь должен хорошо выглядеть, не смотря на репутацию, верно? Самый непредсказуемый поэт этого времени, да и, наверно, вообще всех времëн. Гуляка, любитель выпить, а уж какие слухи о нëм ходили по городу — говорить страшно. Письма с угрозами от не сильно уважаемой Поповым советской власти уже перестали быть чем-то новым и неожиданным. Даже после заключения своеобразного договора его не оставляли, напоминая, кто он и где его место. Однако трогать его боялись. Не нужен был общественный резонанс такого масштаба. Власти нужна была популярность, а значит те, кто был популярен у народа. Да и, порой, поэт соглашался писать про то, что нужно было государству. Если это не шло в разрез с его убеждениями, конечно. Тем не менее, не смотря на всë, что о нëм говорили, Арсений всегда старался выглядеть безукоризненно. Даже когда вусмерть пьяный пытался добраться домой. Даже когда в каком-то подвальчике его очень «дипломатично» убеждали отказаться от своих взглядов. Всегда. Однако, мы отвлеклись. Петербург безумно красив в вечернее время. Арсений до сих пор называет город по-старому. Потому что как-то сухо звучит на языке «Петроград». Как-то неправильно. Добровольский догоняет его на полпути к Подвалу. — Ты наконец-то выглядишь, как человек, дружище, — усмехается он. Арсений мечтательно вздохнул, поправляя пиджак. — Ладно, беру свои слова назад, — хохотнул Паша. — Как я погляжу, влюблëнность твоя адекватности поубавляет. — Ой, можно подумать, — отмахивается Попов, улыбаясь. — Ты, кстати, говорил, что живая музыка будет. Может, и он тоже? Павел вздохнул, прикладывая руку ко лбу. Арсений неисправим. Влюблëнный Арсений — это тихий ужас. А может, и не тихий. Тут уж как события пойдут. В Подвале, как всегда, шумно и людно. Арсений и Паша находят себе места ближе к сцене. Добровольский сегодня решил пить вино, а Арсений, вздохнув, повторяет его заказ. Вино его не берëт и никогда не брало, но сегодня пьянеть не хочется. Необычное для него состояние. Вечер ещë не начался, и у литераторов есть время перекусить, пообщаться, да и просто расслабиться перед тем, как они будут слушать других и их стихи. Паша заставляет друга поесть хотя бы немного, что даëтся ему с трудом. Особенно после того, как с другого конца тёмного и тесного зала раздаются первые звуки музыки. Арсений мигом оборачивается туда и ищет, ищет, пока не упирается взглядом в знакомую русую макушку. — Это он, Паш. Это он! — восторженным шëпотом сообщает поэт, пихая друга в бок. Добровольский всматривается в полумрак и ухмыляется. — Вижу. Значит, Шастун приглянулся? — Откуда ты его знаешь?! — Арсений настолько удивился, что даже отвëл взгляд от предмета своей любви, смотря на друга. — Пересекались в университете. К тому же, я и на дому иногда детям помогаю. У младшей сестрëнки его проблемы, вот и пришлось. Бедная семья. Антон… — Добровольский кивнул на скрипача. — На нескольких работах крутится. Да и работами это не назвать. Так, временно, то там то сям. Арсений внимательно слушал, жадно впитывая информацию. Монолог Паши прервал колокольчик, который возвещал о начале вечера. Квартет заиграл какую-то лëгкую мелодию и на сцену вышел Бальмонт, начиная вечер приветственным словом и несколькими короткими стихами. За ним следовал другой, потом третий поэт. Сливки литературного общества во всей своей красе. Чьи-то произведения сопровождались музыкой, видимо, с квартетом успели договориться, на остальных была тишина. Вот, наконец, дошла очередь и до Попова. Его приветствуют аплодисментами, но на лицах у каждого разное. Кто-то недолюбливает взрывной характер поэта, кто-то восхищается смелостью Арсения, а кто-то просто не хочет обращать на него внимания, боясь взглянуть в глаза правде, которую Попов воспевает в своих стихах. — Здравствуйте, друзья, — хорошо поставленным голосом оратора, начал Арсений. — Сегодня я пришëл к вам лишь с одним стихом. Он посвящëн одному человеку, имя которого я не хотел бы раскрывать. Что ж… Не буду вас томить, — поэт прочистил горло, устремляя взгляд на того, кому был посвящëн стих. Высокий худой скрипач в дальнем конце помещения неотрывно смотрел на Арсения, стоявшего на сцене. Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить. Был я весь — как запущенный сад, Был на женщин и зелие падкий. Разонравилось пить и плясать И терять свою жизнь без оглядки. Арсений неотрывно смотрит на парня и чуть не забывает строчки, когда понимает, что тот неотрывно, с лëгкой грустной улыбкой, смотрит в его глаза. На секунду запнувшись, поэт продолжает. Мне бы только смотреть на тебя, Видеть глаз тех весенний омут, И чтоб, прошлое не любя, Ты уйти не смогла к другому. Поступь нежная, лёгкий стан, Если б знала ты сердцем упорным, Как умеет любить хулиган, Как умеет он быть покорным. По коже бегут мурашки, но Арсений не отводит взгляд. И плевать, что подумают. Плевать, что скажут. Просто хочется утонуть в этих зелëных глазах, что так грустно смотрят на поэта. Я б навеки забыл кабаки И стихи бы писать забросил, Только б тонко касаться руки И волос твоих цветом в осень. Я б навеки пошёл за тобой Хоть в свои, хоть в чужие дали… В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить. Всë стихает в один миг. Раздаются аплодисменты, когда Арсений сходит со сцены, лëгким поклоном и взмахом руки прощаясь с публикой, но он ощущает на себе лишь один взгляд — его взгляд. Подвал закрывается ближе к двум часам ночи. Все стихи прочитаны, все бокалы выпиты, и Арсений с Пашей одними из последних выходят на прохладную летнюю улицу. — Ну что, душа твоя довольна? — улыбается Добровольский. — Он смотрел на меня, Паш. Не отрываясь смотрел. — тихо отвечает Арсений.***
Через несколько дней Добровольский снова приходит в квартиру семейства Шастун. Вернее, комнату. Квартира большая, коммунальная, а комнаты в ней совсем маленькие, тем более для семьи из трёх человек. Мама Антона и Аси, женщина лет пятидесяти, кажется, заболела, или просто устала — по лицу не разобрать. Сам Антон носится между комнатой и кухней, стараясь приготовить обед, заставить сестрëнку заниматься и самому бы закончить задание. Паша знал, что он умудрился поступить в университет в Петербурге, то есть, Петрограде, желая получить хорошую профессию, на которой платят. И, желательно, не пайками. Добровольский увлекает Асю уроком, видя, как парень благодарно кивает ему и уносится на кухню. Час проходит незаметно. Девочка внимательно слушает учителя, надиктовывающего ей домашнее задание. Когда Паша поднимается с места, Антон, покраснев, подходит к нему, взъерошивая волосы. — Павел Алексеевич… Я даже не знаю, как сказать Вам, но мне нечем Вам заплатить. Простите меня. Я должен был предупредить вас, но не успел. Я отдам Вам позже, если позволите… Мама! — кроткий миг — и Антон кидается к женщине, скрючившейся в ужасном кашле, не давая ей упасть с маленькой кровати. Ася испуганно смотрит на них и жмëтся к учителю, утыкаясь лбом в грудь, лишь бы не видеть этого. Паша обнимает девочку, успокаивающе поглаживая по светлым волосам. Приступ кашля вскоре проходит и Антон, убедившись, что мать задремала, вернулся к учителю. — Мама заболела. Все мои накопления на Асю в итоге пошли на врача и лекарства. Паша присмотрелся к Антону, не понимая, что же в нëм изменилось с тех пор, как он видел его в Подвале. Секундой позже его осеняет: Шастун похудел ещë больше. Щëки впали, запястья уже выглядят дистрофично. Типичная проблема в это время, в только начинающем и налаживающем жизнь государстве, тем более, когда ещё сказываются последствия противостояния с Белыми, но, кинув взгляд на Асю, Паша улыбается — девочка прекрасно выглядит. На ней относительно новое чистое платьице из ситца, щëки румяные, а худобы нет и в помине. Просто красивая стройная девочка. Жестом учитель остановил поток извинений. — Я всë понимаю, Антон, тебе не нужно извиняться. Если ты так хочешь отблагодарить меня, то прими вот это и никогда больше не заговаривай со мной об оплате занятий с Асей. — учитель протянул парню купюру в пять рублей. Шастун поражëнно уставился на Добровольского. — Я не могу, Павел Алексеевич. Я не смогу вернуть их Вам. Сегодня ночью я играю на литературном вечере, заработаю и всë будет в порядке. Это же наверняка половина Вашей зарплаты… — Я живу один, в отличие от тебя. И отлично проживаю на половину. Тем более, у меня есть кое-какие сбережения. И ты не должен отдавать их мне. Самой лучшей благодарностью будет, если ты поешь нормально, — Добровольский просит его об этом искренне, в карих глазах светится переживание и непонятная Антону искра мысли. — И завтра задержишься после окончания вечера. Я хочу познакомить тебя с кое-кем. До встречи на следующей неделе, Ася. — улыбнулся Паша и, положив деньги на стол, покинул квартиру, замечая на глазах парня слëзы благодарности и улыбку его сестры, которая тут же подбежала к брату и обняла его.***
Несколько дней Арсений не давал Паше спокойно жить. Он называл это «муки любви», Добровольский же был склонен к «муки лучшего друга». Поэт кидался из неопределëнности в неопределëнность. — А что, если он всë понял и не захочет меня видеть? А если он просто восхищается стихами и ничего большего? Но тогда почему он так грустно смотрел? И вообще… — Арсений мерил шагами комнату, всё сильнее взъерошивая волосы. — Так, стоп. — Паша, которому уже порядком надоело мельтешение перед глазами, схватил друга за запястье. — Ты уже собрался? Вечер сегодня. — Да какой там вечер? У меня все стихи о нëм! О его глазах, красоте, скрипке в его руках… Я не смогу прочитать ничего. — Необязательно читать. Тебе нужно отвлечься. Одевайся, хоть вспомнишь, как мир выглядит. — фыркнул Паша и вышел из комнаты, ожидая друга уже на улице. До Подвала они добрались быстро. На прогулку времени уже не оставалось — Вечер вот-вот должен был начаться. Двое друзей спустились в полутëмный зал уже тогда, когда первый выступающий начинал свой стих под тихую, тревожную музыку. Арсений мигом нашëл взглядом Антона, с улыбкой рассматривая его. — Он, кажется, похудел ещë больше. — тихо шепнул он Паше, замечая впалые щёки парня. — Да. Так и есть. — с тяжёлым вздохом отвечает тот, — у него сейчас не всë хорошо в семье. Он всë отдаëт своим родным — матери и сестре. — так же тихо ответил Добровольский. — Нужно помочь ему. — с беспокойством Арсений прокручивал фамильное кольцо на пальце, обдумывая, как бы сделать это. — Остынь, герой. — горько усмехнулся Паша. — Дождись конца вечера. Арсений непонимающе посмотрел на друга, и прислушался к чтецу, продолжая смотреть на юного скрипача.***
В этот раз всë закончилось около часу. Гости постепенно расходились и Паша, поймав взгляд Антона, кивнул на улицу, сообщая, что будет ждать его там. Шастун кивнул и продолжил складывать инструмент, о чëм-то договариваясь с коллегами по квартету. Арсений молча стоял на улице, смотря на летнюю нарастающую Луну. — Арсений, я прошу тебя. Держи себя в руках, хотя бы не напугай его. — вполголоса попросил Добровольский, подходя к нему. — Что? Ты о чëм, Бога ради… — Арсений осëкся, увидев на пороге Подвала Антона, направляющегося к ним и смотрящего лишь себе под ноги. Поэт нервно схватил Пашу за руку, но тот лишь улыбнулся, кивая. — Павел Алексеевич, я… — парень поднял взгляд и опешил, увидев рядом Арсения. Даже рот приоткрыл, но тут же захлопнул его. — Знакомься, Антон. — улыбнулся Добровольский. — Это Арсений Попов, мой друг. Уверен, ты знаешь, кто он и чем занимается. Арсений, Антон. Антон Шастун. Паша посмотрел сначала на Арсения, потом на Антона. Оба застыли, поражëнно смотря в глаза друг другу. Шастун только что встретил своего кумира, свою порочную и глупую влюблëнность, которую он старался изжить. Арсений — свою музу и любовь, которая питала его уже много дней, давая несбыточные надежды на будущее. Словно в замедленном действии они пожали руки, еле заметно содрогнувшись от ударов тока, прошедших по телу обоих. — Я, пожалуй, оставлю вас. Удачного вечера. — Паша с улыбкой кивнул головой и отправился к дому, облегчëнно вздыхая. — Я… Мечтал познакомиться с Вами, Арсений Сергеевич. — тихо, с плохо скрываемым восторгом сказал Антон. — Прошу, только без формальностей. — улыбнулся поэт. — Не выношу их. Арсений, или Арс, если хочется. И, пожалуйста, на «ты». Я не настолько стар. — Я попробую. — Антон чуть покраснел и улыбнулся, поправляя футляр со скрипкой на плече. — Мне сложно сразу переходить. Я ведь Ваши… То есть, твои стихи давно читаю. Каждый знаю наизусть. — Это безумно греет душу, Антон, — Арсений улыбнулся, радуясь внутри, как ребëнок. — Может, прогуляемся? — Только если по направлению к дому. Мне завтра рано вставать. — смущëнно улыбнулся музыкант. — Как скажешь. — Арсений поборол в себе желание взять парня за руку и они медленно пошли в направлении, указанном Антоном. Обоим хотелось растянуть эту прогулку подольше. Они разговаривали обо всëм, что приходило на ум. О новостях, обсуждали поэтов, которые выступали на Вечере, о мечтах и жизни. Антон с любовью рассказывал про свою семью, а пока он говорил о них, на лице его была самая счастливая улыбка. Арсений делился смешными случаями из жизни, любуясь парнем. Через час они зашли в тëмный в двор-колодец. Антон вздохнул. — Пора прощаться, как ни грустно. — Да… Но мы ведь встретимся ещë? — Арсений смотрел на парня с надеждой, нервно сжимая подол пиджака. — Конечно. — Антон улыбнулся, чуть краснея, хоть этого и не было видно в темноте. — Можно последний вопрос? — Разумеется. — улыбнулся Попов. — О ком был тот последний стих, что ты читал? Если это не секрет, конечно. Он настолько наполнен чувствами, такой искренней любовью, что невольно хочется узнать, кто же стал причиной таких сильных чувств? Арсений задумался. Как лучше сказать? Когда? Где? Нейроны бегали с космической скоростью, перебирая варианты. Однако, Попов резко прекратил мысленный процесс. Именно необдуманные решения сделали его собой. Поэт подошëл чуть ближе, почти касаясь грудью груди Антона. — Причиной этих чувств стал ты. — тихо ответил он и, закрыв глаза, легко коснулся губ парня своими, совсем немного, чуть-чуть. Надеясь, что Антон не оттолкнëт. Он зажмурился, слыша частое испуганное дыхание парня и не двигаясь с места. Секунда — и дыхание пропало, заменившись торопливыми шагами и хлопком двери подъезда. Поэт сжал зубы, подавляя крик отчаянья. В эту ночь он вернулся домой вусмерть пьяным.***
— Ну что, как прошëл вечер с… — бодрый и свежий Добровольский вошëл в комнату Арсения, замечая его на полу в окружении бутылок и раскиданных листов. — Антоном?.. Голос упал, а в душе появилось беспокойство. Что же этот неугомонный умудрился натворить за ночь? — Арсений! Арс, вставай! — Паша пару раз ударил друга по щекам, пока не увидел, как глаза понемногу открываются. Поэт взялся за голову, которая грозила расколоться от боли. — Что произошло? Рассказывай! — тут же потребовал Паша, но Арсений пока молчал. — Дай мне полчаса, я тебя умоляю. — хрипло кашляя сказал он наконец и с трудом поднялся, нетвëрдой походкой направляясь в сторону ванной комнаты. Добровольский покачал головой, собрал бутылки и уселся в мягкое кресло, пытаясь не придумывать самые разнообразные исходы встречи Антона и Арсения. Последний, как и обещал, вернулся через подаренные полчаса. Выглядел он уже более вменяемым, так что Паша повторил свой вопрос. — Мы гуляли, Паш… Он такой потрясающий. Добрый, милый, всë делает для родных… А потом он спросил, о ком был мой последний стих. И я ответил. Сказал правду и поцеловал его. И он ушёл. Убежал к себе домой. Даже слова мне не сказал. — голос дрожал, а на глазах поэта появились слëзы, и Добровольский застыл в удивлении. Никогда ещë Арсений не плакал, рассказывая ему о своей очередной любовной неудаче, даже будучи пьяным. — Спокойно. — учитель приобнял Попова за плечо, ободряюще улыбаясь. — Ну, Арс, с каких пор ты стал плакать вообще? Не всë ещë потеряно. — А вдруг всë?! — выкрикивает поэт, — если он больше не хочет меня видеть после этого? Если ничего уже не вернуть? Какой же я дурак. — Арсений положил голову на плечо друга, промачивая слезами чужую рубашку. — Всë будет хорошо. Скоро у меня будет занятие с его сестрой и я попробую вытащить Антона на разговор.***
В очередной раз Паша входит в знакомую квартиру. На этот раз в ней царит тишина. Все либо в делах, либо просто спят, хотя ещë день на дворе. Постучав в комнату, Добровольский через несколько секунд видит Асю, весëлую и, даже, кажется, счастливую. — Здравствуйте, Павел Алексеевич. Мы можем сегодня тихо позаниматься? Мама уснула. — вполголоса спрашивает она. — Конечно, Ася, всë можем. А Антон где? — так же тихо отвечает учитель, проходя в комнату и бросая взгляд на кровать, скрытую ширмой. — Тоша придëт скоро. Он сказал, что пошëл на стройку, работать — то ли грузчиком, то ли кем-то ещë. — улыбнулась Ася. — Твой брат — очень хороший человек. — улыбнулся Паша и начал занятие. Ася была девочкой способной. Семья переехала из деревни недавно, после того, как отец погиб за красным знаменем войны. Антон смог поступить в институт и перевëз маму с сестрëнкой сюда, в столицу. Тогда ещë столицу. Деревенская школа была так себе, образование на периферии всегда страдало больше, так что Асе нужно было очень много догонять, но она старалась. Видела, как работает Антон и брала с него пример. Стараясь помогать ему, чем могла, и учиться лучше всех, чтобы хорошо закончить гимназию и пойти на врача, как и мечтала. Антон вернулся домой уже к концу их урока. За эти несколько дней, что Паша их не видел, парень осунулся ещë больше. Бегло поцеловав сестру в макушку, пока она старательно дописывала очередное предложение, Шастун проверил мать и, кивнув Паше, направился в ванную. В комнату он вошëл уже тогда, когда Добровольский собирался после урока, а Ася разговаривала о чëм-то с мамой за ширмой. — Антон, здравствуй. — улыбнулся Паша. — Не хочешь пройтись со мной? — Да, можно. — улыбнулся Антон и подхватил футляр со скрипкой. — Мне как раз нужно в центр. Они вышли из дома, медленным шагом направляясь к проспекту. — Ты снова играешь где-то сегодня? — спросил Паша, наблюдая за Антоном краем глаза. — Нет, мне нужно к мастеру зайти. Я умудрился сделать трещину на нижней деке. Нужно чинить, а то будет хуже. — ответил Шастун. Паша видел, как что-то, не отпуская, терзает парня, не давая улыбаться как раньше. Он даже догадывался, что именно. Или кто. — Что-то случилось? — они повернули в почти безлюдный вечером переулок, срезая путь. — Да нет, всë хорошо. — слабо улыбнулся Антон. — Если нужно, ты можешь поговорить со мной. О чëм угодно. — Я… — парень замялся и смущëнно посмотрел на Добровольского. — Я могу быть с Вами откровенен? Просто… Да, Вы правы, кое-что случилось, но я не хочу грузить Вас своими проблемами. Вы и так бесплатно занимаетесь с Асей. — Если бы я не хотел тебе помочь, я бы не предлагал. — мягко сказал Паша. — Присядем? Они уселись на скамейку, стоявшую под фонарëм, и Антон глубоко вздохнул, задумавшись. — Это касается Арсения. — вдруг признался Антон, нарушая установившуюся тишину. — Он… Любит меня. И его стихи говорят намного больше. Я верю, я вижу, что это искренняя, неподдельная любовь, но… — Антон замолчал, роняя голову на руки. — Но ты не любишь его? — аккуратно спросил Паша, понимая, к чему идëт речь. — Нет, что Вы… То есть… Я тоже люблю его. Очень. Его стихи и моя семья — это всë, что даëт мне силы жить. А когда я с ним познакомился, он оказался таким… Ещë более притягательным, чем на газетных фотографиях. Он такой красивый, умный, милый… Он добрый и обходительный, но… — Так почему же ты убежал? — непонимающе переспросил Добровольский, уже теряясь в чужих чувствах. — А… Он рассказал Вам. Ну конечно. Я убежал, потому что… Так же нельзя. Это ведь… Неправильно. Двое мужчин не должны любить друг друга, как любим мы. Что скажет мама, если узнает? Или газеты? Они ведь сразу уничтожат Арсения, а я не хочу этого. Пусть лучше живëт дальше без такого, как я. Я слишком мал для него. Слишком беден и глуп. — Антон говорил твëрдо, но временами голос его содрогался, будто он заставлял себя произносить всë это. — Послушай меня, Антон. Я не вправе указывать тебе или Арсу, что делать, но вижу ситуацию с двух сторон. Я не могу понять и принять, что двое мужчин любят друг друга и в этой стране большинство таких, как я. Но ему плохо без тебя. Не далее как сегодня утром я еле вытащил Арса из петли. — Антон с ужасом посмотрел на Пашу. — Я говорю правду. Ему плохо без тебя. И я вижу, как ты изменился за эти дни. Тебе тоже плохо. Арсений всегда плевал на правила и только поэтому жив до сих пор. Я хочу помочь. И тебе и ему. Поэтому просто доверься чувствам, Антон. Попробуй. — Глаза Добровольского выражали лишь уверенность и поддержку, нужный Антону толчок. — Кто знает, может это и есть твоя судьба. Да, Вам придëтся скрываться. Да, это будет сложно. Но большего счастья чем любить и быть любимым нет на свете. Эмоции на лице Антона сменялись подобно кадрам на плëнке. Сначала страх, потом ужас, сомнение и, наконец, призрак надежды. — Возможно, вы и правы. — Антон решительно сжал кулаки и поднялся с места. — Набережная Фонтанки, дом тридцать, квартира двенадцать. — с улыбкой говорит Добровольский, улыбаясь вслед юноше. — Спасибо! — на бегу кричит Антон и машет учителю рукой. Паша поднимается с места, с улыбкой направляясь к дому. Он уверен, что всë получится, главное, чтобы не было поздно.***
Антон бежит со всех ног, придерживая футляр, чтобы скрипка не сильно билась внутри. Знакомые улицы мелькают перед глазами, а в голове лишь одно: «Успеть, успеть, успеть… Павел Алексеевич говорил, что он вытащил его из петли сегодня. А если он попробует ещë раз? Пожалуйста, Господи, только бы успеть… » Водоворот прекращается, когда парень толкает дверь в нужную квартиру и она, на удивление, оказывается открытой. Антон аккуратно ставит скрипку в прихожей и прикрывает дверь на один из замков. Вдруг что? Тихо, как мышка, парень проходит из комнаты в комнату, пытаясь отыскать Арсения, которого обнаружил в спальне. На потолке и правда висела петля, и Антон вздрогнул, представив в ней голову Попова. Сам поэт, кажется, уснул за письменным столом, уронив голову на руки. Антон подошëл ближе, стараясь не шуметь, но противная половица паркета скрипнула под ногой и Арсений вскочил со стула, уставившись на незваного гостя. — Ты снишься мне, да? — удручëнно спросил Попов, взъерошивая волосы. — Ты постоянно мне снишься. И никогда не придëшь. — Я… Я тебе не снюсь. — Антон улыбнулся уголками губ, нерешительно подходя ближе. — Ты каждый раз так говоришь. — отмахивается Арсений, но взгляда не отводит. — И я каждый раз ведусь. Чтобы хоть немного посмотреть на тебя. Побыть с тобой. Шастун с усилием преодолел стеснение, подходя вплотную и нежно беря лицо Арсения в свои руки и целуя в губы. Неумело, неуверенно, но решительно, прижимаясь как можно ближе. Поэт несколько секунд не двигается, не веря самому себе. Ощущения слишком реальны. Это не может быть Антон. Но вот он, стоит рядом и целует его, да так, что ноги подгибаются, пусть это и просто неумелое касание губ. Антон отстраняется, краснея и оставаясь в нескольких сантиметрах. — Теперь ты мне веришь? — спрашивает он, не решаясь обнять Арса. — Теперь я хочу спать вечно. — Арсений прижимается ближе, обвивая руками талию парня и исступлëнно целует, отчаянно сжимая рубашку Антона на спине. Попов зажмурил глаза, боясь, что наваждение скроется, но вот он, Антон. Живой, тëплый и любящий. Рядом. — Я не отпущу тебя больше. — хрипло говорит Арсений, зарываясь пальцами в кудрявые волосы. — И не надо. — улыбается Антон в ответ. Он покраснел, смущаясь от такой близости. Чëлка упала на лоб, а в зелëных глазах плещется море нежности и любви. Арсений снова накрывает губы парня своими, на сей раз аккуратно, никуда не торопясь. Антон, не зная, что делать и как правильно отвечать, просто приоткрыл губы, чем тут же воспользовался Попов, проникая языком в рот младшего и вызывая у него удивлëнный стон. Капля по капле, терпение Арсения убывает, и он боится не сдержаться, сделать больно. Поэт отрывается от припухших уст Антона и спускается поцелуями на шею, делая шаг и прижимая парня к стене. Ощущения столь новые и непривычные, что Шастун не знает, куда себя девать и что делать. По телу разносятся тëплые волны, отдаваясь пульсацией внизу живота, слишком приятной, тянущей, лишающей разума. Антон вздрагивает и отталкивает от себя Арсения, когда чувствует слабый укус на ключицах. Попов растрëпан, дыхание у него тяжëлое, щëки покрылись румянцем, а голубые глаза чуть потемнели, загораясь непонятным Антону светом. Лицо поэта выражает лишь беспокойство. — Я… Сделал тебе больно? Прости, прости меня, пожалуйста. — Арсений берëт парня за руку, чуть сжимая. — Нет… Всë хорошо. Просто неожиданно. Я… У меня никогда… — Антон опускает глаза, заливаясь краской до корней волос. Арсений понимающе улыбается. — Я люблю тебя. И никогда не сделаю тебе плохо. Одно твоë слово и мы остановимся. — Арсений аккуратно приблизился, заглядывая в глаза Антону, спрашивая разрешения. — Я верю, Арс. — этого достаточно. Арсений обнимает Антона за талию, снова приникая губами к его шее. Парень откидывает голову назад, давая больше места и тихо стонет, когда Арсений слегка прикусывает пульсирующую венку и тут же зализывает укус, стараясь не оставлять следов. Руки Шастуна обвивают шею Арса так правильно, так, как нужно сейчас. Внутри Антона — пожар, не меньше. Внизу всë горит и пульсирует, а тепло разливается по телу до самых дальних точек. Действия Арса сводят парня с ума, а когда широкая ладонь мягко поглаживает возбуждëнный член через штаны — Антон не может себя сдержать, выпуская наружу громкий стон и подаваясь навстречу руке. — Ты позволишь мне… — Арсений прерывается на секунду, поднимая голову, но Шастун не даëт ему договорить. — Всë, что хочешь. — тихо отвечает он и целует поэта в губы, потираясь стояком о его руку. Арсений сам прерывает поцелуй и прекращает прикосновения, улыбнувшись, когда слуха коснулся разочарованный вздох. Попов подхватывает парня на руки, относя на кровать и нависая сверху. — Ты точно уверен, любовь моя? Потому что я не уверен, что смогу остановиться, если мы зайдëм дальше. — тихо сказал он, усмехаясь противоречию самому себе, но иначе он не мог. Антон заслуживал выбора и правды. — Уверен. — тихо кивнул Шастун, тяжело дыша, и Арсений вновь опустился поцелуями к его шее, вместе с этим избавляя парня от простой застиранной рубашки в клетку. Сняв ненужный сейчас предмет гардероба, Попов прильнул губами к соску, очаровательно торчащему от возбуждения. Антон охнул и закусил губы, стараясь быть тише. Руками он сжимал простынь, выгибаясь под Арсением, который, казалось, был везде: губы и язык по очереди ласкали соски, а руки расстëгивали ремень на старых изношенных брюках, постепенно стягивая их вместе с бельëм с длинных ног. Закончив с этим, поэт отстранился, рассматривая открывшуюся ему картину. Оставшись перед Арсением обнажëнным, Антон покраснел ещë сильнее, отводя глаза и стараясь прикрыться. С покрасневшей головки на живот капала смазка, грудь часто вздымалась, возбуждëнные соски блестели от слюны. Старший улыбнулся, взяв руки Антона в свои и уводя их за голову юноши. — Не нужно стесняться меня. Просто расслабься, Тош. И получай удовольствие. Антон кивнул, наблюдая, как Арсений спешно раздевается, скидывая домашнюю одежду и с восхищением осматривает его тело. Но долго любоваться Попов не даëт. Он сразу приникает к Антону губами, прокладывая дорожку поцелуев от ключиц к паху. На груди и животе расцветает несколько алых пятен. Кусает выпирающие тазовые косточки, щекочет рëбра кончиками пальцев. Тело Антона чувствительно — реагирует на каждое, даже самое невесомое прикосновение. Про себя Арсений думает, что Шастун и правда слишком худой и обещает себе хорошенько накормить его. Но это после. Помедлив секунду, он проходится языком от основания члена к головке, захватывая еë губами. Опыта у него в этом деле не было ровно никакого, но он помнил, как ему это делали девушки и старался просто повторять точно так же. Обласкав языком головку, контролируя зубы, и аккуратно взял глубже, начиная двигать головой. Какой же Антон сейчас красивый. Поддаëтся навстречу горячему рту, сдерживая стоны и сжимая пальцами простыню. На секунду Попов отвлекается и облизывает пальцы, слыша разочарованный стон, но тут же возвращается. Что ж… Попытаемся точно так же, как с девушками… Медленно, аккуратно, понемногу. Первый палец входит на фалангу и Антон морщится, хныча и сжимаясь сильнее. Арсений лишь интенсивнее двигает головой. Несколько минут — и указательный вошëл полностью. Попов попытался синхронно двигать головой и пальцем, пока не понял, что когда он задевает какую-то точку внутри, Антону особенно приятно. Выждав ещë немного, старший добавил второй, а, дождавшись, пока Антон начнëт насаживаться сам, и третий, стараясь двигать пальцами под нужным углом. Антон потерялся во всëм: в ощущениях, в прикосновениях, в себе. Он чувствует себя чертовски открытым и ему это нравится. Язык и губы Арсения на члене сводят с ума, а пальцы внутри творят нечто невообразимое. Он и подумать не мог, что когда-то сможет такое чувствовать. Напряжение вместе с удовольствием скапливаются внутри, но не находят выхода и Антон извивается на постели, не зная, куда себя деть. Миг — и приятная нега накрывает с головой. Он не особо понял, что произошло, но разбираться нет никакой возможности. Да и желания тоже. Тëплая патока удовольствия растекается по всему телу и Антон приоткрывает глаза. — Арс… Что это было? — тихо спрашивает он, глядя, как старший облизывает светлую вязкую жидкость с губ и сплëвывает на ладонь, растирая слюну по члену. — Это оргазм, Тош. — улыбнулся он. — Прости, сейчас может быть немного неприятно. Арсений слегка толкнулся внутрь и Антон выгнулся дугой, чувствуя, как в него входит головка. — Сильно больно? — обеспокоенно спросил Попов. — Не-ет… Продолжай, прошу. — с трудом проговорил Антон, стараясь принять глубже и понемногу насаживаясь самостоятельно. Прошло несколько минут, прежде чем старший позволил себе двигаться, пытаясь найти тот самый угол, чтобы доставить Антону максимум удовольствия. Парень извивался под ним, издавая такие сладкие звуки, каких Попов не слышал на лучших коллекционных пластинках. — Быстрее… Арс, пожалуйста… — сбивчиво попросил Антон и Арсений не мог не послушаться, ускоряясь. Кровать под ними тихонько поскрипывала, но еë заглушали пошлые шлепки кожи о кожу, протяжные стоны Антона и короткие гортанные порыкивания Арса. Шастун обнял старшего ногами, не позволяя выходить на всю длину и притянул к себе, снова и снова кратко целуя в губы, в то время как Арсений тихо и сбивчиво нашёптывал ему на ухо новые и новые признания: — Антоша, мой мальчик, любовь моя. Я никого так не любил. С нашей встречи я писал лишь о тебе, моë солнце, мой свет. Мне никто не нужен больше, просто будь рядом. Я сделаю всë для тебя, всë, что попросишь. Твоë слово для меня — закон. Потому что ты — весь мой мир. Спасибо тебе. Если бы ты не пришёл, я бы умер. Я не могу жить без тебя. И не смогу никогда. Я люблю тебя. Больше всех на свете. И всегда буду любить. Знай это… Попов кончил первым, изливаясь внутрь парня и по инерции продолжая двигаться, когда через несколько толчков, Антон выгнулся и кончил с громким: «А-А-Арс!»***
— Мне нужно будет вернуться на ночь домой. — тихо сказал Антон, лёжа на груди Арса и наслаждаясь ощущениями от пальцев, перебирающих пряди кудрявых волос. — Я понимаю. — откликнулся поэт. — Как твоя мама? — Вроде лучше, но всë ещë лечится. — улыбнулся Антон. — Я постараюсь помочь, как могу, чтобы всë стало лучше в твоей жизни. — Арс ласково поцеловал Антона в макушку, вдыхая запах его волос. — Спасибо. Я люблю тебя. И всë, что ты говорил… Относится и к тебе тоже. — Антон смущëнно покраснел, пряча глаза. Шастун смог убежать домой только к утру, окрылëнный и счастливый, а Паша, зашедший к другу уже днëм, ещë три дня плевался, выслушав историю их воссоединения во всех подробностях, но улыбка не сходила с его лица. Потому что он был счастлив за своих друзей. А они уж и подавно были счастливы. Это ли не главное?