Я больше не смогу полюбить

Как жаль, что всё вышло так. Я долгое время не могла понять, в чём же проблема. Всё моё тело охватывает дрожь и унять её я не в силах, сколько ни пытайся. Аппетита тоже нет. Температура слишком низкая. Что происходит? Чувство удушья не проходит. Мне словно накинули петлю на шею и с каждым днём затягивают всё сильнее. Кашель не унимается. Сильный настолько, что, кажется, ещё немного и вместе с ним я выплюну собственные лёгкие. — Вам нехорошо? — открываю глаза и вижу перед собой андроида — напарника лейтенанта Андерсена. Мне замечательно, цвету, словно роза по весне. Или не похоже? Если заметил моё состояние, тогда почему вопрос, а не утверждение? Ты же умеешь сканировать или что ты там вообще умеешь, я без понятия. — Я в порядке, Коннор, — натягиваю лучшую улыбку из всех, что были в моём арсенале, и выпрямляюсь на стуле, вновь устремляя взгляд на монитор, где отображалось чьё-то досье, но я не помню, чьё именно и зачем оно мне вообще, — Спасибо за беспокойство. Диод Коннора какое-то время светится жёлтым, после чего вновь возвращается к привычному голубому цвету. Андроид слабо кивает и возвращается обратно к своему столу, где его ждёт лейтенант Андерсон, оставляя меня вновь в одиночестве. К чему эта формальность? Зачем его сделали таким похожим на человека? Вложили все эти протоколы, заставив его быть… Таким. Заставив меня в него влюбиться. «У вас ханахаки.» Приговор. Мне нет и тридцати, а я уже умудрилась приблизиться к смерти настолько, насколько вообще была способна. Выиграла лотерею, ничего не скажешь. Ханахаки — это болезнь, которая сопровождается болью в груди, откашливанием цветочных лепестков на ранних стадиях. Она приводит к смерти от удушья целыми соцветиями, невозможными для извлечения на поздних сроках. «Вам очень повезло, что удалось обнаружить болезнь на ранней стадии.» Счастье какое. Только вот легче не становится. У меня внутри буквально произрастает оранжерея. Очень повезло. Я-то всё переживала, что у меня дома растения не живут. Ну вот, радуйся. Даже ухаживать за ними не нужно и всегда с собой. На букеты теперь можно тоже не тратиться. — Как Вы себя чувствуете? Выглядите неважно, — Коннор нависает над моим столом с обеспокоенным выражением лица, а в глазах словно плещется тревога, но я знаю, что всё это — фальшь. Знаю, но всё равно не могу унять своё бешено бьющееся сердце, что рядом с ним начинает сходить с ума, а петля на шее затягивается всё туже, перекрывая доступ к кислороду с каждым днём всё больше. — Я в порядке, Коннор, — улыбаюсь измученно, поправляя спутанные волосы, надеясь как-то исправить ситуацию, — Просто усталость. Пройдёт. Коннор смотрит пару секунд, но после кивает мне и разворачивается, покидая участок вместе с лейтенантом Андерсеном. Кашель усиливается, а вместе с тем я начинаю откашливать лепестки цветов — пионов. Что ж, я любила пионы до этого момента. Кажется, теперь я не смогу спокойно на них смотреть. Да и на цветы в целом. Хотя чего это я, они ж мне больше и не понадобятся. Так, на могилку если только. — Вам плохо? — убираю от лица платок, полный крови и нежно-розовых лепестков, и быстро прячу его в верхний ящик стола, — Что с Вами? Голос Коннора приятный, совсем как… Как что? Как что-то мягкое, я не знаю. Словно горячий шоколад с зефиром. Ну, тем самым, что продаётся в небольших магазинчиках. Вечно бы слушала. Почему из всех, в кого я могла влюбиться, я влюбилась в Коннора? Почему в андроида? Я же самолично подписала себе смертный приговор. Наивно было полагать, что это пройдёт бесследно. — Я в порядке, Коннор, — натягиваю улыбку, но понимаю, как неестественно это выглядит, а потому быстро стираю её с лица, тяжело вздыхая, — Немного приболела. Всего-то. Андроид пристально смотрит на меня своими пронзительными карими глазами, и я молюсь, чтобы этот момент не заканчивался. Он так редко бывает так близко. Непозволительно близко. Секунду, непозволительно…? Коннор приблизился к моему лицо, настолько, насколько, кажется, вообще возможно, и что-то пытается высмотреть, пока его диод активно мигает жёлтым. Спустя несколько секунд он всё-таки отстраняется и спешно покидает помещение. Грудь словно прошибает насквозь из ружья, оставляя зияющую ноющую дыру. Я захожусь в раздирающем горло кашле, выплёвывая окровавленные цветы. Я устала. Мне больно. «Болезнь прогрессирует достаточно быстро.» Спасибо, что сообщили, а то я не заметила, как начала откашливать ежедневно флорариум. Можно коллекцию уже собрать, а то, чего добру зря пропадать? Завариваю, кажется, четвёртую кружку кофе за последние пару часов, потому что аппетита как не было, так и нет. Нужно же заливать в себя хотя бы что-то. Даже не замечаю шаги позади себя, а потому вздрагиваю, когда на плечо ложится чужая рука, и разворачиваюсь всем корпусом, роняя кружку с только что заваренным кофе и разбивая её вдребезги. — Извините, я не хотел напугать Вас, — Коннор наклоняется, чтобы собрать осколки разбитой чаши, а я так и стою, не в силах сдвинуться с места ни на миллиметр; он поднимается с колен и, выбросив разбитый фарфор в мусорное ведро неподалёку, взглядом возвращается ко мне, — Я заметил, в последнее время Ваше самочувствие ухудшилось, — я нервно усмехаюсь, осматривая пол на наличие других осколков, но не замечаю, — Смею предположить, что у Вас ханахаки, — я поднимаю взгляд на него, а улыбка медленно сползает с моего лица, — Я прав? Какого чёрта ты спрашиваешь меня, если сам всё знаешь. Кто писал этот дурацкий протокол, я не могу. Я неуверенно киваю, не зная, чего от него ждать. Ему-то какое дело, ханахаки у меня, простуда или пневмония. — Почему Вы ничего с этим не делаете? — карие глаза смотрят выжидающе, а у меня, по ощущениям, сердце останавливается, и грудную клетку сдавливает чуть ли не до хруста, совсем как когда ломают рёбра. — А что я могу сделать? — понимаю, что голос начинает срываться и звучит плаксиво, но ничего не могу с этим сделать; по правде, я даже не пытаюсь, — Да и какое к тебе это имеет отношение? — На Вашем счету много раскрытых дел, — он уводит взгляд в сторону, глядя куда-то мне за спину, в стену, — Вы ценный сотрудник полиции. — Тут таких ценных — бери любого, — на самом деле, наш отдел действительно мог похвастаться хорошей раскрываемостью, ведь практически каждый здесь работал, очертя голову; один только Хэнк чего стоит. — Лейтенант Андерсон и Вы в хороших отношениях, — если то, что он относится ко мне, как к дочери, можно считать за хорошие отношения, то да, разумеется, умник, — После Вашей смерти его работоспособность, вероятно, сильно снизится. Вот оно что. Действительно, с этим восстанием девиантов сейчас без Хэнка никуда. Теперь понятно, что тебя беспокоит и беспокоило всё это время. — Почему Вы не расскажете о своих чувствах тому, кого любите? — он делает шаг навстречу, оказываясь слишком близко, заставляя дыхание сбиться, а пульс участиться. — Потому что ты андроид, — выпаливаю на одном дыхании, лишь через несколько секунд понимая, что сказала это вслух. Поднимаю взгляд на Коннор, боясь его реакции, но он всё так же невозмутим. — Вы могли бы попробовать инвазивную хирургию, — бросает напоследок Коннор, после чего спешно уходит, оставляя меня одну. Ещё и без кофе. «Хорошие новости — мы можем провести операцию. Только есть один нюанс…» Хорошие новости, замечательные. Всем бы такие. Что Коннор, что доктор этот… Хоть один бы побывал на моём месте. Я тоже могу сказать «подумаешь, вам всего-то нужно взять пистолет и выстрелить в человека, и не волнует меня, что вы его ни разу в руках не держали и в людей стрелять боитесь; ничего не поделать, когда на кону твоя жизнь» или «просто съешь эту пасту, какая разница, что ты андроид и это тебе навредит». Мне тоже навредит, вообще-то… «Вам грозит полная потеря возможности испытывать романтические чувства. Вы никогда не сможете полюбить снова.» Катись ты к чёрту, Коннор. Мне нестерпимо больно и дышать практически невозможно. Мне нестерпимо больно. Но как я могу согласиться на такое? Всего-то один нюанс, действительно. Маленький такой. Совсем незаметный. Вы бы сказали мне об этом ещё после операции, чтоб наверняка. Я не могу отказаться от своих чувств. Не могу отказаться от возможности чувствовать в принципе. Я даже не могу представить себе свою будущую жизнь… Такой. То есть, хотите сказать, андроидов, которых отличить от людей-то не всегда возможно, мы делать научились, а лечить рак и ханахаки — нет? На кой чёрт тогда вообще все эти ваши технологии. У вас машины чувствовать уже научились, а я без чувств ходить должна. Какая ирония. Словно сама судьба издевается. Надо было влюбиться впервые и вот, пожалуйста. Как заказывали. Только есть один нюанс. Аж тошно. Тошно настолько, что я не могу потреблять даже кофе. Зато могу алкоголь. Много алкоголя. — Вы пьяны? — надо мной нависает Коннор, но вижу я его очень смутно, в частности из-за фонаря позади него, но отчётливо узнаю этот голос, — Смею предположить, у Вас что-то случилось? Киваю на место рядом с собой, приглашая его присесть, что он и делает. Отпиваю из горла бутылки, позволяя жидкости обжечь горло. Хуже не будет. Больнее уж точно. Алкоголь не решает моих проблем, но даёт хотя бы на пару часов вздохнуть полной грудью. Ну как полной… Почти. В любом случае легче с ним, нежели без него. — В последнее время вы часто выпиваете, — какая разница, я всё равно делаю это в нерабочее время, — Не боитесь развития алкоголизма? Если у меня на выбор будет смерть и алкоголизм, как думаешь, что я выберу? Я пожимаю плечами, вновь делая глоток, и уже собираюсь протянуть ему бутылку чисто из солидарности, но вовремя вспоминаю, что рядом со мной не человек. Совсем не человек. Как ножом по сердцу. — Знаешь, — поднимаю взгляд к небу, глядя на то, как беззаботно кружатся снежинки где-то там, ничего им не страшно; может, я тоже не должна бояться, — Я подумала над твоими словами. Коннор переводит на меня непонимающий взгляд, так забавно приподняв одну бровь. Неужели мне придётся расстаться с этим? — Я сделаю операцию, — делаю последние глотки и, бросив пустую ёмкость в урну, ухожу, не оборачиваясь. Я не хочу знать, что он скажет мне на это. Не хочу слышать. Будет больно, что бы он ни сказал. Иду в больницу, словно на похороны. Сейчас это даже символично. Сейчас я убью в себе целый сад. Сад в сердце, в лёгких и особенно в душе. Выжгу землю дотла, чтобы больше ничего не могло произрасти. После операции я действительно чувствую облегчение. Дышать становится легче. В разы. Новый вдох больше не причиняет мне боль, я больше не захожусь в безудержном кашле, меня не трясёт. Это ли не счастье? Восстание девиантов набирает обороты. Причём небывалых масштабов. Властям приходится дать андроидам те же права, что и людям. Чуть позднее я узнаю, что Коннор тоже стал девиантом. — Вы мне нравитесь, — карие глаза смотрят изучающе, а вместе с тем словно излучают тепло и нежность, чего не бывало ранее; его глаза слишком живые, — Ранее я не мог понять, из-за чего происходят программные сбои и почему меня так тревожило Ваше состояние, — он улыбается так лучезарно, что при желании мог бы заменить солнце. — Здорово, правда, — невозмутимо пожимаю плечами, глядя на андроида снизу вверх, — Только есть один нюанс, — склоняю голову набок, видя, как стремительно он меняется в лице, — Я излечилась, Коннор, — осознание в его глазах плещется вперемешку с тревогой от этого самого осознания, — Я больше не смогу полюбить, — какая ирония. Как жаль, что всё вышло так.