Let's hurt tonight

В красно-желтом потоке было не продохнуться; люди, сидящие в теплых салонах, нервно постукивали пальцами по рулям, коробкам передач и собственным подбородкам, словно дерганные движения могли как-то ускорить процесс. Они стояли уже пятнадцать минут на одном месте и сдерживали мимолётный порыв выскочить из машины и дать по морде тому, кто заставляет их замереть в такую темень посреди города. Чонхо едва мог сидеть, мучаясь от головной боли и ожидания. Противные звуки чужих нескончаемых гудков не заглушали даже толстые стекла; его терпение медленно подходило к концу. Машина впереди дернулась, сверкнув фарами, и, наконец-то, покатилась вперёд, обогнув заветное кольцо, и парень поспешил проскочить на мигающий жёлтый вслед за ней. Штраф? Да к черту, сейчас есть дела поважнее. Он прибавил газу и наклонился ближе к рулю, инстинктивно пытаясь увеличить обтекаемость, словно на велосипедной гонке. Два светофора, поворот, перестроиться — он знал маршрут наизусть, и даже не задумывался о своих действиях. Чхве двигался резко, вынуждая других останавливаться почти возле самой его бочины или бампера, сигналить, пока руки не заболят. Поморщившись, он остановился у нужного подъезда и едва ли не вылетел из салона, не удосужившись закрыть дверь. Шаг, шаг — сердце стучало где-то в висках и неприятно давило под ребрами. Он был в ярости и одновременно боялся; чужие всхлипы стояли у него в ушах и проигрывались, как мелодия без конца и края, пуская дрожь по животу. «Приезжай» «Мне плохо» «Я больше не могу» Чонхо знал, что рано или поздно это снова случится, и он снова услышит голос Ёсана в трубке, сколько бы времени они не молчали. Сколько бы времени Кан не закрывался от других. И сейчас, взлетая на седьмой этаж, он задавался вопросом: почему? Почему он все это делает для человека, который потом предпочтет игнорировать и вспомнить только в свои самые темные времена? Ответ был неприятен и резал до боли; Чхве тряхнул головой и дёрнул за ручку двери — та, ожидаемо, была открыта. Коридор встретил тишиной и темнотой, но размениваться на мелочи, вроде света, он не собирался, и как можно громче двинулся в комнату, чтобы его приход не стал неожиданностью. В этот раз привычная для этой пропахшей травой квартиры тишина стала какой-то напряжённой; парень тяжело сглотнул и толкнул межкомнатные дверь, ежась от холодного воздуха внутри. Окно было открыто. И Ёсан находился за ним. Ну, чисто технически, лишь наполовину: он стоял ногами на стуле, высунувшись в проем и опираясь руками об узенький подоконник, который скорее походил на что-то чисто символическое и не очень надёжное. Боясь спугнуть, Чхве двинулся бесшумно, почти как кошка, но парень его все равно заметил, развернулся и уставился не мигая, лишь поблескивая глазами в свете фонаря внизу. — Ёсанни? — Чонхо поднял руки, не то защищаясь, не то показывая, что не причинит вреда. Желудок примерз к позвоночнику от страха, и жалобно скрутился, когда Кан вернул взгляд на небо и высунулся чуть дальше, абсолютно игнорируя его присутствие. — Не хочешь слезть? — Нет, — от бесцветного тона по спине пошли мурашки. Это был не первый раз, когда Ёсан разваливался на глазах друга, но сейчас все, кажется, зашло слишком далеко — под ногами валялись лишь осколки и звездная пыль. И как собрать это все воедино, не разломав ещё сильнее, у Чонхо не было никаких идей. — Почему? — Смысл? Чонхо подавился ответом. Что можно было ему сказать? Смысл в том, чтобы жить для других? Глупость, не было никаких других, ради которых стоило бы залезть обратно в квартиру — он не мог даже себя таким назвать, уж слишком долго они не контактировали. Смысл в том, чтобы жить ради себя? Ёсан давно себя потерял и путался в том, кто он и зачем существует. Смысл в том, чтобы жить ради любви? Эта любовь и превращает его в то, на что больно смотреть. — Что он опять тебе сказал? — Чхве подошёл почти вплотную, но парень даже не дернулся; его рука легла на ледяную поясницу, на которой не было ничего, кроме тонкой нательной майки, и нежно провел кончиками по позвоночнику. Тот повел плечами, и Чхве замер. — То же самое. Все то же самое, — он уронил голову вниз и вздрогнул, но слезы из глаз не потекли. Он то ли вхлипнул, то ли выпустил истерический смешок, но от этого внутри закипела злоба вперемешку с сожалением: Чонхо был готов в эту же секунду сорваться к этому придурку и заставить проглотить собственный язык, смеющий тявкать хоть что-то в сторону Кана. Вот только это бы ничего не изменило — пробовать уже надоедало. Ёсан будто бы сам не хотел уходить оттуда, где ему каждый день вдалбливали о его никчемности, ненужности, уродстве и бесполезности для кого-либо, кроме него. Будто бы самому нравилось потом давиться слезами несколько часов подряд и бездумно смотреть вниз, не моргая, пока не закружится голова. — Сегодня было что-то ещё, не так ли? — Он... он сказал, что тебе я тоже не нужен, — рука на пояснице сжалась, где-то перед болью, и быстро расслабилась. — Скажи мне, это правда? — Нет, — Чонхо даже не думал над ответом, но он был таким глупым, что он сам едва не рассмеялся. Разве это может кого-то, кто опустился на дно, переубедить? А могут ли хоть какие-то его слова переубедить? Холод стремительно проникал под куртку. Ёсан издал тихое фырканье и покачал головой, явно неудовлетворённый таким ответом. Чхве лишь, как заворожённый, следил за каждым его действием и боролся с дрожью в коленях. — Все бы так сказали... — Разве я бы приехал сюда, если бы мне было плевать, Ёсанни? Вопрос повис в воздухе, не отвеченный. Чонхо гладил сквозь майку бархатную кожу, покрытую старыми и новыми синяками, и боялся причинить ещё больше боли. Кан, не двигаясь, высоко задрал голову и рассматривал сверкающую россыпь в небе, будто та ему что-то говорила, нахмурился, обдумывая слова. Несколько тягучих минут они только дышали, по комнате вился стылый пар, когда тяжёлое молчание было прервано очередным вопросом, на который, будто бы, не был нужен ответ. — Зачем ты это делаешь?.. — так тихо, что Чонхо даже не сразу понял, что это не ветер в трубах. Он удивлённо приоткрыл глаза, искренне не понимая. Все, что он делает было для него само собой разумеющееся, константа в его жизни, без которой та выглядела неполноценной. Приехать, выслушать, помочь, исчезнуть — все, что от него требовалось. Все, что он мог себе позволить. Все, что Ёсан позволял ему, скорее так. Его не напрягали месяцы абсолютного затишья — Чхве знал, что так нужно, ждал каждый день, не искал возможности встретиться и поговорить; будет только хуже. И Ёсану, и ему самому не нужно было знать, на что он был готов ради Кана, ради одного лишь взгляда, в котором отражалась вся вселенная, одновременно загадочная и холодная, но такая глубокая. — Зачем ты продолжаешь приезжать? Почему ведёшь себя так, будто ничего не было? Я ведь... я ведь никогда не спрашивал как у тебя дела, только ныл и плакал, так почему ты, черт возьми, продолжаешь меня успокаивать?! — он стукнул кулаком по подоконнику и всхлипнул, дрожаще сжимая тонкую перекладину в окоченевших пальцах. Чонхо отмер и скинул с себя куртку, оборачивая ее вокруг чужих плеч; тот не сопротивлялся, только уходил все глубже в рыдания, копившиеся где-то под ребрами. Ничего не сказал, когда Чхве втащил его обратно в квартиру, затянул на пол и закрыл окно, тут же садясь напротив и принимаясь разминать застывшие пальцы в ладонях. Слезы текли у него по подбородку, убегали под майку и оставались мокрым пятном: он все никак не мог успокоиться, едва не бился головой о стену за собой и как мантру повторял «почему?». Чонхо не мог ничего ответить на это, только прижимал его к себе ближе и поглаживая по спине. Спустя несколько минут тот, все же, затих и принялся заламывать пальцы, жмурясь до белых пятен. Чхве осторожно отодвинулся и перехватил его руки, приближая к своему лицу. Раз, два — нежные поцелуи оставались на каждом аккуратном пальчике со сдертой кожей возле ногтей; Ёсан замер и удивлённо выдохнул, оставшись с мокрыми дорожками на щеках. Куртка упала на пол. Парень потерся щекой о чужую руку, словно кот — Кан не сопротивлялся, только смотрел и разрешал заходить дальше. У Чонхо словно слетели все затворы и лопнули замки, на которые он посадил то, в чем давно хотел признаться. Он едва касался губами кожи, местами синей и жёлтой, местами красной, искал тонкие венки под ней и поднимался выше. Сначала к локтю, потом к плечу, шептал на грани слышимости «красивый». Парень не мог сказать ничего другого, слов попросту не было. Это был факт, который он был готов повторять до конца своей жизни, пока Ёсан в него не поверит, не примет. Он потерся носом об ямку между плечом и шеей, и Кан судорожно и хрипло вздохнул ему в волосы, дернулся в его сторону и схватился за чужую толстовку на спине. — Невероятный, — поцелуй, — прекрасный, — поцелуй, — восхитительный. Он касался губами его лица, сцеловывал соленые дорожки и оставил поцелуи на веках, держа его лицо в руках как самое дорогое сокровище. Сокровище, с которым не раз обращались просто ужасно. Чонхо чувствовал себя коллекционером, и Ёсан был его самым главным экспонатом. В лунном свете он казался нереальным, такими тихим и податливым, словно сотканным из сияния, в каждую секунду готовый рассыпаться. Чхве трепетно дотронулся до кончика его носа и прижался лбом ко лбу, не смея открыть глаз, будто бы это разрушит всю сказочность момента. — Не уходи, — Ёсан прижался ближе, не желая отпускать, и зарылся пальцами в жесткие волосы на затылке. Чонхо покачал головой и медленно наклонился, едва дотрагиваясь до чужих приоткрытых губ, словно к крыльям бабочки. Он сминал их под собой, двигался медленно и тягуче, не смея делать что-то большее, пока не попросят, прошёлся языком по нижней губе. Кан на выдохе открыл рот шире, сжал чужие плечи сильнее: поцелуй становился более глубоким; они не спеша касались языков друг друга и блуждали руками по телу. Ёсан, словно специально, задрал чужую толстовку, и Чонхо пришлось отстраниться от таких сладких губ, оставляя между ними ниточку слюны, тут же лопнувшую. — Останови меня. — Нет, — парень покачал головой и лихорадочно начал снимать его одежду, цепляясь пальцами то за пуговицу на джинсах, то за кофту, но ничего не получалось. Он хотел дальше, хотел быть ближе, но тело не слушалось, и он бессильно облокотился о стену, прикрывая глаза. Чонхо слабо улыбнулся, застыл на пару секунд, разглядывая трепещущие тени от ресниц, а потом подхватил казавшегося таким лёгким блондина и аккуратно положил на кровать, нависнув сверху. Ёсан тихо ойкнул и отвёл глаза; Чхве лишь потерся носом о его челюсть и, почти касаясь губами уха, произнес: — Ты самый лучший человек, которого я знаю. Кан поджал губы и ничего не ответил, только выгнулся ему навстречу, когда Чонхо провел пальцами по его рёбрам, снимая майку. Момент, когда он окунулся в это приятное безумие, остался для него незамеченным, но ощущение такого желанного человека совсем рядом с собой, открытого и горящего, кружило голову. Бархатная кожа блестела как алмазы — парень не мог оторваться, выцеловывая каждый ее миллиметр, желая сохранить в памяти все секунды, пока они были вместе. Сегодня он не уйдет и сделает все, что в его силах, чтобы Ёсан сделал то же самое. Кан призывно раскрыл бедра под его коленом, упираясь пахом в чужой член, сдавленный ширинкой, и Чхве испустил жалкий скулеж, едва держась на дрожащих руках. Их губы снова встретились, но из поцелуя пропала почти вся нежность, сменившаяся долго сидящим внутри желанием, наконец-то нашедшем выход. Блондин скользнул пальцами под одежду, задирая ее все выше и выше, пока Чонхо не отстранился и не скинул кофту на пол. Тот восхищённо выдохнул, проходясь пальчиками по загорелой груди и животу, едва не облизываясь под тихий смешок сверху. — Ты выглядишь ещё лучше, — парень быстро затряс головой, закрываясь светлыми волосами от мира и отворачиваясь настолько, насколько это было возможно. Младший сжал чужие бока, трепетно оглаживая их, прижимаясь губами к плечу, казавшемуся в темноте практически белым. Влажной дорожкой он спустился ниже, обхватил ртом один сосок и облизал его, отчего Ёсан задушено всхлипнул и закрыл рот руками. Под кожей скапливался электрический ток, готовый в каждую секунду разразиться шаровой молнией; это почти произошло, когда Чхве коротко облизал его пупок, шепча что-то ему прямо в живот — всего его свело приятной судорогой. Он беззвучно метался по кровати, не зная куда деть руки, куда деть себя, чтобы сбежать от этих ощущений и продлить их подольше. Когда его домашние штаны полетели на пол вместе с бельем, ноги сами свелись вместе в смущении. Быть таким перед другом казалось чем-то запредельным, хотя о статусе друга уже можно было поспорить. — Ты невероятно красивый, знаешь это? — Чонхо не мог остановиться, говорил и говорил все новые слова: когда гладил его по бедрам, когда целовал в колени, чтобы тот не пугался, когда прикусывал за узкие щиколотки. Если бы это было возможно, он бы возвел для Ёсана алтарь и заставил бы каждого поклоняться человеку, от которого сходил с ума. В его голове не укладывалось, что тот, во плоти, лежит под ним, такой чувствительный, что скулит от любого движения. — Чонхо... — почти захлебываясь, пробормотал блондин, откидывая влажные пряди со лба. — Пожалуйста... Ему не нужно было говорить дважды; Чхве только дотронулся до ягодиц, и Кан сам открылся, не до конца понимая своих действий. Его член напряжённо лежал на животе, влажно шлепая о кожу и истекая смазкой; парень зарылся пальцами в собственные волосы и тяжело дышал. У Чонхо ехала крыша. Он провел языком от пресса до пупка, жарко дыша в лобок, и ухватился губами за головку, получая в ответ глухой стон. Подняв глаза, парень увидел, как Ёсан в полубреду прикусил пальцы и сжал обивку дивана до побеления костяшек. Опустившись ниже, до его слуха донесся невнятный всхлип, и Кан двинул бедрами вверх, ударяясь членом о заднюю стенку горла; перед глазами все кружилось, и единственное, что он мог говорить — «еще». Младший попытался расслабиться, насадился до конца, едва не давясь, но вид перед глазами вынуждал его продолжать; блондин нетерпеливо ёрзал, и Чонхо пришлось сжать его бедро. — Тише, тише, — он поцеловал головку, ощущая жар от тела под ним, словно от солнца, ласково провел языком по уздечке и вобрал длину до середины, помогая рукой. Брови Ёсана заломились, и он закатил глаза на выдохе. Чонхо сжимался вокруг него и пускал вибрации, старательно втягивая щеки — долго ему не продержаться. Секунды, наполненные исступленными стонами и хлюпаньем, тянулись бесконечно долго; Кан слабо понимал, где он и что происходит, только мычал себе в ладонь и вцеплялся пальцами в чужие темные пряди, рефлекторно дёргал бедрами вверх, отчего на живот ему капали слезы. Тянущее чувство внизу становилось все сильнее, и контролировать его практически не получалось. — Я... сейчас... — свой собственный голос казался таким далёким и грубым. Парень поджал пальцы на ногах, не в силах сдержать рвущегося наружу вскрика, и дернулся в последней судороге, изливаясь в горло Чонхо. Тот насадился до конца, немного морщась от вкуса, но послушно глотая всё, и от этого вида Ёсана накрыло хуже, чем всем происходящим до этого. Так никогда никто не делал. — Господи... — он закрыл руками лицо, чтобы не было видно красных щек и ушей. — Не прячься, Ёсанни, — Чхве едва ощутимо погладил пальцами тазовую косточку, и упёрся лбом ему в бедро, тяжело дыша. — Ты просто волшебный, в курсе? Блондин лишь издал глупый смешок и долго вдохнул и выдохнул, приходя в себя и стряхивая остатки оргазма. Спать хотелось неимоверно, и он почти заснул на диване, даже без простыней, но одна вещь не давала ему покоя. Кан приподнялся на локтях, окидывая взглядом парня, все ещё сидящего у его ног и бездумно гладящего лодыжки и голени с выражением вселенской грусти. — Давай я помогу тебе, — Чхве коротко улыбнулся и покачал головой, проводя носом по взмокшей коже. — Но почему? — Уже не нужно. — Позорно кончил от одного моего вида? Стареешь, — они оба ненадолго рассмеялись, и снова воцарилось молчание, неловкое и пустое. У каждого была куча слов на уме, но все они отказывались выходить наружу и присыхали где-то к горлу. Ёсан пододвинулся ближе и взял младшего за руку, втягивая за собой; тот послушно встал и завалился рядом, прижимаясь невероятно близко из-за узости дивана. Неловкое положение, когда они оба мокрые, один не знает что делать, второй — боится того, что сделал. Просто фантастика. Чонхо издал мученический стон. — Хо... — Давай поговорим потом. Я... я не могу, — Кан понимающе кивнул и уложил голову на чужую грудь, тут же переплетая ноги, словно обнимал большую плюшевую игрушку. Потом так потом, он подождёт. Тело на Чхве вскоре расслабилась и мерно горячо засопело, а он провалялся до самого утра без сна, мечтая одновременно сбежать и принести себя в жертву хрупкой вазе, чьи осколки едва держались на звёздной пыли в его руках.