***
- Не забывай придерживать ей голову. Вот так. Иначе она задохнется. Женщина привычным ловким движением ввела спящей эльфийке в рот какую-то мягкую трубочку, после чего, осторожно влила через нее неприглядного вида кашицу. Напоив спящую через особую, с носиком, чашку водой и вкусным сытным бульоном (хотя не исключено, что голодной Финдуилас он лишь таковым показался), она столь же обыденными движениями начала ее раздевать. Точнее – распутывать тот тканевый кокон, что был на нее накручен вместо платья, и под которым почти невозможно было разглядеть ее фигуру. Платье Финдуилас – точнее то немногое, что от него осталось, тоже пришлось сменить на такой же обмотанный вокруг тела отрез ткани. Спящая была ей незнакома, принцесса не могла даже сказать, к какому из эльфийских народов она принадлежит. Быть может, она даже была из тех авари, что жили вне Белерианда. Из необычных, выделяющихся черт можно было отметить разве что сочетание черных как смоль волос и белой как молоко кожи, не поблекших даже в этом подземелье. Лицо спящей было спокойным и ясным, дыхание ровным, похоже, ей снилось что-то приятное. Соскользнувшая ткань обнажила налившиеся груди и уже довольно крупный живот, оставляющий мало пространства для сомнений. Несмотря на все уже произошедшее, Финдуилас уставилась на него в полном потрясении. Которое только спустя какое-то время оформилось в виде невольно сорвавшихся вслух слов: - Она не умерла. «Как и я». Пусть ее и передергивало всем телом при одном только воспоминании о навязчивых прикосновениях молодого дракона и о той мерзкой жиже на ее коже. Но она осталась жива. - Да, - невесело дернула уголком рта женщина в пародии на улыбку. – Как и ты. Ее это тоже в свое время удивляло. «Все ведь знают, какая у них тонкая натура в этом вопросе». –«Но все же не настолько, как принято считать». Несмотря на то, что здесь было тепло до духоты – драконы сильно мерзли, принимая облик детей Эру, - Финдуилас обхватила себя руками за плечи, силясь подавить дрожь. Она не знала, что пугает ее больше – то, что она умрет столь позорной и унизительной смертью: от осквернения ее тела против ее воли… или то, что – вопреки всеобщей уверенности в том, что ни нера, ни нис нельзя склонить к близости кроме как ценой их жизни – эта смерть, последний шанс для спасения чести, так и не придет. Неужели урулоки как-то научились влюблять в себя пленниц? Или измыслили какие-то уловки, чтобы обойти этот закон? Ведь, несмотря на то, что об этом знали все – Финдуилас не доводилось слышать ни единого имени жертвы и тем более едва ли кто-то из эльфийских мудрецов мог бы точно сказать, в какой именно момент феа решает, что хроа осквернено настолько, что ей проще оставить его. Разве что теперь она могла сказать – после того, что сделали с ней, этого точно не происходит. Она упала в обморок, ее мутило, руки и ноги леденели, так что в себя Финдуилас смогла прийти по-настоящему, только когда другие женщины почти на руках отнести ее в купальню и горячая вода смыла с нее порочные следы… но она не умерла. - Ты… ты ее знала? - Не больше, чем ты – меня. Она когда-то также встретила меня и рассказала о здешних порядках, как я рассказываю о них тебе. Мы провели вместе один только день… ну, то, что здесь считается днем. Один оборот времени. Я даже имени ее не знаю. - А затем? - А затем, - с коротким вздохом ответила женщина, - они ее забрали. И наградили вот этим. Преодолев некоторую брезгливость, Финдуилас коснулась тугого круглого живота, оказавшегося неимоверно горячим и твердым. Впрочем, ей никогда раньше не доводилось прикасаться к чреву беременной эльдэ – слишком мало их было в тени Ангбанда, особенно после прорыва Осады. - Он слишком горячий и жесткий, - подтвердила ее мысли аданет. – И не чувствуется, как ворочается младенец. У меня была старшая сестра на сносях… теперь нет. Она стиснула чуть задрожавшими руками влажную ткань, и принялась торопливо и энергично обмывать тело спящей, так, как делала это в купальне с самой Финдуилас. Впервые за все это время принцесса пристально и прямо взглянула на нее: простое лицо, светло-русые волосы, крепкое сложение, крупноватые руки. Примечательными были разве что глаза – чернильные насколько, что не сразу поймешь, где заканчивается радужка и начинается зрачок. А еще – немного странная манера общения, постоянно меняющаяся от настороженной и нарочито вежливой до почти радостной и свойской. Женщина словно бы то оттаивала, то вновь вспоминала или о каких-то приличиях, или о какой-то невольно нанесенной ей принцессой обиде. Взяв другой отрез влажной ткани, Финдуилас принялась ей помогать. Понимание накатило внезапно: - Тебя тоже забирают. Завтра. «И возможно из-за меня. Из-за моего появления здесь». Теперь, когда ее маленькая тайна была раскрыта и смысла притворяться уже не было, страх аданет стал виден явственно: ее глаза влажно заблестели, но она упрямо сжала губы, и по щеке скользнула только одна слеза. Прервав на время свой труд, она вздохнула и отвернула лицо. - Да, – последовал ломкий, надтреснутый ответ. - Так здесь заведено. Финдуилас не знала, что сказать. Как утешить. Ей как принцессе полагалось уметь говорить красиво и легко, но, по правде, это искусство никогда толком не давалось ни ей, ни ее отцу. «Признаться, от принцессы из рода Финвэ я ожидал чего-то… большего». Дочь Ородрета вновь дернулась как от пощечины. Но слова так и не шли. - Я… я позабочусь о тебе. И о ней. О вас обеих. А когда вы проснетесь… У той вырвался короткий истерический смешок. Она повернула обратно посеревшее и будто разом постаревшее лицо с кривящимся ртом: - Мы никогда не проснемся. Эти… кого мы носим, убивают нас при своем рождении. И съедают тела. Видимо, чтобы зря не пропадало. Я видела это сама. И не раз. Теперь они обе сидели молча над телом еще живой, но уже обреченной эльдэ. Словно единая для них всех судьба стала еще весомее и тяжелее от того, что ее наконец облекли в слова. Первой заговорить смогла аданет: - Во всяком случае, всё кончится. Это ведь всё, - обвела она рукой чертог. – Тоже не жизнь. Мы даже говорить друг с другом не можем. И как-то иначе общаться. Это запрещено. Заметив удивленно-недоверчивый взгляд, она уточнила: - Ты ведь заметила, что с тобой говорю только я одна? Так что тоже лови момент, он будет краток. - Но… - Они слышат тут каждый шорох. Это их дом. - И их утомляют наши разговоры? – с неожиданной для себя самой иронией спросила принцесса. – Или считают, что у нас здесь есть хоть какая-то возможность сбежать? Женщина вновь коротко рассмеялась: - Скорее подчиняют нас. После такого будешь рад обществу даже дракона. - И как… помогает? - Если судить по моим чувствам - не особо, честно говоря. Но, кажется, они погружают нас в какой-то сон или грезу своими чарами. И судя по ее лицу – это не самые плохие сны. Быть может, в них я, наконец, снова увижу тех, кого потеряла. Да и смерть во сне – не самая страшная из возможных. - Верно, - только и смогла вымолвить Финдуилас, вспоминая судьбу слишком многих своих знакомых, начиная с несчастного Гельмира. Все оставшееся у них время они провели вместе, в толь нужной им обеим беседе, хоть безумно уставшей Финдуилас очень хотелось отдохнуть. Но еще больше ей не хотелось быть сейчас одной. Когда настало время прощаться, пленницы ненадолго переплели пальцы рук. - Я – Финдулас, дочь Ородрета. - Я знаю, - мягко ответила та. – Ты уже говорила. Тогда, в купальне. - Я тогда почти бредила. И не помню твоего имени, - покраснела принцесса. - Я его не называла. Как и она, - легко кивнула аданет в сторону спящей, - мне в тот день. - Почему? - Здесь наши имена не имеют значения. После ее ухода силы оставили Финдуилас окончательно. Упав на том же месте, она заснула и проспала, видимо, не один круг времени.***
Проснувшись и вспомнив, где находится, Финдуилас накрылась отрезом какой-то тяжелой от золотого шитья ткани с головой и вжалась, зарылась всем телом вглубь шелкового холма. Словно она и впрямь могла укрыться среди всего этого роскошного барахла от свирепых отпрысков Глаурунга. В чертоге невольниц и без того было тепло, а здесь, среди тканей, и вовсе было нечем дышать. Но несмотря на этот жар Финдуилас снова пробило дрожью – крупной и мучительной. На это раз так, что даже зубы застучали. Не в силах унять эту дрожь, она вцепилась зубами в горячий пыльный шелк. Словно боясь, что этот перестук выдаст ее маленькое укрытие. Словно, урулоки не смогут найти ее и без этого подспорья. Чушь. Конечно же ее найдут. Но пусть найдут как можно позже. Теперь, когда она впервые осталась по-настоящему одна, даже без докучливого и пугающего внимания охраны, всё, пережитое ею со дня падения Нарготронда обрушилось на нее разом. Отец мертв. Гвиндор мертв. Все, кого она знала – мертвы. И Турин ее не любит… От воспоминания, как она молила его о помощи, а тот, зачарованный речами дракона, даже не повернул в ее сторону головы – обожгло болью. Словно в живот вонзили лезвие, пришпиливая ее этой истиной, как бабочку булавкой. Не зря все это время она старалась не думать о нем. Старалась забыться. Даже ужасы Ангбанда, неизбежные пытки и смерть, не казались ей страшнее этого воспоминания. В них, в этих ужасах, в конечном счете, тоже можно было бы раствориться и сгинуть. Утратить разум. А с ним и память. И у нее почти получилось. Получилось не думать о нем. Получилось спрятать эту жемчужину – самую чистую, самую светлую – среди прочих воспоминаний и обрушивающихся на нее потрясений, как такая жемчужина затерялась бы среди гор драконовых сокровищ. Потом… когда-нибудь потом она нашла бы эту жемчужину вновь. Ведь смогла же Индис Ясная когда-то жить без всякой надежды на ответную любовь со стороны короля Финвэ. Быть может, и Финдуилас смогла бы тоже. Не самая радостная судьба, но все-таки в ней была надежда. Угасшая, как только уготованная ей Морготом пытка не предстала перед Финдуилас во всей ее полноте. Ей следовало догадаться, что такой как он, не удовольствуется обычным рабством, муками и смертью. Не зря про него говорили, что Враг всегда забирает самое ценное. Вот и у нее он решил отобрать последнее, что у нее оставалось - чувство благородства ее любви. Возможность унести ее с собой в Мандос незапятнанной, как дядюшка Аэгнор унес туда неомраченную память о своей возлюбленной, решив, что если не может быть с ней, то не будет и ни с кем иным до скончания мира. Финдуилас в этом светлом одиночестве было отказано. Ее ждет самая позорная из смертей. Ее осквернит чудовище, зверь. И из ее чрева родится не великий герой, достойный продолжить род Финвэ, а такой же зверь - горе и проклятье для всех детей Эру.***
«Признаться, от принцессы из рода Финвэ я ожидал чего-то… большего». И вновь она вздрогнула от воспоминания о том холодном насмешливом голосе. Должно быть, именно так чувствовал себя отец – ее бедный, несчастный отец – которого так часто преследовали злые шепотки, называя безвольным и слабым, негодящимся в правители Нарготронда. Самой ей эти слова казались даже не возмутительными, а нелепыми – да, отец не смог удержать Тол-Сирион, но не он один в Дагор Браголлах оставил свои владения. И влияния отца вполне хватило для того, чтобы изгнать злоязычных, сделав даже так, чтобы и их языки, и их головы остались при них – хотя народ требовал над ними расправы. «Но не хватило для того, чтобы противостоять двоюродным братьям до того самого момента, как с освобожденного Лютиэнь острова вернулись бывшие пленники. Те практически открыто держали дочь Тингола под замком, готовили свадьбу и даже войну с Дориатом. И твой отец не мог помешать им ничем. От валинорского пса оказалось больше проку», - словно произнес у нее в голове все тот же холодный, насмешливый голос. – «А последние месяцы Нарготронда! Когда Гвиндор и Турин перетягивали симпатии Ородрета как дети – игрушку, и каждый из них приходил к тебе с жалобами на переменчивый, слабовольный нрав короля. Жалобами, искусно упрятанными в ворох из вежливых слов, но все же… а ты не хотела их замечать. Ведь тогда с ними нужно было бы спорить, защищать отца. А одного из них ты жалела, другого - любила». Пыльный шелк у лица оросили первые слезы. «Поэтому ты ничем не лучше него – хилый плод самой слабой из ветвей королевского древа. Поэтому ты здесь. А не погибла в тот черный день вместе с отцом». «Поэтому теперь ты станешь орудием Врага. И тебя тоже сломают здесь до того состояния, что твое имя даже для тебя перестанет иметь всякое значение». У Финдуилас вырвался короткий всхлип – но и только. Ответ на все эти упреки был прост и очевиден – хоть и противоречил всей природе Перворожденных, чьи тела и души создавались Единым как нерасторжимые. Быть может, поэтому ее тело и душа продолжали цепляться друг за другая даже после того, что с ней сотворил тот дракон. Как это было и с князем Маэдросом, буквально повисшим между жизнью и смертью, и неспособным достичь ни того, ни другого. С решением пришло странное спокойствие. Сделав глубокий выдох, она прижала к лицу сложенную в несколько слоев плотную ткань. Легкие жгло огнем, все тело скрутило судорогой, перед глазами плавали черные пятна, но желанная тьма так и не наступала – видимо, и впрямь силы, привязывающие тела и души друг к другу были очень велики. Но как только ее сознание стало уплывать, растворяться, в лицо ударили воздух и свет. - Нет… - только и могла она произнесли одними губами. Рот казался сразу и пересохшим, и полным вязкой слюны. Выволокший ее наружу дракон, зарычал и ударил ее по лицу – не так, как в прошлый раз, когда ее приводили в сознание. По-настоящему, больно, так что из разбитого носа и губ брызнула кровь. - Мы можем слышать здесь каждый вздох и каждое биение сердца, дура. Разве тебе об этом не говорили? Это был тот самый, что насмехался над нею. Темные глаза его сейчас полыхали – пусть и не магическим огнём, а как бывает в гневе у людей и эльфов – но все равно повергая в ужас, заставляя Финдуилас безвольно замереть в его руках, зачарованно смотря на этот огонь, как обреченный мотылек. - Содрать бы с тебя шкуру плетью – как мы и делаем за подобные выходки. Ну или просто забавы ради – вы так потешно кричите. Лучше всех ваших песен. Но отец приберег тебя для себя, поэтому всерьез порезвиться с тобой не получится. - Впрочем, - стиснул он жесткой рукой ее посеревшее от страха лицо, заставляя взглянуть на него. – Ты ведь уже поняла, что байки о вашей беспорочности преувеличены. Но все же не лишены оснований. Мы научились удерживать вас, эльфов, на той грани, когда вы не можете сбежать к Намо, но и скручивает вас от наших ласк или игр лучше всякой пытки. Поэтому…, - намотав ее волосы на руку, он потянул за них – вниз и на себя, заставляя ее закричать и согнуться почти пополам, - пошли, маленькая принцесса, поиграем.