Искренность

      Лицо Фая с некоторых пор спокойное и светлое, а не лучится нездоровым энтузиазмом. Лживая улыбка превратилась в лёгкую и таинственную так же незаметно, как золотые волосы отросли ниже плеч. Курогане нравятся эти изменения. Нравится поддразнивать Фая маринованными баклажанами, а не гоняться за ним с воплями по всей комнате. Нравится лёгкие, расслабленные нотки в его голосе. Нравится, что Фай не чурается своей магии. Но больше всего нравится спокойное и светлое лицо с таинственной улыбкой. Это лицо так приятно гладить самыми кончиками пальцев, едва-едва касаясь безупречной кожи. Думать не хочется, сколько на самом деле лет этой оглобле, но кожа у него, как у юноши.       Фай опускает ресницы, когда широкая ладонь лодочкой охватывает его щёку, и смотрит сквозь ресницы синими-синими глазами, пряча лукавые искорки. Курогане может долго гладить это лицо. Это приятнее поцелуев и интимнее объятий. И никогда не знаешь, чем обернется невесомая ласка. Каким будет итог, всегда решает Фай. А он может опустить ресницы до конца и сонно замурлыкать, а может накинуться с тем самым нездоровым энтузиазмом. Может задремать или вовсе отойти, может сжечь страстью или покорно гнуться в руках. У Фая нет ни постоянных предпочтений, ни нерушимых принципов, когда дело доходит до постели. Он с лёгкостью берёт и отдаёт, у него есть для Курогане нерастраченные запасы нежности, и недавно проснувшаяся страсть. А ещё Фай очень, очень опытен и, пожалуй, стар. Хотя это слово ему совершенно не идёт.       Курогане гладит заметную только на ощупь впадинку возле уха, и Фай сладко выдыхает. — Сделай так ещё, Куро-сама.       Курогане больше не поправляет его. Послушно массирует чувствительное местечко, а затем прижимается губами ко лбу ровнёхонько между бровей. Фай запрокидывает голову, подставляя лицо под поцелуи. Он улыбается, и Курогане чувствует, как от этого округляются вечно впалые щёки.       Нос совершенно определённо стоит слегка прикусить. Чтобы не совал, куда не надо. А потом звонко поцеловать, чтобы Фай рассмеялся серебряным смехом. А потом потереться своим и провести короткую линию по скуле, поцеловать в висок и…       И Фай хватает за грудки, дёргает вниз и прижимается губами. Жарко, голодно и с уже почти забытым нездоровым энтузиазмом. Курогане думает, что не будь у чертова мага занят рот, то сейчас завёл своё дурацкое «фью-у». Ну и пусть! Пусть делает, что угодно, только остаётся таким же открытым и искренним, как сейчас.       Курогане зарывается своей рукой в золотистый затылок, безжалостно сбивая хвост в пучок колтунов, а железной прижимает к себе тонкую талию. Её можно сжать пальцами в обхват. Грудь у Фая твёрдая и ребристая, как стиральная доска, но Курогане это почему-то очень нравится. И гибкая спина. И маленькая задница. Ему всё нравится. Фай утягивает Курогане на кровать, забирается сверху, придавив тощими ногами горячие бёдра, уважительно присвистывает, почувствовав готовность Курогане. А потом начинает целовать всё лицо, словно возвращая ласку. Губы у него мягкие и горячие-горячие. Ещё!       Фай щедр на ласку и нежность, он осыпает поцелуями лоб и брови, нос и щёки, виски и подбородок, надолго приникает к губам, а затем нежно лижет кадык. И Курогане почти готов кончить только от этого. Почти. Цепкая рука на члене только подливает масла в огонь страсти, и Курогане торопится вернуть всё с процентами. Он сам загорается этим же неуместным энтузиазмом, перекатывается, накрывая собой Фая и снуёт рукой в каком-то сумасшедшем ритме. Хрипит сам и вынуждает скулить Фая, разрядка подступает слишком быстро, но Курогане не против. Фай тоже. Этот вообще выглядит неприлично довольным, грешно сытым и улыбается как просветившийся вот прямо сейчас. Только красные пятна румянца на щеках портят всю картину. Курогане целует каждое в самую серединку. — У тебя сейчас такое глупое лицо, — заявляет он, и Фай тихонько смеётся в ответ.       А впрочем, ни демона он не изменился! Всё такой же придурок.