Мне без тебя так трудно жить

Сильный холодный ветер пронизывал до костей, заставляя невольно ёжиться и кутаться в не по погоде надетое пальто. Окружающая листва лениво шуршала от его порывов, из последних сил пытаясь удержаться на ветке и не упасть под ноги идущей девушке. Стояла глубокая ночь. Часа два, может, три. А может и того больше, ведь в этой обволакивающей темноте столичных переулков Дорофеевой не было никакого дела до времени. Она держалась целый день. Из последних сил собирала остатки воли, чтобы не сорваться и не разрыдаться прямо там, в квартире Проскурина, когда он горько бросил убившую что-то внутри фразу про «не нагулялась». А позже среди подруг в читательском клубе, среди свидетелей и подозреваемых. Среди бесконечного скопления людей, твёрдо и непрошенно повторяющих: «не надо себя жалеть». Она и не жалела. И не искала жалости. Более того, сколько раз девушка сама проявляла её к другим. К подругам, сочувственно поддерживая их в периоды разладов в семьях. К Косте, пытаясь облегчить тяжелую службу в МУРе искренней заботой и участливостью. Да просто к людям, которые нуждались в человеческом отношении, независимо от обстоятельств. Она сочувствовала многим. И, пожалуй, нуждалась в ответе. Хотя бы в неуютной камере, ставшей для неё домом на добрые недели. Хотя бы одинокими вечерами в пустой квартире семьи подполковника, к которой она не имела никакого отношения. Хотя бы в телефонной будке, задыхаясь и захлебываясь в слезах от несправедливой обиды. Хотя бы когда-нибудь. Слёзы медленно стекали по напудренным щекам. Дорофеева не спеша шла по спящему парку. Она пристально вглядывалась в черноту деревьев, пытаясь не заплакать вновь. Ноги понемногу уставали в узких сапогах, ныли и гудели, заставляя обращать на себя внимание. Но бестолку. Девушка монотонно шагала вперёд, уставшая от эмоций и измученная осенним днём. Куда она шла? Вероятно, домой. Вот только где теперь этот дом, куда всякий раз можно вернуться; где можно спрятаться от окружающей суровой действительности и быть собой? Или хотя бы просто, по-человечески, быть? Квартира Проскурина? Увольте. Это не ее дом. Во всяком случае, не сейчас, и офицер сам изо дня в день даёт это понять. Комната в коммуналке? Давно перечёркнутая история, с ненавистным хромым соседом и эхом не лучших лет. Фотоателье? Пожалуй. Единственным местом, более или менее позволяющим отдохнуть, осталось оно. Засиживаясь порой до глубокой ночи, пока сторож не начинал настойчиво греметь ключами, Анна нередко забывалась в собственных мыслях, раскладывая их по полочкам, расслабляясь и, тысячу раз всех простив и оправдав, возвращалась в реальность. Это место давало передышку, давало фору на подумать и не сделать миллион импульсивных глупостей. Оно осталось единственным оплотом постоянства в этом меняющемся мире, где никто её не осуждал, не упрекал и не задевал. Замок входных дверей негромко щёлкнул, пропуская Дорофееву вовнутрь. Она подошла к своему столу, включила лампу и упала на стул, закрывая глаза. Нужно подышать, ровно, неспешно, глубоко. Прийти в себя, отрекаясь от убийственных навязчивых мыслей. Всё решаемо, и этим решением мы будем заниматься с утра, а сейчас, в сумерках холодного помещения, надо просто успокоиться и собраться. В первый ли раз приходится это делать. Девушка достала сигарету. Чиркнув спичкой по черкашу, поднесла пламя к табаку и сделала непрерывную затяжку. Курение убивает — факт. Но оно явно делает это более гуманно и милосердно, нежели всё остальное. Расстегнув плащ и кое-как скинув его с себя, Анна откинулась на спинку. Она механически продолжала подносить сигарету к губам и смотрела перед собой, погружаясь в собственные мысли. Настенные часы монотонно мерили секунды. Они успокаивали и убаюкивали, вводя в полуосознанный транс. И спустя несколько минут девушка, сама того не заметив, задремала. *** Её разбудило непонятное щелканье замка на входной двери. Моментально проснувшись, Дорофеева задержала дыхание и прислушалась, пытаясь уловить характер звуков. Спустя несколько мгновений стало очевидно, что кто-то настойчиво пытается взломать механизм. То ли от недавнего сна, то ли от общей моральной усталости, Анна ни на секунду не задумалась об опасности. Она решительно встала, направилась ко входу и, отработанным движением повернув ручку, распахнула дверь. В глухой темноте переулка от неё тут же отскочили двое человек. Дорофеева, почти равнодушно окинув силуэты взглядом, остановилась в проеме и стала выжидающе смотреть. Она различила погоны на плечах молодых людей, а позже за их спинами увидела лицо Проскурина. На долю секунды в глазах мужчины отразилось облечение, однако он тут же вернул взгляду привычную строгость и серьёзность. — Свободны, — коротко кинул офицер подчиненным. Лейтенанты мельком переглянулись, соображая сказанное. И моментом после оперативно ретировались, оставив пару наедине. Подполковник стоял, прожигая взглядом хрупкий силуэт девушки. Его руки находились в карманах, брови были сведены к переносице, а губы сомкнуты в одну линию. В чёрных зрачках плескалось что-то смешанное, что-то, что выдавало идущую внутри него нешуточную борьбу между сердцем и разумом. От её очередной выходки слов было крайне много. И в то же время их не было совсем, ведь сейчас, смотря прямо в глаза этой невозможной женщине, заставившей нехило поволноваться, офицер не мог подобрать ни одного такого, что точно, тонко и верно выразит накопившиеся в душе чувства. Кое-как справившись с распиравшим изнутри негодованием, он сдержанно выдал: — Ты время видела? Дорофеева стояла, чуть оперевшись на дверной косяк. Она сомкнула руки на груди и устало теснилась к деревянной панели, внимая словам возлюбленного. Её глаза были направлены прямо на него, и девушка не просто выдерживала этот жгучий, пронизывающий взгляд, — она его отражала. Видела ли время? Видела. Как и много чего другого, помимо времени. И именно поэтому она стоит тут, в обдающем прохладными порывами ветра переулке. И он стоит напротив, терпеливо выдерживая неприлично затянувшуюся паузу. — Поехали домой, — Константин не спрашивал, а ставил перед фактом. Женщина, вопреки ожиданиям, не ответила ни единым вдохом. Она молча отвернулась и на несколько мгновений скрылась в полумраке фотоателье. Внутри полностью погас свет, раздались непонятные шорохи. А затем Анна неторопливо вышла, небрежно захлопнув дверь. И прошла к машине. Они ехали в тишине, прерываемой лишь нечастыми вздохами водителя и звуком работающего мотора. Проскурин всю дорогу изредка поглядывал на девушку. Как же он сегодня за неё испугался! Ещё в первой половине дня, придя на работу, утренняя ситуация не давала покоя. Мужчина допускал, что опять сказал не то, что опять мог обидеть, но он искренне не понимал Анну и того, что с ней происходит. И злился на это. Чужая душа — потёмки, но ведь Дорофеева сама так хотела построить полноценную семью, в своё время все уши прожужжала подполковнику об этом. А сейчас? Что изменилось сейчас? Не любит? Но любит ведь. Проскурин знает это наверняка. Он ежедневно чувствует её трепетную заботу, которую нельзя просто изобразить; ощущает её осторожную нежность и видит тихую, житейскую любовь на дне огромных голубых глаз, когда они смотрят прямо на него, порой заглядывая намного глубже. Так что не так? И ведь молчит же. Ничего не говорит — просто прячется от неудобных разговоров за маской занятости и усталости, а вечерами умело скрывает припухшие от слез веки, сваливая всё на попадание чего-то в глаз. «Боже, Аня, что ж с тобой делать?» А ближе к концу дня поступило известие об убийстве Тарасова. Того самого, которого офицер собственноручно допрашивал несколько часов назад. Отчего-то эта новость пошатнула Проскурина. Он вдруг боязливо осознал неустойчивость всего земного. Человека нет. Был ещё утром, ещё пару часов назад. Строил планы на завтра, на следующую неделю, на лето. А сейчас его нет. И уже ничего и никому нельзя исправить. Перед глазами пролетели возможные образы горюющих близких погибшего, и сердце невольно сжалось от осознания того, как им придётся теперь жить. И жить ли? Константин бы, наверное, умер сам, если б подобное, не дай бог, случилось с… Анной? Да, с Анной. Она ведь самый близкий ему человек. Без неё не будет существовать и его самого. И вдруг офицер отчетливо ощутил, как же ему хочется, чтобы девушка сейчас оказалась здесь, рядом с ним. Хочется притянуть её к себе, почувствовать тепло, которое всегда поразительно успокаивающе влияло на мужчину, и никогда не отпускать. Все ссоры, все разлады не имеют значения и не стоят ни его, ни её нервов. И уж тем более слёз. Нутро защемило в тянущей тоске, и Проскурин твёрдо решил, что с сегодняшнего дня начнёт всё исправлять. Стрелки часов плавно переваливали за полночь. Входная дверь встретила хозяина привычным скрипом петель. Подполковник держал в руках небольшой букетик гвоздик — единственное, что удалось отрыть в столь поздний час, — и предвкушал встречу с любимой. Он осторожно разделся, боясь потревожить её сон, и на цыпочках прошёл в комнату. Однако его ждал сюрприз. Погружённая в темноту квартира была абсолютно пуста. Постель идеально заправлена, вещи разложены по своим местам и даже тапочки, которые Аня часто могла сбросить где попало, сейчас ровно стояли в прихожей. Не возвращалась. — Так, и где она? — вслух произнёс Константин, исследовав помещения. Он подошёл к столу, тяжело опустился на табурет и, собравшись с мыслями, начал прокручивать в голове события предыдущих дней: может, говорила что. Всплывали обрывки разговоров об Артемьевой, о деталях преступления, о девочках и их догадках. Пару раз промелькнуло фотоателье с его занудой-начальником. Где-то даже упоминались какие-то другие хорошие люди, но с планами относительно сегодняшнего вечера мужчину точно никто не знакомил. В библиотеке засиделись? Хотя какая, к черту, библиотека в первом часу ночи. Но что тогда? Не приходит из-за утренней ссоры? Догадка заставила Проскурина начать волноваться. Вкупе с этим он ненароком вспомнил, что за весь день Анна не позвонила ему ни разу, хотя обычно регулярно интересовалась, всё ли в порядке. А вдруг что-то случилось? Чертовски умная и рассудительная, но всё же женщина — удумает чего-нибудь на эмоциях, ищи-свищи потом. Офицер был не склонен к паранойям и истерикам, но отчего-то, на фоне приподнятого душевного трепета, эта мысль показалась ему вполне возможной. Он тут же набрал номер дежурной части и, дёрнув Вершинина с Агариным, выехал на место. У подруг Дорофеевой не оказалось, в старой квартире тоже. Единственным местом, где логично было бы предположить ее местонахождение, оставалось фотоателье. Машина МУРа остановилась у входа и трое человек направились к дверям. — Закрыто, Константин Иваныч, — изрёк старлей, подёргав ручку. — Сам вижу. — Куда теперь? — Проскурин окинул взглядом вывеску заведения и, опустив глаза, негромко сказал: — Не знаю. — Может, дверь вскроем? — неожиданно бодро отозвался Агарин. Присутствующие вмиг подняли на него глаза в немом вопросе, — ну, вдруг, там есть какая-нибудь подсказка, — объяснял парень, — всё равно ничего не теряем. Начальник несколько секунд молчал, обдумывая идею, а затем уверенно кивнул. Лейтенанты присели к замочной скважине и стали с крайне заинтересованным видом в ней ковыряться. Перебивая друг друга, они копались порядка пары минут. Неожиданно раздался резкий щелчок, и двое молодых людей как ошпаренные отскочили в сторону. Проскурин тут же обернулся на звуки и в следующую секунду увидел в дверном проеме родные, чуть красные, глаза. От сердца моментально отлегло. С ней всё в порядке. *** Милицейская машина остановилась в знакомом дворе. Константин Иваныч форменно попрощался с водителем и открыл заднюю дверь, помогая женщине, к тому моменту уже задремавшей, выйти из автомобиля. В квартиру они поднимались молча: Анна — потому что слов уже не было, а Проскурин — потому что ещё их не нашёл. Войдя в прихожую, оба тотчас начали снимать верхнюю одежду. Мужчина потянулся помочь, однако Дорофеева моментально скинула с себя и пальто, и обувь, и уже направилась в комнату, желая просто забыться в глубоком сне. — Ань, — сильная рука остановила её, некрепко схватив за запястье. Девушка устало выдохнула. Глаза Константина внимательно посмотрели в голубые бездонные омуты. Плакала, видно же, что плакала. Не думая, офицер притянул хрупкое тело к себе и уткнулся носом куда-то в область шеи, изо всех сил сжав в объятиях. Он ничего не говорил. Всё говорилось само собой. Она — его. И Проскурин бесконечно нуждается в этой языкастой блондинке каждую минуту своей жизни, пусть иногда это неочевидно. Дорофеева поначалу опешила. Однако позже, отойдя от удивления, подняла руки, робко отвечая на объятия. Поддавшись порыву, она осторожно погладила мужчину по затылку, будто успокаивая и обещая, что все будет хорошо. Все устали. И он устал. И она прекрасно это понимала, разделяя с ним ответственность за всё, что случалось в их нелегкой совместной жизни. Каждый был и прав, и неправ. Но это мелочи. Значение имеет только одно — они друг у друга есть. Настенные часы отбили очередную цифру, бестактно намекая на приближающееся утро. Всё вокруг задержало дыхание. Эта ночь была слишком долгой, чтобы закончиться так просто. Она выжала из обоих все соки, заставив здесь и сейчас отвечать за немалое количество ошибок, когда-то и с кем-то совершенных по ужасной глупости. Но она была и необходимой. Важной и нужной, потому что после неё всё неотвратимо начнёт передумываться и переосмысливаться. И меняться. Конечно, в лучшую.