Тук-тук-тук

Тук-тук-тук. Маленькая морщинистая женщина с трудом хватает ртом воздух. Грудь немилосердно сдавливает тисками, и комната перед глазами плывет. Но ей очень, очень важно обернуться и узнать, кто же стучит в ее окно? Солнечный свет слепит глаза, и она не видит за окном темно-зеленого кружева монстер, но они есть, есть... Она с трудом фокусирует взгляд и, наконец, различает очертания голубя на подоконнике. Черного голубя. Птица склоняет голову и внимательно смотрит на старуху. Возле нее лежит что-то белое, и кажется, будто пахнет сладким. Женщина улыбается и, хватаясь за каждую подворачивающуюся под руку опору, идет к окну. Голубь терпеливо ждет, понимающе кивает клювом. Можно подумать, он знает, что ей девяносто три года. Тонкая, изрезанная глубокими бороздами рука тянется к маленькому сахарному черепу, и птица лапкой подталкивает сласть к дрожащей ладони. «Разве сейчас ноябрь?» — на краю гаснущего сознания мелькает удивление. «Hamo. Agosto». Тук-тук-тук. Врачи не знают, почему улыбается умирающая женщина. Ее сердце стучит все слабее, и с последним ударом разжимается рука, перепачканная чем-то липким и сладким. Из тонких остывающих губ больше не вырвется ни единого нечеловечески прекрасного звука, но изумленные медики слышат звенящее в воздухе: Si tus caricias deben ser mías de nadie más... Черный голубь срывается с ветки магнолии и взлетает в небо, в золотой искрящийся поток солнечных лучей, туда, где мелькают перед ним две пары черных крыльев. Свет струится, рассыпая вокруг мириады радужных брызг, водопадом срывается вниз и сливается с прозрачным соленым ручьем, над которым склоняются тяжелые яркие гроздья орхидей. «Почему вода в ручье соленая?» — женщина знает ответ на свой вопрос и все равно хочет услышать. «Это наши слезы. Здесь за нас плачет ручей, а мы будем только смеяться». Пьяно звенит гитара, в воздухе пахнет текилой и цветами. Навстречу маленькой женщине с длинными черными волосами и гладкой юной кожей выбегают две девушки. Она глазам своим не верит. Обе бегут. — Чавела! Чавела, смотри! — красавица с огненно-рыжими бархатцами в тугих косах поднимает пеструю юбку и хвастливо щелкает каблучками — тук-тук-тук. Точеные ножки одинаковой длины, здоровые и крепкие так и манят коснуться их. Женщина смеется, падает на колени и целует бархатную кожу, и глядит снизу вверх в счастливые черные глаза. — Попались! — хохочет вторая и торжествующе трясет в воздухе фотоаппаратом. Черное полотно волос вьется на ветру, и белые, словно сахарные щеки перетягивают внимание на себя. Женщина вскакивает и тут же припадает губами к сияющему лицу. Нет, какой же это сахар? Она гораздо вкуснее, просто божественное лакомство, от которого невозможно оторваться. И не нужно. Первая обнимает гостью со спины, и все трое, сплетенные в упоительном объятии, смотрят на дисплей камеры. Чавела так и не научилась ценить цифровые фотографии. Они безупречно передавали цвета, даже вызывающе алый ее пончо, но она не чувствовала в них душу. Может быть, просто технике не хватало руки мастера? — Тина, какое чудо, — женщина замирает от восторга, глядя на двух подруг, воплощенную радость долгожданной встречи. Сквозь насыщенные, празднично сочные цвета проступает многоцветие их душ и тончайшие оттенки чувств. — Пойдем, ты еще ахнешь, когда узнаешь, что Фрида тут творит. Тук-тук-тук. Три сердца звучат в унисон, перестук каблучков будоражит сонную тишину просторного светлого дома, дремлющего на солнцепеке посреди сада. Развешанные по стенам картины и фотографии подруг отзываются безмерным счастьем и острой болью в сердце Чавелы. Они ничего не забыли. Страдания, безысходность, несправедливость, кровь — все осталось. Как и трагически-веселая улыбка борьбы. Но появилось кое-что новое. В их работах она видит будущее. Безмятежно-прекрасные лица влюбленных, не разделенных более вещами и условностями. Сосредоточенные взгляды творцов, сведенные в напряжении поиска брови и проблеск первого понимания в их глазах. Цветущая земля, травами, корнями деревьев, реками залечивающая, зализывающая страшные раны. И кости, собранные в долине Миктлана, из которых тонкие красивые руки создают новых людей. — Чьи это руки? — тихо спрашивает женщина, мягко сжимая ладони подруг. — Наши, — еще тише отзываются они. — Но не думай сейчас об этом, — ласково улыбается Тина. — Ты заслужила покой. — И ты наконец-то только наша, paloma negra, — лукаво подмигивает ей Фрида. — Спой для нас, Чавела. Тук-тук-тук. Каблучки стучат все быстрее. Они втроем уже бегут и оказываются на лужайке у бассейна, на дне которого... — «Что дала мне вода», — Чавела разглядывает знакомую до мельчайшего штриха картину и больше не чувствует тревоги. Ничего не изменилось, только вот парус вместо белого стал золотым. — Amiga, лови! — Тина бросает ей гитару, и певица проводит пальцами по струнам, вслушиваясь в чистейшие хрустальные звуки, на которые тут же откликаются птицы в саду. И она поет — только для них. Si tus caricias deben ser mías de nadie más... Черные голубки отзываются на ее призыв. Свежий запах текилы бьет в ноздри, когда Фрида открывает бутылку и расплескивает ее по стаканам, добрую треть проливая на траву. Хмельная роса тут же вспыхивает в солнечных лучах, но еще ярче сверкают глаза подруг. Тина по-кошачьи лениво растягивается на траве и медленно, смакуя пьет, дразняще проводя языком по стеклянному краю. Фрида порывисто, залпом опрокидывает свой стакан и жадно обхватывает руками бедра фотографа. Неужели эта вечность и вправду принадлежит им, и Чавела часами может петь и смотреть на то, как Тина шутливо отбивается от нетерпеливых рук художницы, незаметно помогая ей стянуть с себя платье? О нет, на часы ее выдержки точно не хватит. Голос повинуется ей, не срываясь, выводит мелодию, а вот пальцы дрожат, и не получается взять баре. Фальшивый аккорд очаровательным диссонансом врывается в окружающую их гармонию, и подруги смеются, явно оценив всю прелесть случившегося. Но смех мешается со стоном, когда Фрида языком повторяет контуры растительного орнамента, покрывающего грудь и живот Тины и лианой вьющегося по ее бедру. Нет нужды спрашивать, Чавела и так знает, чья кисть поколдовала над изящным белым телом. Она поет, забыв о бесполезной гитаре, и окутывает чарующим мороком песни ласкающих друг друга женщин. Последний звук растворяется в воздухе, и подруги синхронно поворачиваются к ней. — Ты только наша, — два хрипловатых, низких от страсти голоса и две пары рук избавляют ее от одежды. Чавела прикрывает глаза, и ей кажется, будто мягкие перья нежно касаются ее обнажающейся кожи. Она не видит, но она знает. Резкие движения Фриды, коготки, чуть царапающие ее бедро. Влажные, чувственные губы Тины обхватывают ее грудь. Два поцелуя со вкусом текилы, но она пьяна и без всякого алкоголя. Тук-тук-тук. Три сердца бьются как сумасшедшие в такт яростным ласкам, но здесь они могут разорваться от счастья, чтобы потом застучать вновь. Здесь они каждый день лакомятся белыми сахарными черепами и влагой друг друга, играя, связывают друг друга черно-белой пленкой и серебряными струнами, чтобы потом освободить одним мазком широкой кисти и упасть в изнеможении на душистое ложе из огненно-рыжих бархатцев. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Hamo — нет (науатль). Agosto — август (исп). Ноябрь и август: 1 и 2 ноября в Мексике празднуют День Мертвых, который среди прочего берет начало в индейской традиции почитания богини царства мертвых Миктлансиуатль в конце июля — начале августа. Чавела Варгас умерла 5 августа. Si tus caricias deben ser mías de nadie más — Твои ласки должны принадлежать мне и никому больше (исп.) Цитата из песни Чавелы Варгас «Paloma negra» («Черная голубка»). Миктлан — царство мертвых у ацтеков. По одной из легенд люди были сотворены богом Кетцалькоатлем из костей, собранных в Миктлане.