О пользе ремонта и вреде алкоголя

      В громадном комплексе императорского дворца ремонт был всегда. То в одной башне, то в другой, то где-то прохудилась крыша, то маги выбили стёкла или залили паркет (правда, во избежание таких казусов полы по большей части были каменными), то нужно обновить трубы в системе водопровода, то чары и лакримы там же (и это не говоря о канализации!). Ремонт был всегда, и Зереф порой, блуждая по дворцу без цели, натыкался на него, но это ему не мешало.       Но сейчас ремонт оказался везде. Он не понял, как так вышло, наверное, что-то связанное с финансами, а туда он старался не соваться: бухгалтерия повергала его в ужас не меньше, чем в первые годы существования Арболеса, так что пока министр финансов справляется — то и ладно. Императора боялись достаточно, чтобы не воровать лишнего, а нынешняя министресса, кажется, и вовсе оказалась принципиально честной.       Потому, может, и нашлись средства на ремонт… И он оказался тем ещё стихийным бедствием.       Зереф пребывал в странном состоянии духа: смесь сочувствия к людям, терпящим это бедствие наравне с ним, и ненависти к ним же, потому что они это и устроили. Ненависти, пожалуй, достаточно сильной, чтобы людям ничего не грозило, — но и видеть он никого не желал, потому что сгоряча мог приказать немедленно прекратить все ремонтные работы, и его бы послушались, — но такой вариант принёс бы только больше проблем.       Так что ему нужно было место, где этого безобразия не будет — и он считал, что знает такое место.       — Ваше величество? — удивился Август. — Чем обязан визитом?       — У тебя в башне идёт ремонт?       — Разумеется, нет! — кажется, он даже оскорбился предположению, что его владения могло осквернить это бедствие.       — Вот поэтому я и пришёл.       Август выглядел явственно удивлённым — но посторонился, давая ему войти.       — Предпочитаете пройти в гостиную или в библиотеку? И, может быть, хотите чаю?       «Здесь есть гостиная?» — чуть не удивился Зереф вслух. Задумался, сколько лет не заходил в Башню магии. Двадцать, тридцать? Когда-то он много работал с Августом, учил его, вникал в его исследования… но потом это сошло на нет. Будто бы само собой.       И он представления не имел, что в Башне есть гостиная.       — В библиотеку, — решил он. — И не откажусь от чая.       Как пишут в некоторых книгах по этикету (случалось ему читать и такое), «если к вам внезапно пришли гости и вы не знаете, чем их занять, — предложите им чаю». Но и для гостей, которые не знают, зачем пришли, этот метод, пожалуй, годился.       Библиотека ничуть не изменилась с тех пор, как он был здесь (двадцать, тридцать лет назад?): всё те же обшитые дубовыми панелями стены, высокие стеллажи, на которых почти нет свободного места, а на многих полках можно различить узоры защитных рун; световые лакримы на стенах, на полу пушистый равельский ковёр, в котором гаснет звук шагов, в центре комнаты массивные, неуютные на вид стол и пара стульев, а в нише у единственного окна — два кресла и небольшой столик, гораздо более удобные. Единственное, что показалось новым, — чахлый фикус на подоконнике. Или не фикус. В ботанике Зереф разбирался слабовато.       Он предпочёл бы просто посидеть один в тишине, но Август решил составить ему компанию. Похоже, что нынешний его эксперимент не ладился; Зереф не спрашивал, но почти узнавал это выражение — смесь задумчивости и досады, нахмуренный лоб и проговаривающие порой что-то беззвучное губы, — хоть, когда видел его последний раз, на лице Августа было куда меньше морщин.       А чай оказался так себе. Похоже, за прошедшие годы Август так и не научился его заваривать — и сам это понимал, потому что вскоре к чайнику присоединилась бутыль с травяной настойкой, которую предполагалось добавлять в чай…       Не в соотношении один к одному, но кто скажет это Владыке магии?       И, может быть, эта настойка слегка развязывала язык, потому что Август поведал-таки, что его беспокоит: несколько аварий на воздушном транспорте, очевидно связанные с отказом лакрим, однако он, изучая как повреждённые, так и уцелевшие кристаллы, не мог выяснить причину.       Зереф навскидку выдал несколько формул. Правда, устаревших лет на двести…       Так разговор и завязался.       Но на одной теории долго не протянешь, так что они быстро перебрались в лабораторию, и зачем-то Август прихватил с собой бутыль, — а вот чашки не прихватил, но заговоренные хрустальные колбы (для особо едких веществ!) оказались ничем не хуже.       Август задумчиво отхлёбывал из колбы, чертил схемы и писал формулы, но иногда казалось, что мысли его витают где-то далеко от лакрим и транспорта.       — Ты что-то от меня скрываешь.       — Ничего, ваше величество, — качал головой Август. — Все мои исследования, вся моя жизнь — перед вами, как на ладони.       «Но не твои мысли».       Хотя лезть в чьи-то мысли — дурной тон. Учебник по этикету точно был бы против.       А через пару часов Зереф окончательно перестал понимать, зачем Август притащил в лабораторию бутыль, потому что тут у него, оказывается, имелся целый запас. Здесь же, в уголке, он свою наливку и готовил. А рядом за ширмой ещё и кушетка стояла, чтобы, значит, отдыхать без отрыва от производства. То есть, от опытов. Что магические опыты могут требовать постоянного присмотра — это Зереф хорошо помнил.       А вот как они перешли к обсуждению этериасов — он и не начинал понимать. Но снова спорили, как когда-то, Август откопал лабораторные журналы полувековой давности, причём заполненные его, Зерефа, рукой, перелистывал их, поднимая клубы пыли, — как будто это аргумент! Мало ли, что он там когда-то написал. Солидный учёный имеет полное право отказаться от устаревшей теории.       Но, в общем, Ракейд и Браддман. Оба формально принадлежат к одному виду, но насколько же разные существа. Кто из них более совершенный образец? Что вообще можно считать критерием совершенства?       …чуть не занесло в дебри философии, а её Зереф ещё со времён академии опасался. Формулы, теоремы и выкладки как-то проще и понятнее.       Август снова что-то писал, и почерк его становился всё причудливее, — хотя голос звучал почти чётко:       — Ваше величество, я никогда не спрашивал вас, и, вероятно, это не моё дело… Но почему вы назвали Ракейда своим сыном?       Похоже, эта травяная настойка правда развязывала язык. Хоть и казалась не такой уж крепкой. Тем более для него, для бессмертного, — но ему почему-то правда хотелось говорить.       — Тогда… тогда, наверное, я действительно хотел, чтобы у меня был сын. Это физиологически невозможно, моё тело не способно дать жизнь, — «только отнимать её», — а этериасы — мои творения, в каком-то смысле их можно назвать детьми… Знаю, глупо. И не то чтобы я знал, что делать с ребёнком. Или как объяснять ему, что он вообще-то демон, созданный несколько сотен лет назад, а воскрешённый и вовсе по ошибке.       — По ошибке? — переспросил Август, а в коридоре что-то упало, но Зереф ответил прежде, чем посмотреть туда:       — По ошибке, по случайности… Не знаю, но те культисты явно не ожидали такого результата. Очередные глупцы, желающие непонятно че…       Осёкся, потому что всё-таки перевёл взгляд, машинально выискивая источник звука (в Башне магии не ходят посторонние, да и кошки, вроде, нет?), — и разглядел бледную тень за приоткрытой дверью.       Как много он слышал?       Достаточно, судя по всему.       — Ракейд, подойди сюда, — строго потребовал Август, и когда юный этериас, двигаясь, как сомнамбула, приблизился, плеснул в большую колбу травяной настойки сразу на половину и сунул ему в руки. — Выпей.       — Но… — пробормотал Ракейд невнятно, но Август, похоже, понял причину его заминки.       — Пей. Сейчас — можно и даже нужно. Только сперва лучше сядь.       А когда Ракейд перестал всхлипывать и, устроившись на табурете рядом, только тихо сопел, уткнувшись ему в плечо, Август сказал:       — У вас есть сын, ваше величество. Физиологически, полагаю, это действительно невозможно, а вот магически…       Теперь Зереф отхлебнул настойку прямо из бутылки.

***

      — Что было вчера?       Кое-что Зереф помнил: «хоть ты мне и не настоящий отец, я всё равно тебя люблю», Ракейд, который полез обниматься и потом очень смутился, дебри магических теорий столь запутанные, что если Август не записывал, то они вряд ли смогут их воспроизвести, «Август, ты мне вот что скажи… Если ты “дитя магии”, то какой шанс, что ты тоже этериас, только спонтанно созданный?», чёрствые сушки, которые обнаружились в одном из лабораторных шкафов, когда они спохватились, что вообще-то неплохо бы и закусывать, раз настойка оказалась такой коварной, а всё «кчайное» печенье осталось в библиотеке…       Сушки, судя по всему, ситуацию уже не спасли, потому что воспоминания были обрывочными и путанными.       — Последнее, что мне запомнилось — вы предлагали усыновить Ракейда неким древнемилдианским ритуалом, и Браддмана за компанию, грозились заново написать какую-то книгу, хотели извиниться перед братом, жениться на моей матери, чтобы я не был бастардом… Кажется, — задумчиво закончил Август, как будто сам только сейчас до конца осмыслив, что перечислил, — настойка получилась действительно забористой.       — Предлагал… — повторил за ним Зереф. А ещё, вроде, он извинялся перед Ракейдом, что не объяснил тому насчёт его сущности, когда он немного подрос, раз уж это слишком сложно для ребёнка. И насчёт физиологии этериасов сразу попытался объяснить, но, наверное, это было слишком сложно и для нетрезвого юноши. — А обещал что-нибудь?       Было у него какое-то предчувствие. Не то чтобы нехорошее — просто предчувствие.       Август пожал плечами. Надо полагать, тоже не запомнил.       — Обещал, — полусонным шёпотом донеслось с кушетки, которую ширма уже не загораживала — валялась рядом, опрокинутая. — И даже клялся.       Ракейд кутался в накидку от императорского одеяния и глядел на него почти жалобно (Зереф вспомнил, как вчера тот жаловался, что как-то зябко, и так как ему самому холодно не было, скорее наоборот, он решил поделиться накидкой).       — Чем клялся? — подключился Август. Кажется, тоже начал что-то подозревать.       — Да всем подряд, — Ракейд хихикнул и тут же осёкся, так что Зерефу пришлось подтолкнуть его: «Давай, рассказывай, мне тоже интересно знать». — Именем, жизнью, магией, императорской короной — а она правда существует? — бокалом своим — только разве это не колба? — богами…       — И Анкселамом тоже?       — Вроде да.       — Всё со мной ясно…       Схватиться бы за голову, потому что Зереф серьёзно подозревал, что в его состоянии шутить с клятвами богам не стоит. Даже если спьяну. Так что придётся исполнять.       И не то чтобы он не хотел это делать — ощущение, что он упустил многое, что вовсе не обязан был упускать, не желало уходить, — но есть нюансы.       Бездна с ним, с древнемилдианским ритуалом, он представлял, какой именно имел в виду, адаптировать его под особенности своей магии и под этериасов, пожалуй, можно. Август поможет с расчётами. И Браддмана убедить, что ему тоже надо усыновляться, пожалуй, возможно.       Книга… Он догадывался, про какую книгу говорил. Это будет непросто. И долго. Но, пожалуй, не невозможно, особенно если подключить к делу Найнхарта с его магией. Своих демонов Зереф помнил достаточно хорошо.       Встретиться с Нацу… Страшно. Но тоже не невозможно. Взять с собой Ракейда для моральной поддержки и Браддмана, который начисто лишён сентиментальности, так что выскажет всё, что думает по этому поводу, и не даст чересчур проникнуться моментом. Правда, «Хвост феи» распущен, так что бездна его знает, где сейчас искать Нацу. Но можно начать с кого-то из его согильдийцев, кто сейчас на виду… Сложно, но не невозможно. Пусть Вару наконец пнёт разведку работать.       А насчёт матери Августа — да, она должна быть в некотором смысле жива, но…       — …но даже со своим четырёхсотлетним опытом я не представляю, куда меня пошлёт Мэвис, если я сделаю ей предложение.       Август и Ракейд воззрились на него одинаково удивлённо.       Он это вслух сказал, да?