Урок

Тихая мелодия морских волн разбивалась о высокие скалы, сонно гудящих, скрывающих в своей вышине небесный отрезок потерянной луны, спрятавшейся за тёмными тонкими облаками. Крепкий киль новенького пиратского корабля гордо держался на воде, следуя за мигающими на раскинувшемся небосводе звёздами. Экипаж бухтел, шумел и кричал, наигранно задорно, деревенская театральная постановка, перемешанная с реальными потом и кровью. Для полной маразматической картины не хватало гомерического смеха старого, скрюченного рассказчика. Эта пьянка не заканчивается, не просыхает, как и полная, нарисованная от руки, картина сборища дураков. Огненные факела на корабле горят повсюду, жгучий липкий воск иногда капает на пол, предвещая кому-то тяжёлую службу палубного уборщика. Желающим спать придётся постараться улечься под всеобщий гогот и хорошее настроение, крепко-накрепко связанное с прошедшим удачно захватом новой территории. В воздухе всё ещё витал отвратительный запах гари, кровавого металла и тошнотворная вонь от кучки немытых воинов, донельзя довольных добычей. Самый ближайший мужчина, кажется, его звали Фроуд, хотя утверждать Торфинн не мог, хвастался товарищу попавшейся под руку красавицей, в чьих глазах отражалось всепоглощающее пламя, перемешанное с отчаянием, а от волос веяло лесными цветочными полянами. Мгновения с ней были подобны райскому наслаждению, но Торфинн решил, что последние минуты женщины походили на самый кошмарный сон, что мог присниться в её сельской жизни. Хотя, скорее, они были чистейшим адом. Никто из экипажа никогда не думал, что на её месте могла оказаться их мать, жена или дочь, может в любой момент, даже в эту самую секунду. Здесь сидели лишь отморозки, брошенные скитаться в одиноком море, беглецы, надеющиеся обрасти боевой славой, прирождённые воры, не нашедшие себе место на своём острове — кому из них есть хоть капля дела до чужой гордой смерти? Они набивают свои желудки засоленными овощами, вяленым мясом, нажираются сладким вином, собранным в погребах местных, отбирают себе чужие старания и напоминают неблагодарных свиней, благо, имеют совесть выкопать общую погребальную яму. Торфинн просто ждал и надеялся, что этих тварей, павших в бою, не похоронит ни единая душа. Что их трупы останутся гнить на поверхности до тех пор, пока не распадутся на мельчайшие части крепкие кости и не прекратит разевать свою пасть ужаснувшийся смертью череп. Они не достойны, не заслужили, и чёрт бы его побрал, но Торфинн тоже не имел права на красивую смерть. Он имел его только на месть, на ненависть, на разъевшее самое нутро смирение. Он был таким же убийцей, как и присутствующие здесь и взяв в руки два острых клинка понял, что отец ошибался. Торс учил, что всё до последней капли нужно отдавать родным и близким, заботиться о матери, помогать старшей сестре. Аскеладд научил выживать, заботясь о собственной шкуре. Сидя в пустой, отобранной у его отца, лодке, скитаясь первые дни по тёмному опасному лесу, Торфинн надеялся на помощь, на человеческую доброту и понимание. Ему не нужна была бесхребетная жалость, колющая лёгкие, ему нужна была рука взрослого, способного помочь, выслушать, объяснить и поддержать, в конце концов, он был всего лишь ребёнком, потерявшим главную часть своей семьи, опору, своего героя, на которого равнялся. Никто не помог мальчишке и он отчаялся ждать, когда ему протянут руку. Он ухватил ту, что была ближе всего и как на зло она оказалась вражеской ещё тогда. — Всё ещё жив? Просто так не сдохнешь, а? — Мужчина ухмыльнулся, закидывая средней длины меч на крепкое покатое плечо — Пацан, раз пошёл за мной, не жди свою мамку, она явно не придёт. Хочешь мести — так добейся равного боя, хах. — Иди к черту, старый ублюдок, — рычит Торфинн, царапая острые худые плечи, сдерживает рвущиеся наружу ярость и горе, утопает в ненависти к миру. Но спасение утопающих дело рук самих утопающих, по крайней мере, так сказал Аскеладд. И парень поверил. Сидя на носу корабля, у самого бушприта, Торфинн не чувствовал ничего. Запихал печаль на самое дно, куда падал, безразлично осматривал окружающих его викингов, цепляясь краем глаза за самую светлую фигуру на палубе, вглядывающуся в темнеющий горизонт. Парень хватал то, что ему не принадлежало, убивал без сожаления, разглядывая стекленеющие глаза напротив и возвращался всегда на своё место, в тёмный угол корабля, как ручной волк, скрывающийся в разобранной будке, до тех пор, пока с хитрой улыбкой подлый светловолосый мужчина не поманит к себе рукой, запуская ладонь в карамельные вихры, хватая за плечи, возвышаясь над хмурым Торфинном и приятельски обращаясь, отправляя как ничего не стоящую боевую единицу в самое пекло, заполняя переполненный болью кувшин. Торс говорил использовать клинок только для самозащиты. Аскеладд научил убивать. Встал над маленьким мальчиком, накрытым трупом, словно одеялом, отвернулся в отвращении, назвав слабаком, который сдохнет в этом же бою и ушёл, оставив после себя эфемерное присутствие в голове. Оно заставило двигаться, доказать, что все они ошибались, отточить болезненное мастерство и стать тем, кого действительно можно бояться. Аскеладд отправлял парня в ад одного, зная, что тот вернётся, плюнет ему в ноги, кинув мешок с чьей-то отрубленной головой, фыркнет и скроется в своём углу. Мужчина не скажет «Спасибо, что избавил от проблем», а Торфинн не будет слушать, упиваясь своей болью. Не их случай, не та история. Торс учил мальчика решать проблемы переговорами, ведь сила не показатель. Аскеладд сказал бросаться в бой раньше, чем это сделает противник. Торфинн старался слушать отца, только переговоры его не кормили, скорее, повышали шансы остаться без своей головы. Приоритеты быстро сменились и парень кидался самый первый грызть чужие глотки, наносил острые удары кинжалами, рвал, разрезал, топтал. В его глазах отражались безумие и страдание, что не перенёс бы слабый мальчишка, но держал в себе сильный Торфинн. Был только он, его жертва и поглощающая пустота. Парень стоил целого отряда, он знал это, когда безумным вихрем проносился сквозь толпу, разрезая людей, как кусок ткани, безвольно падающий на землю, доставал головы командиров из самых запрятанных и охраняемых щелей и Аскеладд это знал. Мужчина горделиво стоял посреди кровавого побоища, сложив крепкие руки на груди и ждал самодовольно улыбаясь. «Смотрите, мой ручной волчонок снова сделал всю работу за вас» говорило его выражение лица, когда к ногам падало доказательство выполненной работы. Он молча разворачивался спиной, шагая медленно и выражая полную власть и уверенность в себе. Торфинн следовал безмолвной тенью, прятался среди листвы, среди народа, но следил за светлой фигурой сквозь длинную чёлку. Торс говорил, что умереть среди семьи не позорно, что лучше умереть счастливым, чем потерянным. Аскеладд привил принцип «умри в бою и я лично похороню тебя, как воина» Сам того не признавая, мужчина изредка прикрывал парня в бою. Делал вклад в будущее, ждал своей смерти и протыкал остриём того, от кого не успевал избавиться за своей спиной пацан. Не заметил, думал ты уже мёртв, так это был твой? Аскеладд ухмылялся, добивал и уходил дальше до тех пор, пока звуки сражения не утихали. Парень благодарен не был, а викинг благодарности не просил. Просто не давал Торфинну скопытиться раньше времени. Торс учил любви и уважению. Но, как и все его уроки, этот потерпел крах. Аскеладд всё отобрал, раздробил и уничтожил, оставив парня в одиночестве, а после, доведя до края, голодному, раненому, разбитому, полному слепой ярости и ненависти, протянул руку. Он научил как жить, скрывая всю пожирающую монстром жестокую боль, как ломаться, терпеть и не кричать. Аскеладд научил безразличию и самой мерзкой на свете привязанности. И этот урок Торфинн усвоил.